– Как родила, хмм… – Мама задумалась, потом улыбнулась и, подняв руку, указала на подмышку. – Ты вот отсюда вылезла.

И она захохотала на пáру с няней Сун.

С пустой бутылкой и парой бамбуковых палочек в руках я осторожно переступила порог постоялого двора «Хуэйаньгуань», толкнула ворота, ведущие в боковой двор, и увидела на ветвях дерева много-много зеленых гусениц. Сючжэнь называла их «удавленники». Подобно шелкопрядам, они выплевывали изо рта шелковую нить и, прицепившись к ветвям дерева, повисали над землей. Я сбивала «удавленников», собирала в бутылку, а потом кормила ими наших кур. Каждый день я приходила сюда и набирала полную бутылку гусениц, которые, оказавшись в бутылке, начинали отчаянно извиваться. Это было так омерзительно! Мне всё мерещилось, что они вот-вот вылезут из бутылки и станут ползать у меня по руке (даже рука начинала зудеть!), но на самом деле они, конечно, никуда не выползали.

Сбивая в бутылку очередную порцию гусениц, я вдруг подумала о Ню-эр, и на душе стало неспокойно. Вчера ее опять побили дома. Она незаметно прокралась ко мне и принесла с собой две курточки. Её лицо покраснело и опухло от побоев.

– Я пойду искать родных папу и маму! – заявила Ню-эр прямо с порога.

– А где они?

– Не знаю. Пойду к Цихуамэнь и буду искать.

– А Цихуамэнь где?

– Ты же говорила, что знаешь!

– Я говорила, что, кажется, видела это место во сне.

Ню-эр запихнула принесенную одежку в пустой ящик в западном флигеле и тщательно утерла слезы на лице.

– Я обязательно должна найти своего родного папу, – с затаенной злобой в голосе сказала она.

– А ты хоть знаешь, как он выглядит? – Я была восхищена ее решимостью, но всё же считала, что эта затея трудновыполнима.

– Буду искать сколько понадобится. Когда я увижу родных родителей, сердце само подскажет мне, что это они.

– Ну тогда… – Я остановилась, так как не знала, что сказать, и абсолютно ничем не могла ей помочь.

На прощание Ню-эр сообщила, что убежит из дома тайком – пока не знает когда, но перед уходом обязательно меня предупредит и зайдет за своей одежкой.

Вчера я весь день думала о Ню-эр. Мне было так тревожно, что за ужином кусок в горло не лез. Мама потрогала мой лоб:

– Как будто небольшая температура. Можешь не доедать, иди ляг пораньше.

Я легла в кровать, но тревога не покидала меня. Не имея возможности излить свои чувства, я заплакала. Мама испугалась:

– Ты чего плачешь? У тебя что-то болит?

Не зная почему, я сквозь слезы проговорила:

– Папа Ню-эр…

– Папа Ню-эр? Что с ним? И чего ты из-за чужого папы так распереживалась?

Тут вмешалась няня Сун:

– Что этот негодяй сделал? Небось нашу девочку обругал! Может, он тебя ударил?

– Да нет же! – Я вдруг почувствовала, что сказала ужасную глупость, и попыталась выкрутиться: – Я хочу к папе!

– А, к папе своему хочешь! Ну и напугала ты нас! – засмеялись няня и мама.

– Папа сегодня в гостях у твоего дяди, вернется поздно, – сказала мама. – Ложись-ка спать.

Затем она объяснила няне Сун:

– Инцзы всегда была папиной дочкой. Чуть нездоровится – только в папиных объятиях засыпает.

– И не стыдно тебе! – Няня Сун провела пальцем по моей щеке. Не обращая на нее внимания, я отвернулась к стенке и закрыла глаза.

Проснувшись следующим утром, я уже не чувствовала тревоги, как накануне, и пошла сбивать гусениц с дерева. Но вспомнив о Ню-эр, так и застыла с поднятой в воздухе рукой. Стояла и гадала, когда Ню-эр придет попрощаться со мной навсегда.

Бросив бутылку под деревом, я выпрямилась, подошла к окну и заглянула в дом. Сючжэнь сидела в дальней комнате на низеньком табурете лицом к кровати, и мне была видна только ее худая спина, на которую спускалась растрепанная коса. Она отчаянно жестикулировала и размахивала руками, отгоняя мух. Хотя постойте: откуда там взялись мухи? Я тихонько вошла в дом, остановилась у стола в первой комнате и обалдело уставилась на нее. До меня донеслись ее слова:

– Значит, спать мы вчера легли на голодный желудок?! Ну скажи, куда это годится?

Э-э? Удивительно, откуда Сючжэнь узнала, что я вчера вечером не стала есть и легла голодная? Приникнув к дверному косяку внутренней комнаты, я воскликнула:

– Кто тебе рассказал?

– А? – Она повернулась ко мне и, увидев мою мрачную физиономию, серьезно ответила: – А чего тут рассказывать? Каша в пиале так и стоит нетронутая! – Она указала на пиалу и палочки на столике у кровати.

И тут я сообразила, что Сючжэнь не ко мне обращалась. Когда отступили холода, она стала наведываться в этот боковой двор, который в остальное время был заперт, и проводила здесь всё время. Я понимала лишь половину из того, что она мне говорила. Сначала я думала, что Сючжэнь играет со мной в дочки-матери, а потом до меня начало доходить, что она не играет и не притворяется – уж слишком естественно она себя ведет!

Сючжэнь отвернулась к кровати и уставилась в одну точку, потом опять повернулась ко мне, тихонько увлекла меня во двор и шепотом сказала:

– Уснул, пускай поспит! Эта болезнь его вымотала, а у него тут никого родных нет!

На столе во внешней комнате стоял тот самый купленный весной аквариум с золотыми рыбками, несколько рыбок сдохли, но Сючжэнь прилежно продолжала каждый день менять воду. Теперь в аквариуме появилась растительность, и очень интересно было наблюдать, как красноватого цвета рыбки плавали туда-сюда среди зеленых водорослей. Откуда я столько знаю про цвета? Мама говорила, что, когда я буду поступать в школу, учителя станут спрашивать меня про цвета, а еще спросят, где я живу и сколько человек в нашей семье. Вот я и выучила. Еще Сючжэнь держала в коробочке шелковичных червей. Она мне объясняла:

– Коричка пойдет в школу тогда же, когда и ты, вот я и выращиваю шелкопрядов, они дадут шелк, и я сделаю Коричке чехол для тушечницы.

Несколько шелкопрядов уже начали прясть коконы. Сючжэнь выложила гусениц на чашки, накрытые бумагой, чтобы они выделяли шелковую нить прямо на бумагу. Послушные, они даже не пытались слезть с чашки. Остальные же гусеницы, а их пока было большинство, всё еще ели листья тутовника.

Вычищая коробку, где жили шелкопряды, Сючжэнь складывала их какашки в жестяную банку. Их там накопилось уже очень много. Сючжэнь собиралась набить ими подушку для третьего дяди Сыкана. Он ведь целыми днями читает книги, поэтому должен заботиться о своих глазах, а какашки шелкопряда полезны для зрения.

Я молча стояла рядом с Сючжэнь, наблюдала за рыбками и за гусеницами. Дерево во дворе росло как раз рядом с окном, поэтому в комнате было очень темно, и мы не осмеливались говорить громко, будто и впрямь боясь потревожить уснувшего больного.

Вдруг Сючжэнь спросила:

– Инцзы, помнишь, о чем я тебе рассказывала?

Я не сразу поняла, что она имеет в виду, потому что за время нашего знакомства она мне столько всего нарассказывала! Она говорила, что Коричка тоже пойдет учиться в начальную школу Чандянь, поэтому мы будем ходить туда вместе. Еще она говорила, что от школы до дома нужно идти по улице Люличан до ворот Гуансимэнь, а когда дойдем до стеклянного окна в переулке Луцзицзяо и увидим в этом окне большие оленьи рога, надо свернуть в переулок Чуньшу – оттуда рукой подать до дома. Говорила она и о том, что вместе с Коричкой они отправятся на поиски третьего дяди Сыкана, что она сшила много одежды и обувки и собрала вещи.

Но крепче всего в мою память врезался ее рассказ о том, как она рожала Коричку. Однажды я проскользнула к Сючжэнь спозаранку. Увидев меня, она не стала причесываться сама, а вместо этого вынесла шкатулку, достала гребень из бычьего рога, шпильки из кости и большой красный шнурок, потом распустила мои волосы и начала медленно расчесывать меня. Она сидела на стуле, а я – спиной к ней на низенькой скамеечке, зажатая между ее ногами. Ладони мои лежали на ее коленях, острых и жестких, как камни, – такая она была худенькая. Сючжэнь спросила: