И каждый раз в самый разгар веселья Ню-эр выглядывала в окно и вдруг восклицала:

– Ой, мне домой пора! – и торопливо убегала, даже не успевая попрощаться.

Однажды она пропала на несколько дней: я подолгу ждала ее в переулке на нашем месте, а она не приходила. Огорченная, я брела к колодцу в надежде встретить свою подругу там, но без толку. Днем у колодца жизнь замирала, потому что тележки обычно развозили воду до полудня, а сейчас сюда приходили за водой лишь жители близлежащих домов.

Подошел привратник Лао-Ван с тележкой. Он покупал воду и отвозил ее в несколько заходов. Заметив меня у колодца, он удивленно спросил:

– Сяо-Инцзы, а ты чего здесь торчишь?

Я хотела ответить «Это мое личное дело, оно никого не касается», но вместо этого спросила:

– Как там Сючжэнь?

Я решила, что если не дождусь Ню-эр, то пойду к Сючжэнь. В боковом дворе теперь было аккуратно прибрано. Но Лао-Ван пропустил мой вопрос мимо ушей, наполнил водой два чана и увез.

Пока я раздумывала, что делать дальше, с улицы Сицаочан вынырнула знакомая фигура – Ню-эр! Как же я обрадовалась! Я побежала навстречу, крича: «Ню-эр! Ню-эр!» Она не обратила на меня внимания, словно мы не знакомы, и она даже не слышит, что ее окликнули. Я очень удивилась и пошла с ней рядом, но она рукой незаметно отстранила меня и, нахмурившись, подмигнула, давая мне знак, чтобы я отошла. Не понимая, в чем дело, я вдруг заметила сзади в нескольких шагах от нее крупного мужчину в синем холщовом халате и с грязным мешком в руках. Из мешка торчал хуцинь[3].

Я догадалась, что это папа Ню-эр. Она часто говорила, что боится, как бы папа ее не побил или не отругал. Теперь, когда я его увидела, то сразу всё поняла и не стала больше приставать к Ню-эр. Развернувшись, я пошла домой. На душе у меня кошки скребли. В кармане лежал мелок, которым можно было писать на стенах, я вынула его и, приставив к стене, пошла вдоль нее. Мелок оставлял непрерывную белую полоску, пока я не дошла до дома. Казалось, без Ню-эр игры и развлечения потеряют всякий смысл.

Я уже собиралась постучать в ворота, как вдруг из соседнего переулка донесся торопливый топот. Это была Ню-эр. Запыхавшись, она подбежала ко мне и с встревоженным лицом выпалила:

– Я к тебе завтра приду, – и, не дожидаясь ответа, убежала обратно.

На следующее утро Ню-эр и вправду пришла ко мне. Мы снова пошли в западный флигель, где, присев на корточки, стали наблюдать за цыплятами. Сняв крышку, мы запустили в корзину руки и молча гладили цыплят. Никто из нас не произносил ни слова. Мне хотелось заговорить, но я сдержалась и лишь мысленно спрашивала подругу: «Ню-эр, почему ты так долго не приходила? Почему вчера не захотела со мной разговаривать? У тебя что-то случилось?» Все эти вопросы звучали лишь в моей голове, я не произносила их вслух, но Ню-эр, словно услышав их, ответила мне слезами. Она беззвучно плакала, не утирая слез, падающих капля за каплей в корзину, а цыплята склевывали их вместе с зернышками.

Я не знала, как себя вести, и, повернув голову, рассматривала профиль подруги. Мочка уха была у нее проколота, а в дырочку продета красная нить. Уши у Ню-эр были немытые, и на краю виднелась полоска грязи вперемешку с серой. Я скользнула взглядом по ее плечу вниз и заметила на запястье сине-зеленую ссадину. Затем приподняла рукав, чтобы рассмотреть получше. Ню-эр очнулась и испуганно отпрянула, а потом повернулась ко мне и вымученно улыбнулась. Лучи утреннего солнца проникли в западный флигель и осветили чумазое личико Ню-эр. Ресницы ее дрогнули, с них упали слезинки и покатились по ложбинкам до уголков рта.

Ню-эр резко встала, засучила рукава и штанины и тихо сказала:

– Смотри, что папа сделал!

Я осталась сидеть на корточках. Только протянула руку и потрогала распухшие синяки и рубцы у нее на ногах. Я их едва касалась, но Ню-эр захныкала от боли. Плакать громко она боялась, поэтому лишь тихонько и жалобно попискивала. Бедняжка!

– За что папа тебя побил? – спросила я.

Она ответила не сразу, ее душили слезы, но потом она сказала:

– Он не пускает меня гулять.

– Это потому что ты долго у меня играешь?

Ню-эр кивнула.

Я расстроилась, что из-за меня Ню-эр побили, и в то же время испугалась, вспомнив того большого и крепко сколоченного мужчину.

– Тогда ступай скорее домой! – воскликнула я.

Ню-эр не тронулась с места:

– Он сегодня ушел спозаранку и пока не вернулся.

– А твоя мама?

– Мама тоже меня не любит, но ей всё равно, что я хожу гулять. Папа и ее тоже бьет. Он ее побьет, а она потом меня ругает, говорит, что от меня одни беды.

Наплакавшись вволю, Ню-эр немножко пришла в себя, и мы стали болтать о том о сем. Я сказала, что никогда не видела ее маму, и Ню-эр сообщила, что ее мама немного хромает, поэтому с утра до вечера сидит на кане и шьет одежду на заказ – этим и зарабатывает.

Я рассказала Ню-эр, что мы не всегда жили в Пекине, что приехали мы сюда с очень далекого острова.

– Мы тоже не всегда здесь жили, – ответила Ню-эр, – раньше мы жили у ворот Цихуамэнь.

– Цихуамэнь? Знаю-знаю, – закивала я.

Ню-эр удивилась:

– Откуда ты можешь знать Цихуамэнь?

Я не нашлась, что ответить, но совершенно точно знала это место. Кажется, меня на рассвете туда кто-то водил, я даже будто видела те места своими глазами. Нет, нет, всё было так смутно – может, мне приснилось? Поэтому я так и сказала Ню-эр:

– Во сне это место видела, там же еще городская стена, да? Как-то раз одна женщина пришла туда под утро с каким-то свертком в руках и прокралась к самой стене…

– Это сказка какая-то?

– Может и сказка… – Я склонила голову на бок и глубоко задумалась. – В общем, я знаю Цихуамэнь, вот и всё.

Ню-эр улыбнулась и обняла меня, а я вытянула руки, чтобы обнять ее в ответ, но едва дотронулась до ее плеча, как она тихо вскрикнула:

– Больно, больно!

Я поспешно разжала руки, а она насупилась:

– Даже здесь всё опухло!

– А чем он тебя бил?

– Метелкой.

Ню-эр помолчала, а потом добавила:

– Папа и мама, они… – Она снова замолчала.

– Что они?

– Ничего. В другой раз расскажу.

– А я знаю, твой папа учит тебя петь арии, чтобы ты для них деньги зарабатывала! – выпалила я. Так няня Сун моей маме говорила, а я подслушала. – Требуют, чтоб ты им деньги зарабатывала, да еще бьют тебя! – Меня прямо-таки разбирал гнев.

– Ишь ты! Всё-то ты знаешь! Но я не про это. О том, что я хотела рассказать, ты сама никак не узнала бы!

– О чем же? Расскажи!

– Будешь приставать – ничего не скажу, а будешь умницей – расскажу тебе много чего, только никому больше не говори, даже своей маме.

– Не скажу. Давай шепотом.

Немного помедлив, Ню-эр приблизила ко мне лицо и быстро прошептала на ухо:

– Мама меня не рожала, и папа мне не родной.

Эта фраза пронеслась стремительно, как молния, а когда достигла моего сознания, меня словно громом поразило, сердце мое бешено застучало. Ню-эр, поведав свою тайну, убрала руку от моего уха и смотрела на меня во все глаза, словно ожидая, что я отвечу. А я буквально лишилась дара речи и лишь смотрела на нее не отрываясь.

Хоть я и пообещала Ню-эр никому не выдавать этот секрет, но после ее ухода всё еще продолжала думать о нашем разговоре и ощущала нарастающее чувство тревоги. Я побежала к маме и спросила:

– Мам, а меня ты родила?

– Чего? – Мама изумленно взглянула на меня. – Откуда такие вопросы?

– Ну скажи, да или нет.

– Конечно, я! Кто же еще? – сказала мама. А потом добавила: – Если б ты была не родная, стала бы я с тобой так носиться? Я бы тебя, такую егозу, секла бы, как сидорову козу.

Я закивала: мама рассуждала логично, Ню-эр тому живой пример!

– А как ты меня родила? – Этот вопрос давно меня интересовал.