– Митя-я-я!

Вслед за пронзительным воплем последовал чувствительный толчок: прямиком ему в живот врезался вихрь рыжих локонов и ярко-розовых лент. Это толстушка Алевтина, младшая из сестер Шабельских, поприветствовала своего любимца. Подняла усыпанный веснушками курносый нос и счастливо расплылась в совершенно детской улыбке. Право, и не скажешь, что барышне тринадцать лет!

– Она будет расти…

– Ее будет становиться больше…

– И больше…

– …И однажды она его затопчет! – хором закончили Капочка и Липочка.

Близняшки, старше Алевтины на год, в отличие от сестры, были тонкими и гибкими, как ветки ивы, с льняными волосами и фарфоровой кожей. Человек незнающий счел бы их форменными ангелочками, а человек знающий предпочел бы отстреливаться сразу, как эти белокурые бандитки окажутся в поле зрения… что было бы благоразумно, жаль только – незаконно. И даже неприлично.

– Мы запомним вас таким, Митя! – торжественно пообещала одна из бандиток: Капочка или Липочка – неизвестно, он так и не научился их различать.

– Прежде чем вы превратитесь в размазанный по полу силуэт, – грустно подхватила вторая.

– Капа! Липа! Не дразните сестру! – Пятнадцатилетняя Ариадна по-учительски строго поглядела на младших сестер.

Строгость была во всем ее облике: собранные в тугой пучок каштановые волосы, на платье ни бантов, ни рюшей. Словно она уже сейчас стояла перед классом, а не только мечтала об этом.

– Мы не дразним. – Взор у Капочки (или Липочки?) был чист и невинен. – Мы пророчествуем!

– Предрекаем Митину грядущую погибель! – вытягивая руки вперед и закатывая глаза под лоб, взвыла Липочка (или Капочка?).

Митю передернуло: про погибель он и сам знал и в пророчествах не нуждался.

– Я тоже вас дразнить не буду, когда вы конфет попросите! – оторвалась от Мити Алевтина. – Просто не дам – и все!

– Алевтина! Плохо быть жадной!

Мите надоело: воспитанием друг дружки сестрички Шабельские могут заняться и без него.

– Здравствуйте, Ада! – громко сказал он. – Алевтина… Капочка и Липочка… О, кстати, Ингвар! Вам передавали поклон. Некий гимназист Гирш.

– Захар? – проворчал Штольц, поднимая голову от гибкой трости, на которую тщательно, кольцо за кольцом, наматывал блестящую медную проволоку.

Хмуро поглядел на сестер. Можно было подумать, что недоволен вторжением в свою вотчину, но Митя-то знал – Ингвар страдает, что здесь нет златокудрой Лидии. Митя же отсутствию старшей из сестер был откровенно рад. Лидия казалась девушкой с умом и хорошим вкусом, когда летом в имении отвергла Алешку Лаппо-Данилевского и приняла Митины ухаживания. И что же? Стоило вернуться в город – и Митя увидел ее снова с Алешкой под руку!

– Кажется, Захар, – согласился Митя. – Он с приятелем из вашего реального училища – неким Христо Тодоровым – изволили ссориться с Алексеем Лаппо-Данилевским.

– Митя кривится! – прокомментировала Липочка (или Капочка?).

– Митя злится! – подхватила ее сестричка.

– Ревнует? – Близняшки переглянулись.

– Этот ваш Алешка – противный! Ревновать его еще… – неожиданно фыркнула Алевтина. – А Лидка наша – дура! – с явным удовольствием заключила она и по-хозяйски взяла Митю за руку.

– Аля! – снова протестующе вскричала Ада.

– Эмм… Даа… – Митя попытался высвободиться из цепкой хватки слегка липкой от сладостей ладошки.

– Да? Вы согласны, что Лидка – дура? – ехидным хором повторили близняшки.

– Да… и вот еще что, Ингвар! – торопливо выпалил Митя и покосился на бандиток торжествующе – не подловите! – Ваши приятели пригласили меня завтра на… как его… кружок! В квартире над лавочкой.

Наполовину обмотанная трость едва не вывалилась из рук Ингвара. Ада дернулась. Оба во все глаза уставились на Митю.

– Вас – на кружок? – недоверчиво повторила Ада.

– В этом есть что-то необычное? – рассеянно поинтересовался Митя.

Высвободить руку почти удалось, но Алевтина тут же ухватилась покрепче.

Ада и Ингвар переглянулись.

– Не ходите, – наконец проворчал Ингвар, снова принимаясь за трость. – Вам не понравится.

– Я люблю светские вечера.

– Вечер будет отнюдь не светским. – Ада оскорбленно поджала губы. – Там обсуждают серьезные вопросы, а не… танцуют или играют в фанты!

– Неужели барышни даже не наряжаются? – вполне искренне удивился Митя.

Ада покраснела. Сперва горячечными пятнами вспыхнули щеки, потом лоб, закраснелся даже кончик носа! Глаза за стеклами пенсне стали несчастно-беспомощными, она стрельнула быстрым вороватым взглядом в сторону Ингвара…

Ингвар на нее не смотрел. Все смотрели на Аду – и Митя, и сестры: сочувственно, с интересом, чуть-чуть ехидно… Только Ингвар продолжал заниматься тростью и, кажется, даже тихонько насвистывал.

И тогда Ада решилась! Щеки у нее стали совершенно свекольными, но глаза под пенсне – беспощадными и одновременно… обреченными, как у воина, идущего в последний, безнадежный бой.

– А вы… Вы пойдете, Ингвар? Мы… мы могли бы…

Она хотела сказать: «Мы могли бы пойти вместе». Она хотела сказать: «Вы могли бы меня проводить». Зайти к Шабельским, попросить разрешения, чинно, под руку, проследовать по улице до этой самой… лавочки… И пусть это их… суаре (в квартире над лавкой, помилуй Предки!) не слишком презентабельно, но все же, все же… Учитывая, что это Ада и Ингвар…

– Не пойду. Надоела болтовня, – буркнул Ингвар, не поднимая головы и продолжая интересоваться полуобмотанной тростью больше, чем Адой.

Критически прищурившись, Митя поглядел в обтянутую привычной рабочей блузой тощую Ингварову спину. Ада, на Митин вкус, не эталон барышни… но право слово, Ингвар и ее не заслуживает! Дундук германский.

– Там действительно довольно скучно, – наконец заговорила та, чей голос единственно Митя и хотел наконец услышать.

Мягко ступая, Митя подошел к застывшей рядом с парокотом тоненькой девичьей фигурке.

– Здравствуйте… Митя… – не оглядываясь, почти неслышно прошелестела она.

– Здравствуйте… Зинаида… – так же неуверенно ответил он.

Они поссорились тогда, месяц назад: по-глупому, почти случайно. И Зинаида – сама, первая! – намекнула на примирение! И он бы пригласил ее на танец, и, конечно, они бы поговорили… Но когда узнаешь, что, упокоив мертвое и убив живое, ты не оставил шансов на жизнь и себе, а первую кадриль танцуешь со своим возможным палачом… Как-то вышибает из памяти, что тебя ждет девушка. Тогда он просто ушел с бала не попрощавшись. Это еще больше испортило отношения с отцом, а к Зинаиде он не подходил и сам – навряд ли девушка, первая сделавшая шаг к примирению после ссоры, простит, что ею пренебрегли. А объяснить он ничего не может!

– Я… хотела поблагодарить… что вы забрали моего бедного котика с той дороги, – почти шепотом, так что приходилось прислушиваться, пробормотала она.

То, что сломанный парокот, попросту брошенный на дороге, когда они спасались от убийц, уцелел, было, конечно, чистейшим везением. Варяжский набег поспособствовал, что ни один предприимчивый крестьянин не уволок его на свое подворье: все предприимчивые сидели дома, готовясь отстреливаться. Ну а примчавшийся на следующий день Свенельд Карлович, старший брат Ингвара, помог вывезти сломанную машину Зинины на паротелеге. Но сейчас Митя приосанился:

– Поверьте, это самое малое, что я мог сделать для вас!

– Верим, – раздался из угла конюшни почти детский, но очень уверенный и хорошо знакомый Мите голосок. – Сделать меньше и правда было бы затруднительно! Меньше – это уж и вовсе ничего!

Митя повернулся – как поворачиваются под прицелом, когда боятся, что у того, кто стоит за спиной, дрогнет палец на курке.

На него этот… как его… морок! – не действовал, но сейчас она не морочила. Она тихонько сидела в уголке на старой бочке, словно сливаясь с остальными разноцветными сестричками и даже со старой конюшней. Обыкновенная юная барышня. Такая же обычная, как в деревне была обычной тощей деревенской девчонкой, каких сотни, а в городе так и вовсе обыкновенным уличным мальчишкой. Платье блеклой пастели с единственным воланом, ленточка мышиного цвета в волосах – новенькая, но все равно блеклая. Ножки-спичечки, ручки-веточки, остренькое бледное личико и спущенная на лоб прядь, за которой так удобно прятать глаза. Или отбросить ее, как занавес в театре, и уставиться в упор пристальным, жутковато-прозрачным взглядом.