И, наконец, голосовое сообщение от матери Бена. При жизни Бена мы с ней почти не общались, а после его смерти она дала мне неделю на то, чтобы я съехала с квартиры. Мать Бена вымела меня как мусор. Она несколько раз присылала голосовые сообщения, и я удаляла их, не слушая. Это сообщение я тоже удалила.

Звонить маме я не стала, написала имейл. Объяснила, что наняла опытного проводника до Пуэрто-Рико.

Посуда вымыта и убрана, кровать заправлена. Меня кто-то окликает, и я выхожу из каюты. Кин в шлюпке плывет вдоль борта. Одной рукой он подает мне огромный желтый баул. Тяжеленный – я даже пошатнулась под его весом.

– О боже, он камнями набит, что ли?

Кин смеется.

– Нет, просто здесь все мои вещи.

– Правда?

– Да.

Он подает мне весла и взбирается на яхту, волоча шлюпку за собой. Я видела людей с протезами ноги, которым нужны были трость или костыли, но Кин двигается с отточенной грацией человека, отлично знакомого с яхтами, – и неважно, что у него вместо ноги протез.

– По-моему, чем меньше пожитков, тем лучше, – говорит он.

Я вынимаю затычку и выпускаю из шлюпки воздух. Я не говорю Кину, что весь мой гардероб сейчас на яхте, включая сандалии с ремешками в шкафу и бронзовую, расшитую блестками юбку в выдвижном ящике. Ни к чему Кину знать, что у меня сейчас в жизни все идет наперекосяк и я действую наобум. Вскоре он это сам поймет.

Плавание с напарником, который может подменить тебя, когда ты устал или хочешь облегчиться, значительно отличается от одиночного плавания. Мы с Кином установили четырехчасовые вахты, чтобы каждый мог поесть, вздремнуть или почитать книгу. В свою первую вахту Кин забросил с кормы удочку, намереваясь вытягивать все, что попадется на крючок.

Бимини медленно тает на горизонте; я сижу в каюте, решая, что приготовить на ужин. Вдруг леска начинает со свистом разматываться, а удочка выгибается дугой.

– Анна! Помоги мне, пожалуйста!

Я сменяю Кина за румпелем, а он берет багор, собираясь вступить в схватку с рыбой.

– Наверное, барракуда или маленькая акула, – заявляет он.

Кин берется за леску и начинает подтягивать рыбу. И вскоре у борта появляется размытое серебристое пятно; оно яростно извивается, борясь за свою жизнь. Кин выдергивает рыбу из воды, и она бьется на палубе, судорожно расширяя жабры.

– Что это? – спрашиваю я.

– Скумбрия.

Схватив рукоятку лебедки, Кин резко бьет рыбу по голове, затем вспарывает ей живот от головы до хвоста. Сердце рыбы еще бьется.

– Хочешь кусочек?

– Что? Прямо сейчас?

– Сашими свеже`й не бывает. – Кин протягивает мне ломтик сырой рыбы.

Теплый и солоноватый, он ничуть не похож на холодные аккуратные роллы из моего любимого суши-бара. Здесь у нас нет ни маленьких чаш с соевым соусом, ни искусно выложенных кучек васаби, только палуба, похожая сейчас на место преступления. Я беру второй ломтик, затем третий, чувствуя себя персонажем книги «Повелитель мух».

– Я думала, что это будет ужасно, но…

– Потрясающе вкусно, правда? – Кин разделывает рыбу и выбрасывает потроха за борт. – Я оставлю часть на ужин, а остальное положу в холодильник.

Он уносит рыбу на камбуз, а я смываю кровь с палубы из ведерка, в котором обычно мою посуду. Кин возвращается.

– Из какого ты города? – спрашиваю я.

– Ты вряд ли знаешь его. Трали. Маленький городок на юго-западном побережье. Ближайший к нему известный крупный город – Килларни.

– Килларни я тоже не знаю.

Он смеется.

– Ты из Флориды?

– Родилась и выросла в Форт-Лодердейле.

– Чем ты занималась?

– Тебе знакомы рестораны сети «Хутерс»? Ну, где официантки скорее раздеты, чем одеты.

Кин пристально смотрит на меня, но его глаза скрыты солнцезащитными очками, так что я понятия не имею, о чем он думает.

– Слышал, но никогда там не был.

– Я работала в подобном заведении, только тематика там пиратская. Официантки одеты как сексуальные пиратки, а барменши носят черные майки с надписью «Служанка» на спине.

– Тебе там нравилось?

– Когда ты работаешь в подобном заведении, люди считают, что ты самовлюбленная и тебе нравится себя демонстрировать или у тебя низкая самооценка и ты просто-напросто деградируешь. – Мне вспоминаются подколки матери Бена. – В нашей патриархальной системе, которая нескоро еще изменится, мало кто задумывается над тем, что женщинам тоже нужно оплачивать счета или поддерживать свою семью. Я не в восторге от того, что меня воспринимали как сексуальный объект, однако я заработала немало денег, так что испытываю по этому поводу смешанные чувства.

– Да… Не уверен, что мне было бы удобно есть в заведении, где персонал выглядит как часть меню. Но сексуальные пиратки? Насчет этого я бы не возражал.

– Что ж, честно. – Встав, я направляюсь к трапу. – Я за колой. Будешь?

– Да, спасибо… служанка.

Показав Кину средний палец, я под раскаты его смеха спускаюсь в каюту. Мой взгляд падает на стену. «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ». Накатывает тоска, и я забираюсь на кровать в нише, чтобы поближе посмотреть на фотографию Бена.

Тем утром, когда был сделан это снимок, Бен разбудил меня затемно: «Вставай, малышка, давай встретим рассвет».

Я накинула одежду, и Бен отвез меня на маяк Хиллсборо-Инлет. Мы сели на капот его старого синего «лендровера», и когда занялся рассвет, Бен поцеловал меня под золотисто-голубым небом, прошитым розовыми полосами. Мы сфотографировались на фоне маяка, повторяя снимок, который мы сделали в наше первое свидание: я целую Бена в щеку, а он улыбается. Я не знала, что это наше последнее фото.

Чертовски несправедливо, что сейчас здесь Кин, а не Бен. Не Кин должен сейчас сидеть на любимом месте Бена, положив руку на румпель. Сегодня Кин будет спать на борту лодки Бена, и это тоже несправедливо. Кин Салливан вроде бы неплохой человек, но он не Бен. Не совершила ли я еще одну ошибку? Я глажу край висящей на стене фотографии. Кина я наняла. Ему необязательно становиться моим другом. Или вообще кем-то значимым для меня.

Взяв из холодильника колу, я возвращаюсь на палубу. Настроение на нуле.

– Не могла бы ты подменить меня на время? – спрашивает Кин.

Я с облегчением наблюдаю, как он спускается в каюту. Вскоре раздается шум, и до меня доносится запах жареной рыбы. Через полчаса Кин возвращается с тарелками жареной скумбрии, красной фасоли и рисом с овощами.

– Я и не предполагала, что ты станешь готовить. Этого не было в описании вакансии.

– Мне показалось, что тебе нужно побыть одной.

– Я… да. Спасибо за ужин.

– Пожалуйста.

На стоянку у Чаб-Кей мы попадаем в полночь. Мы вместе убираем паруса, затем Кин идет на нос яхты и указывает на место между двумя большими парусниками.

– Теперь сдай назад.

Я перевожу рычаг в обратное положение и наблюдаю, как Кин медленно опускает якорь в воду, позволяя лодке отходить назад. Потом крюк цепляется за дно, и якорный трос натягивается. Это совершенно не похоже на мой способ «кинь и надейся на лучшее», к которому я прибегла в Бимини. Тогда мне просто повезло, что якорь удержал яхту.

Кин возвращается в рубку и глушит двигатель.

– В следующий раз, днем, якорь бросишь ты.

– Ладно.

Лишь теперь я поняла, как много Бен делал на яхте, когда мы плавали вместе. А я просто сидела и позволяла ему это делать.

Я продолжаю думать о Бене, пока беру пижаму, полотенце и шампунь. Кожа потная и горячая, тело ноет. Опустив в воду лестницу и дождавшись, пока Кин спустится в каюту, я торопливо снимаю одежду и прыгаю в океан. От холодной воды перехватывает дыхание, зато и пот смывается.

– Анна, ты специально спрыгнула? – кричит Кин из каюты.

– Да.

– Я просто уточняю.

Он остается в каюте, а я взбираюсь на две ступеньки лестницы и принимаюсь мыться. Ночной воздух, прохладная вода и ароматное лимонное мыло – чувственное трио, порождающее в моем теле иную боль. Я окунаюсь в воду и провожу руками по волосам, смывая мыльную пену. Затем веду ими по телу, представляя, что это делает Бен. Совершенно разные вещи – но хватает, чтобы достичь сладостной разрядки. Взобравшись на палубу, я иду в каюту.