– Полегчало? – спрашивает Кин.

Будто знает, что я сейчас делала.

Щекам стало жарко.

– Да. Э-э… спасибо.

– Я взял немного свежей воды, чтобы помыться. Не возражаешь? – Он указывает на ведро. – Я сейчас тоже ополоснусь в океане, но мне нужно еще помыть культю в чистой воде.

– Ничего не имею против. Здесь есть опреснитель.

Кин в купальных шортах поднимается на палубу, раскладывает банные принадлежности и начинает отстегивать протез. Снимает слой за слоем, до голой кожи. Нога у него заканчивается где-то на середине икры, истончаясь до культи. В свете фонаря хорошо заметны шрамы, пересекающие его конечность, словно рельсы. По сравнению с загорелым телом кожа на культе выглядит бледной.

Кин садится на борт и перебрасывает ноги на другую сторону.

– Погнали! – Подмигнув мне, он прыгает в воду.

Пока он купается, я переодеваюсь в пижаму и складываю ношеную одежду в мешок для грязного белья. Через несколько минут Кин взбирается на палубу. Я отношу мешок с одеждой в рубку, а Кин, уже переодевшийся в просторные баскетбольные шорты, обмывает культю и вкладыш, который размещается между телом и протезом.

– Соленая вода даст сто очков вперед любому абразивному материалу, – поясняет Кин. – Я ношу протез целый день, и важно, чтобы между ним и кожей не было никаких раздражителей.

Закончив, Кин выплескивает воду и вешает вкладыш и мокрые шорты на тросы. Соскользнув с лавки на трап, он на одной ноге ловко спускается в каюту. Он явно не раз это проделывал раньше.

Подняв лестницу для купания на палубу, я возвращаюсь в каюту. Кин готовится ко сну: один из спальных мешков он кладет на пол, а другой сворачивает, чтобы использовать в качестве подушки. Я даю ему одну из подушек с кровати.

– Держи.

– Не нужно.

– У меня четыре подушки. Пожалуйста, возьми.

– Спасибо.

Темноволосая голова укладывается на мою подушку. Выключив свет, я залезаю на свою кровать. Дыхание Кина вскоре становится размеренным, он засыпает, а мне не спится. Когда я в первый раз делила постель с Беном, я тоже не могла уснуть. Там, где наши тела соприкасались, кожа горела, я была на взводе и всю ночь не спала. Сейчас все не так. Кин Салливан не касается меня. И я в него не влюблена. Но все равно он лежит слишком близко – я слышу каждый шорох, когда он шевелится во сне.

Пол скрипит, когда я встаю с кровати и с одеялом и подушкой поднимаюсь в рубку. На лавке не так удобно, как на кровати внизу, зато здесь свежий воздух. Бездонное небо усыпано звездами, и мир кажется безграничным. Я засыпаю мгновенно.

– Я храпел? – интересуется Кин, сидя напротив меня в рубке.

Сегодня на нем голубая футболка и шорты, и протез он пристегнул раньше, чем я проснулась.

Кин дает мне сэндвич с яйцом и сыром, завернутый в бумажное полотенце.

– Спасибо. Нет, ты не храпел. Просто я не могла уснуть.

– Тоскуешь по нему?..

– Мы с Беном должны были вместе выйти в это плавание, и в день, когда планировалось наше путешествие, я просто… отплыла. А теперь…

Я умолкаю, пытаясь подыскать подходящие слова.

– А теперь ты на яхте с незнакомцем, который тебе не любовник и не друг, и все это как-то неправильно, – подхватывает Кин

– Ты проницателен.

Кин откусывает огромный кусок сэндвича и поднимает палец, призывая меня подождать. На солнце в его глазах мелькают зеленые и золотистые искры.

– Я не хочу причинять тебе неудобства, Анна, – прожевав, продолжает он. – Если тебе будет удобней, чтобы я спал на палубе, то я буду спать на палубе. Если хочешь, я могу как можно меньше мелькать перед тобой.

При мысли о том, сколько всего он для меня сделал за столь короткий срок, к глазам подступают слезы.

– Почему ты так добр ко мне?

Кин недоуменно сводит брови, словно вопрос кажется ему нелепым.

– А почему я должен вести себя иначе?

Глубоко вздохнув, чтобы сдержать слезы, я откусываю торчащий из сэндвича кусочек яйца.

– Тебе явно хуже, чем мне. Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю, что такое потеря близкого человека. – Он встает. – Поешь – и можем отплывать. Если не захочешь сойти на берег и прогуляться.

– Лучше поплывем дальше.

За моей спиной встает солнце. Кин варит кофе, а я, доев сэндвич, чищу зубы, одеваюсь и заплетаю косы. Затем мы убираем наши постели и подготавливаем каюту к плаванию.

– Ветер сегодня встречный, так что будет немного потряхивать, – говорит Кин. – Пойдем на двигателе или попытаемся идти под парусами?

– Под парусами.

– Ты ж моя умница!.. – Он краснеет. – Это… м-м… просто речевой оборот. Я подниму якорь?

Из зеленых вод, столь прозрачных, что можно разглядеть дно с рыбами и морскими звездами размером с тарелку, мы выходим на синий простор. Прямо в Язык океана – впадину длиной почти в милю. Я сфотографировала удаляющийся Чаб-Кей. Фотография вышла красивой, но оригинал все равно красочней.

– Разве может это приесться? – удивляюсь я вслух. – Не представляю, чтобы я когда-нибудь устала от синевы океана или зелени вокруг островов. Здесь так безмятежно!

– Когда долгое время проводишь на одном месте, то привыкаешь. А если продолжаешь путь, все кажется удивительным. По крайней мере, у меня так.

В этом отношении Кин напоминает мне Бена. Он тоже предпочитает продолжать путь и не терять леса за деревьями. От нахлынувших воспоминаний перехватывает горло, и я глубоко дышу, чтобы снова не расплакаться перед Кином – и не расплакаться вообще. Вместо этого я начинаю думать о будущем. В Нассау заходить не планировалось, но Кин постоянно пополняет список того, что я не удосужилась взять в плавание: тонкий линь, радиолокационный отражатель, замок для шлюпки… В общем, нужно пополнить припасы.

– Ты уже бывал в Нассау?

– Один раз. Там оживленней, чем в Бимини. Постоянный круговорот судов, не так пасторально, и гораздо больше туристов. Зато в Нассау мы сможем купить все, что нужно.

– Я не хочу надолго там задерживаться.

– Понимаю. У тебя большая семья?

– Мать, старшая сестра и двухлетняя племянница. Отца я не видела с тех пор, как он ушел. А у тебя?

– О, у меня типичная ирландская католическая семья. Родители женаты почти пятьдесят лет. Я – младший из семи детей. Мама называет меня арбитром, потому что у меня три сестры и три брата. И в детстве каждая троица грозилась мне наподдать, если я не встану на их сторону.

– Забавно.

Он ослепительно улыбается.

– О да.

– Вы часто видитесь?

– Обычно на Рождество. Отец держит паб, так что туда на праздники съезжается вся семья: братья, сестры и около дюжины племянников и племянниц. Это мое любимое время года.

– Ты, наверное, крутой дядюшка.

Кин со смехом разводит руками.

– Детей убедили, что я супергерой. Теперь моя нога их не смущает.

– Как мило.

Ветер крепчает, волны сильнее бьются о борт, и соленые брызги оседают на волосах и лице. Мы надеваем штормовые куртки.

– Сдается мне, нужно зарифить парус. Знаешь, как это делается? – спрашивает Кин.

– Нет.

– Берись за румпель. Когда я выйду на палубу, разворачивай яхту против ветра.

Он взбирается на крышу рубки. Яхта качается на волнах, и я испытываю смутное беспокойство за Кина. На нем специальные кроссовки с рифленой подошвой, к тому же он держится за мачту, но насколько хорошо он умеет держать равновесие? Балансируя на скользкой от брызг поверхности, Кин приспускает грот-парус и осторожно слезает на палубу.

– Не волнуйся обо мне.

– Я как раз пытаюсь решить, нужно ли за тебя волноваться, – признаюсь я.

Кин смеется. Он часто это делает. Бен тоже смеялся, но бывали дни, когда он вообще не вылезал из кровати и почти не разговаривал. Мне было трудно – хотелось лечь рядом и обнять его, чтобы ему полегчало, и в то же самое время хотелось сбежать, словно я могла заразиться унынием. Нужно было больше времени проводить с ним в те дни…