Да ладно.

Вино было бесподобно. Красное «Фалернское». Вчера из Рима привезли», – с какой-то мальчишеской гордостью рассказывал дон.

Конечно, мы догадывались, для чего, вернее, для кого весь этот волшебный сон производится. Вон она, сидит напротив меня, Наташка Мордасевич. И брючки легкие такие, в меру прозрачные надела. И кофточка рассказывает, что там, под ней скрывается.

В общем, дорогие мои, выпили мы и как-то стало казаться, что мол, чё такого.

Зарихман закурил традиционно сигару, уселся в плетеный шезлонг и стал мечтательно смотреть на пальмы.

Наташа сидела задумчивая. Я заметил, что в конце обеда, который плавно перетек в чай с кофеем, ей тихонько официант передал маленькую коробочку красного бархата. Наташа, как каждая нормальная девушка, тут же её открыла и – немедленно захлопнула. И даже сквозь загар можно было видеть, как полыхнули её щеки. А тело? Тело ничего. Затрепетало так немножко. Все-таки советская школа. Пионерия. Комсомол. В общем, может быстро совладать с волнением.

Тем не менее, мы все-таки оторвались от вина и волшебного мяса.

Зарихман наконец отбросил свой «отсутствующий» вид и стал интересоваться, сколько соток земли вокруг жилого помещения. Вопрос для Игоряши на тот момент животрепещущий. Ибо, наконец, он большими трудами со своей «мышкой» (так зовет свою жену) получил 5 соток земли в лесу по Белорусской дороге. И мучился, как на этих сотках разместить бунгало, огород, сад, спорт и баню. Так что для него вопрос не праздный. Но после ответа Дона Рамиреса спрашивать вообще ничего не захотелось. Ибо, что такое сотка, Рамирес не знал. А ответил Игоряше вот так: «У меня здесь 1220 гектаров. Но – чистая сельва и я её не трогаю. Вот, немного только использую», – он показал рукой на аэродромное хозяйство, бассейны, конюшни.

Виднелись ещё какие-то постройки, но мы вопросы уже не задавали. Просто пришли к бассейну и сели в шезлонги. Сил идти, купаться и даже говорить – не было.

Иногда у меня мелькала мысль, что оставили, свинство, Наташу одну. Но эта мысль быстро покрывалась вуалью выпитого красного, белого, снова красного. Я – заснул. Слава Богу, не один. На шезлонгах мирно спали кэп, начальник рейса, переводчик Юра и даже замполит.

Эх, проворонили мы Наташку. Уж яснее ясного.

Проснулись все как по команде и дон предложил искупаться. Мы радостно бросились к бассейну. Правда, Рамирес предупредил, что у бассейна обитает старый красный попугай. Плавал на сухогрузах. И нахватался разной лексики. Он, в общем, за попугая не отвечает.

На самом деле получилось смешно. Как только мы подошли к бассейну, попугай начал нас разглядывать. Так пристально и с таким пониманием нашей сущности, что даже стало как-то не по себе. Под его пристальным вниманием мы разделись и побежали к бассейну. Неожиданно услышали скрипучий голос, который несколько раз повторил: «Руссо матрозо, пидерррасо». Мы стали смеяться. «Руссо, комунисто, пидерассо»…

И это я привел только самые «печатные» выражения этого старого хулигана. Костя, наш замполит, после вина расслабился и требовал, чтобы антисоветского попугая немедленно ему передали на корабль для последующих действий. Каких, он объяснить не мог, так как бросился в бассейн и стал постепенно отмокать.

Стемнело. Везде зажглись свечи, другие светильники. Снова замелькали белые куртки. Приглашали на легкий ужин. Мы чинно сидели за столом и ели райскую пищу – плоды, которых точно на земле не бывает. Стрекотали, квакали и крякали различные обитатели леса.

«Где это мы?» – неожиданно шепотом спросил меня Юра Тимофеев, наш переводчик.

«Ой, начальничек, доктор – чайничек, отпусти до дома», – раздался из-за кустов хриплый голос антисоветского попугая.

«Вот он и ответил, Юра. А ты уж сам понимай, что эта фраза значит», – тихо прошептал я Тимофееву.

Неожиданно прожектора осветили небольшой подиум. Мы и не замечали его. На подиуме стояла женщина, описанию не поддающаяся. Вернее, Толстой, или Тургенев, или Михалков – быть может, и смогли бы рассказать нам её облик.

Но – не мы. Не я – во всяком случае. Просто вот что это было.

Стояла высокая, стройная рыжая женщина лет от 30 до 40. В веснушках. Чудесного овала лицо. Да и все остальное – на уровне мировых стандартов. Кстати, вся в белом. Какие-то воздушные кофты, юбки, шальвары. Поди, разберись да пойми, когда ты практически в невесомости.

Дон Рамирес радостно сообщил, что сейчас перед нами выступит известная немецкая оперная певица Вероника Штрум.

Я обмер. Сам-то не очень разбираюсь во всех этих музыкальных делах, но перед отъездом одна моя знакомая слезно умоляла купить пластинку звезды оперы – немки Вероники Штрум. Де, её нигде нет, на черном рынке – с руками отрывают, а все из-за голоса. Говорит, редкой он чистоты, тембра и поет очаровательно.

И вот, нате вам, она собственной персоной. Стоит, улыбается, положив руку на плечо Рамиреса.

«Ну-с, господа, я объявлять ничего не буду. Сама Вероника все сделает».

И неожиданно для нас над тропическим лесом полился глубокий контральто. Я посмотрел на моих коллег. У всех на лицах было непередаваемое изумление.

А нам неслись чудесные романсы Глинки, Пушкина, Есенина, Цветаевой, Баратынского.

Неожиданно она сняла накидку. Затем кофточку. Затем снова надела. Вдруг запела: «Мой золотой Иерусалим». А под конец – «Хава Нагила».

После окончания концерта принесли осетрину-на-пару, шампанское и черную икру в серебряных вазонах.

Дон Рамирес взял бокал и попросил слова. Видно было – он взволнован.

«Уважаемые господа. Я имел честь быть участником этого увлекательного рейса. Этот рейс обогатил меня знаниями. Но главное – я встретил чудесный народ. Добрый. Сердечный. Красивый. Было бы преступлением потерять связь с этим народом, который проживает в такой далекой от моей родины стране. Поэтому я решил оставлю себе на память о рейсе, о чудесных людях, о России Натали Мордасевич. Я прошу вас, коллеги, выпить за её здоровье, за мое и за наше счастье. Остальное мы купим».

В этот же момент, когда мы, растерянные донельзя, чокались с Рамиресом и Наташкой, к директору подошел официант и передал лист бумаги.

Директор прочел. И неожиданно, посмотрев на Рамиреса и Наталью, произнес тихо, но внятно:

«А шампанское-то горчит. Ну, просто горько да и только».

Тут пришел в себя весь наш небольшой советский коллектив.

«Горька-а-а!» – завопили мы все, почувствовав, что возвращаемся в нашу родную действительность.

Совершенно неожиданно чинный вечер стал набирать непонятные обороты лёгкого загула.

После третьего бокала бразды правления неожиданно перешли ко мне. Сказалась, может, школа частых застолий в институте. Или на даче, где у соседей распорядок выпивки был сформирован и не требовал изменений. Просто, ежели на даче в субботний день каждый из моих друзей не брал на грудь 800 граммов водки, то день субботний считался испорченным, проведенным без пользы, удовольствий и впустую.

Прежде всего я заявил, что пить без тостов – это в СССР называется пьянкой. (Замполит Костя одобрительно закивал). А ежели тосты – то это называется мероприятием.

И вечер пошел по накатанной наклонной дорожке, да такой, что соседние латифундисты ещё долго расспрашивали Рамиреса и его охрану об этом загуле.

Далее я не могу ничего рассказать. Тем более – описать в данном исследовании. Но Зарихман мне рассказал все в деталях. На самом деле, не у директора же или кэпа расспрашивать о безобразиях, которые и называются «зажигать по-черному».

Рассказ Зарихмана:

«Ну, традиционно, первый тост ты предложил за встречу. Второй – за женщин. Третий – за певицу Веронику. И полез к ней целоваться. Кэп и директор смотрели на тебя уже несколько удивленно. Затем неожиданно ты предложил всем пойти в бассейн. Рамирес чуть от хохота не захлебнулся.

Затем ты предложил идти к соседям. Рамирес ответил, что до соседей полдня езды на авто. Тогда ты просил, чтобы соседей предупредили – все их виллы и фазьенды – под детские сады и санатории для туберкулезных.