Он раскинул руки, прикрыл глаза и глубоко вдохнул.

Облако темного дыма закружилось вокруг раскрытых ладоней. Медленно поползло по рукам, окутывая его сперва до плеч, потом накрыло всего и начало расползаться по мертвецкой. Струйки черного дыма спиралями поднимались к низкому сводчатому потолку и змейками скользили вдоль окон. Вкрадчиво, как кошка лапой, черный дым коснулся жестяного стола.

Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.

Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки… и пронзительный, полный ужаса крик:

– Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите! – Крик захлебнулся, послышался звук удара.

Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи, и сердце от страха бултыхалось в горле… Они уже вбегали во двор – выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу…

Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же, как он, – маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плач, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:

– Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья, и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.

Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.

Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары… И бесконечное ожидание, когда что-то изменится… ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и… показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь… Когда все оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.

Рухнула тьма, и он понесся прочь-прочь-прочь, оставляя за собой тоску, безнадежность и напрочь пустую, не нужную уже оболочку.

Митя беззвучно закричал, выгибаясь от боли так, что казалось, затылок вот-вот коснется спины… а на прозекторском столе, так же страшно и беззвучно открывая рот, выгибался мертвец. Его тело почти переломилось пополам, поднимаясь над столом, на миг он замер, опираясь лишь на затылок и пятки и… с силой грохнулся обратно на стол.

Загудело. Ножки стола покачнулись. Заполонивший комнату темный туман ослепительно вспыхнул – и все исчезло.

Митя медленно открыл глаза… закрыл, опять открыл, разглядывая каменный пол с расплывающимися по нему мелкими темно-багровыми пятнами. Вот упала еще одна… Он поднял руку к носу, едва не свалившись вперед лицом. Болели отбитые об камень колени и ладони. Мелко дрожа, он поднялся, ладонью зажимая кровоточащий нос.

– Но это же… как же… несправедливо! Я… я не хочу так жить! Никто… не захочет!

– Никто не захочет, – повторил за ним чужой голос.

Губы мертвеца шевелились. Закрытые веки медленно поднялись, и в кирпичный сводчатый потолок уставились залитые сплошной чернотой глаза. Потом тьма начала словно бы стекать с белков, открывая обычные, тускло-серые зрачки.

Митя поморгал. Мертвец повторил – его веки опустились и поднялись. Лишь взгляд оставался стеклянистым и неподвижным, как глазки-пуговицы у сшитой из обрезков меха игрушки.

Митя повел шеей – мертвец покрутил головой. Туда-сюда. Чувство было… странным. Будто… будто попытался натянуть на себя чужой, не по размеру сюртук.

«Сядь, – мысленно велел Митя, и, уронив простыню, мертвец уселся на столе. – Встань».

Так же медленно тот спустил ноги и встал рядом, чуть покачиваясь.

– Хорошо. – Митя свалил собранную одежду на стол и бросил рядом гребешок. – Умойся. Расчешись. Приведи себя в порядок и оденься.

Неуклюже переваливаясь, будто весил втрое больше, чем на самом деле, поднятый мертвец поковылял к рукомойнику.

Митя отошел к стене и обнял себя руками, часто и рвано дыша. На плечи давила тяжесть – точно поднятый мертвец всем своим весом навалился. Картинки чужой жизни вспыхивали перед глазами, отравляя ощущением полнейшей униженности и беспомощности. Перед всеми: законом, хозяевами, властями, мазуриками…

«Я не хочу так жить. Я не хочу так жить, – с монотонностью заевшего фонографа крутилось в голове. – Чтимые Предки, да хватит! Хватит! – мысленно заорал он на себя. – Так жил вовсе не я! Я так и не живу!»

Двигаясь медленно, словно сквозь кисель, мертвец принялся одеваться. Так же неторопливо, приспосабливаясь к давящей на плечи тяжести, Митя расправил простыню – была мысль положить вместо пропавшего другое тело, но на леднике никого не оказалось. Что ж, значит – как повезет.

– Пойдем, – скомандовал он, снова направляясь к окну.

Выбраться обратно оказалось не в пример легче, а уж покойник и вовсе не испытал никаких затруднений – немыслимо изогнувшись, как ни одно живое тело не способно, он просочился в выбитое окно. Мите только и оставалось, что прислонить к раме оторванную фанеру.

У стены обнаружился Йоэль – альва немилосердно тошнило.

– Какая же гадость ваша сила! – прохрипел он, простецким, но все равно изящным жестом обтирая рот ладонью. Посмотрел на мертвеца, который встал рядом с Митей, глядя перед собой неподвижными, пустыми глазами… и лицо альва исказилось кривой сардонической улыбкой. – А мальчишка-то прав был – мы таки украли мертвеца! Точнее, свели, как лошадь со двора… Его не хватятся?

– Здешний трупорез любит заложить за воротник и появляется в участке не раньше двух, а то и трех пополудни. Будем надеяться, что он и сегодня не изменит своему обыкновению. Вы можете с этим что-нибудь сделать? – Митя указал на метущие мостовую штанины и сюртук, в котором щуплое тело покойного болталось, как единственная горошина в стручке.

– Что, прямо здесь? – возмутился альв, оглядываясь по сторонам.

Митя вытащил из жилетного кармана часы и выразительно щелкнул крышкой.

Йоэль одарил его недобрым взглядом, вытащил из саквояжа иголку с ниткой и булавки и принялся кружить вокруг покорно замершего мертвеца, как вокруг портновского манекена. Единственная разница – альв то и дело крупно сглатывал, похоже, его продолжало тошнить.

– Ну вот… – сказал он, обрывая нитку на наскоро подвернутом рукаве. – А теперь идем и посмотрим, хватит ли этого, чтоб выдать мертвого работягу за живого делового посредника!

– Полагаете, придут?

Моисей Карпас скользнул взглядом по нервно косящемуся на вход в ресторацию Гунькину:

– Либо придут, либо нет.

По отделяющим столик от остального зала решетчатым шпалерам, увитым вьющимися растениями, словно пробежала волна – листики закачались. Жаль, что пошевеливший их сквознячок не дотянулся до самого столика – Моисей Карпас не отказался бы почувствовать на разгоряченном лице легкое дуновение прохлады.

– Шутить изволите, господин Карпас? – холодно поинтересовался секретарь правления.

– Больше беспокоюсь, господин Гунькин, – холодно улыбнулся тот в ответ. – В точности как и вы.

– Я говорил, что встречаться невесть с кем, да еще и по анонимному посланию, – опасно!

– Поэтому я назначил встречу в ресторации собственного отеля. Здесь швейцар, официанты, мой секретарь… – Он кивнул на столик посреди зала, где в одиночестве трапезничал лощеный молодой человек. Только присмотревшись очень внимательно – фактически заглянув под столик! – можно было заметить, что пола его сюртука оттопыривается, будто под ней спрятано что-то… например, паробеллум. – А если наш контрагент не явится, мы просто позавтракаем. – В подтверждение своих слов он ковырнул яйцо-пашот на тарелке. Есть на самом деле не хотелось. – Но, полагаю, автор послания – кто бы он ни был – желает денег. А за деньгами люди, как правило, приходят.