– И что вы сделали?

Барон махнул рукой.

– Да ничего я не сделал. Меликова выпорол как следует в гараже и велел убираться из города. Жене, как поостыл, все простил и вставил новые зубы, из самого дорогого фарфора. Я отходчивый. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о Меликове. Больше я его никогда не видел. Куда он уехал, не знаю, а вторую жену я похоронил три года как. Теперь вот уже с третьей, но ошибок я не повторю. Воспитываю в меру сил. – Барон любовно погладил свою тяжелую трость, и девушка в углу комнаты съежилась.

Я возмущенно выдохнул, понимая, отчего та сидит в неосвещенной части зала и так сильно злоупотребляет белилами на лице. Моя рука сжалась на подлокотнике.

– Вам, барон, стоит оставить такие манеры у себя в провинции. Здесь, в столице, приличное общество, в котором дворяне умеют себя вести.

– А тебе стоит оставить манеру лезть не в свое дело. – Клекотов дернул один из шнуров около кресла. В комнату вошли несколько слуг с узнаваемой военной выправкой. Без сомнения – охранники барона. Впереди них высокий человек лет сорока, судя по манере держаться – из бывших офицеров, притом строевых. Блеснувший на его пальце перстень подтвердил мою догадку: серебро, голубая эмаль и широкий крест. Архангелоградский воздушный полк.

– Холодов, проведи гостей на выход. – Барон подошел ко мне, нехорошо смотря в глаза. – Жалко, что мы в столице, а то велел бы дать тебе еще плетей с десяток на прощание.

К моим щекам бросилась краска. Я вскочил на ноги.

– Барон. Вы забываетесь. Вы говорите с человеком из рода Остроумовых, что ведет свою историю еще с той поры, когда Небесный град Архангельск стоял на земле.

Ноздри Клекотова вздулись, и его лицо приобрело кирпично-красный оттенок.

– Холодов, – барон повернулся к отставному офицеру. – А ну выстави их за дверь! А если еще раз они сунутся ко мне, реши вопрос подобающе статусу. Пристрели с револьвера. Дело я замну. Тут проблем не будет. Ведь ничего, кроме истории, у благородного рода Остроумовых больше не осталось, верно?

Мы уже направлялись к воротам, когда один из людей в саду вдруг отошел от стоящего возле фонтана огромного парового инструмента и, сбросив кепку, пошел к нам прямо через клумбу с анютиными глазками. Несколько старше тридцати, высокий, с огненно-рыжими волосами и в черной кожаной куртке, обычной для любого механика.

– Папенька не спустил на вас собак? Ничего себе, как вы ему понравились. Поздравляю. – Он протянул мне красную, покрытую ожогами руку. – Орфей Клекотов. Единственный сын того замечательного старикана, с которым вы имели беседу.

– Виктор Остроумов. Это вас папенька так? – Я покосился на его обожженную руку.

– Что вы, это взрыв парового котла. Видите вот тот экспериментальный музыкальный инструмент за моей спиной? На днях его котел изволил рвануть. Впрочем, эти ожоги доставляют мне только радость. Что может быть лучше, чем пострадать за самое любимое дело в жизни?

– За нарушение техники безопасности при подключении котла? – уточнила на всякий случай Ариадна.

– За искусство. За музыку. – Клекотов-младший произнес это слово с таким придыханием, с такой любовью, что я даже немного ему позавидовал.

– Собственно, простите, что отвлекаю, но я подошел, чтобы послушать голосовой аппарат вашей подопечной. Это же модель С.Т.И.М.? Редкая вещица. Ну-ка, вы можете мне что-нибудь спеть? – Клекотов-младший быстро обошел Ариадну и чуть ли не попытался открыть ей рот. – Давайте, механический мой соловей, ну, спойте же. Это не каприз. Мне требуется для работы. Нужно узнать, насколько музыкален ваш речевой аппарат.

– Вынуждена вас разочаровать, я имею речевой аппарат «Рапсода» в его улучшенном варианте 2-бис, который производится на петрополисской фабрике музыкальных инструментов, принадлежащей вашему отцу. Вы полностью знакомы с его музыкальными возможностями.

Улыбка пропала с лица Клекотова-младшего, и он тоскливо вздохнул.

– А, так вы из ранних версий моделей С.Т.И.М.? Я думал, вдруг повезет, и я встречу машину с прототипом аппарата «Евтерпа». Все никак не могу добраться до этого инструмента. Говорят, невероятное звучание. Когда купим с папенькой новые станки, обязательно наладим производство чего-то подобного. У меня уже есть первые чертежи.

– Я вижу, дело вашего отца будет в надежных руках, – с уважением отозвался я.

– Что, извините? Я вас прослушал. Знаете, я только что нашел, что у вас очень интересный голос. Весьма волнующий баритон. Вы поете? Нет? Ах, грешно зарывать такой талант в землю, я бы вас послушал.

– Мой коллега сказал, что считает, что дело вашего отца в надежных руках, – к моему облегчению перебила словоохотливого Клекотова-младшего Ариадна.

– Ах, фабрики? – Клекотов-младший улыбнулся. – Да, без сомнения. Для моего папеньки производство музыкальных инструментов лишь средство для получения денег, а вот я смогу вывести наше семейное дело на новый уровень. Ведь я служу не деньгам, а музыке. Я люблю ее больше жизни. Эдакая… Одержимость, знаете ли… И я рад, что судьба позволила мне создавать для нее инструменты. Новые инструменты, что когда-нибудь позволят нам выйти за привычные границы восприятия музыки.

Мимо вспугнутыми зайцами пробежали механики. Гигантский паровой инструмент задудел, завыл и вдруг взял какую-то высокую, абсолютно поросячью ноту. Из питавшего его котла вылетели не выдержавшие давления заклепки. В следующую секунду окна дворца Клекотовых осыпались на землю: инструмент за нашими спинами с оглушительным грохотом разлетелся, подведя черту разговору и обозначив явное выхождение за привычные музыкальные границы, по крайней мере на сегодня.

Встречу с Кириллом Аристидовичем Крестопадским нам устроил Клекотов-младший, которого я попросил об этой услуге перед уходом из разгромленного дворца.

Знакомство произошло в ресторане «Аполлония», стоящем напротив клекотовской фабрики.

Новый попечитель учебного округа произвел на меня хорошее впечатление: безупречно одетый блондин лет сорока, со щеточкой мягких усов, предупредительный, галантный – к Ариадне обращался точно как к живому человеку, чем немного смешил сидящего рядом Клекотова. Еще один внезапный участник нашего обеда – Григорий Холодов. Присутствие начальника охраны рядом с наследником барона понятно, учитывая, как неспокойно сейчас на улице.

Я хотел было начать задавать вопросы, но на столе как-то сам собой возник исходящий ароматным паром суп с раковыми шейками, а после телячьи отбивные в соусе «пикант», и наша беседа сама собой потекла совсем в другом русле. Поговорили о погоде, про слухи о войне на Урале, эпидемию Гнили, бушующую в городе-крепости Оболоцке, о том, сколько еще пройдет лет, пока флогистоны наконец научатся производить серийно, и про полицмейстера Углича, убитого при штурме рабочих бараков.

– Вижу, на вашей фабрике тоже забастовка? – Я кивнул в окно.

В дыму виднелись вставшие краснокирпичные цеха клекотовской музыкальной фабрики, вход на которую был перегорожен бревнами и набитыми землей бочками. Подъехавшие жандармы делать что-то не спешили – толпа рабочих у баррикад собралась немалая.

– Будь у меня под рукой две роты моего Архангелоградского воздушного, я бы освободил тут все за пару часов. А эти пентюхи неделю возиться будут. – Холодов с презрением военного человека посмотрел на жандармов внизу.

– А по-хорошему не удастся договориться?

– А как? – Клекотов-младший удивленно посмотрел на меня. – Мы с отцом бы и рады. Но забастовщики выставили невыполнимые требования.

– Как и остальные, сократить рабочий день с четырнадцати часов до тринадцати?

Клекотов слабо отмахнулся:

– Ах, если бы. Это, конечно, удар по производству. Но это можно было бы стерпеть. Но они требуют объявить воскресенье выходным днем. Шестидневная рабочая неделя им нужна.

– Безумие какое-то. – Крестопадский от слов Клекотова даже закашлялся. – Бизнес – это война, а работники – армия. И я как-то не видел, чтобы на войне были выходные.