С тех пор их обоих прижимал к земле страх, но теперь все это не имеет никакого значения, так как Телеки уже нет в живых, не сойдет он вместе с Петером на маленькой железнодорожной станции, не распрощается с ним перед калиткой домика, огороженного забором из рейки.
Дождь льет как из ведра. По спине у Петера пробегают мурашки, он не смеет оглянуться.
«А может, все же вернуться за Телеки?»
Один священник в своей проповеди говорил о том, что тот, кто однажды тонул в реке, боится потом даже высохших колодцев.
Петер Киш сжимает зубы, вскакивает и бежит дальше. Кто-то машет ему из-за скал, но он ничего не видит. Бежит, но на душе у него тревожно. Добежав до мраморной шахты, он падает, запнувшись за камень, и испуганно втягивает голову в плечи. Ногу сводит от резкой боли. Несколько минут лежит неподвижно, словно труп. Затем медленно шевелит рукой, ногой, поворачивает голову. И все-таки он чувствует себя счастливым.
Здесь так хорошо. Здесь, между этими скалами.
Осторожно оглядывается назад, словно боится, что земляк бежит по его следам, хотя знает, что тот все так же неподвижно лежит в люцерне, повалившись на бок.
Лицо Петера перепачкано липкой грязью, одежда промокла до нитки. Он вспоминает, как тринадцатилетним мальчишкой работал в соседней деревне на поденщине вместе с отцом. Какая-то девчонка прибежала тогда на поле и сказала, что звонил господин нотариус, старуха Киш при смерти, пусть они скорей возвращаются домой. Они бежали по дороге что было мочи, но, добежав до мельницы, увидели на дороге пьяного. Отец неожиданно остановился. Даже не разглядев как следует лежащего, он оттащил пьяного с дороги и уложил его под деревом.
— Машина может сбить... Бросать человека на произвол судьбы — тяжелый грех... — объяснил отец сыну, и они побежали дальше, к постели умирающей.
Телеки не плохой человек, просто несчастный.
И вовсе он не ходил за Петером по пятам. Это только так казалось. Вот и сейчас его нет здесь. Он остался лежать в люцерне со своей большой и страшной раной.
А если и Вероники нет за горой? Что, если и это только бред его больного воображения?
Кто убил Телеки? Почему убили Телеки? Почему он должен был умереть в этой проклятой войне? Петер снова опускает голову на землю. Он лежит с закрытыми глазами, прижимая голову к земле. Затем с трудом приподнимается. Выходит из-за скал и идет, осторожно обходя круглые воронки. Если поблизости разрывалась мина, Петер бросался на землю и ползком продвигался вперед. И все полз и полз...
Когда он снова наклоняется над Телеки, он слышит далекий голос Вероники: «...милый, когда же кончится эта проклятая война?»
Телеки еще жив.
Петер трогает его за плечо. Тот медленно открывает глаза, удивленно моргает.
— А мне приснилось, что ты бросил меня, — облегченно вздыхает Телеки, и морщины на его лице постепенно разглаживаются.
Петер просовывает руки под спину раненому.
— Я тебя понесу.
Дождь бьет Телеки в лицо. Он смотрит на Петера глазами благодарной собаки и не знает, то ли слезы текут у него по щекам, то ли это капли дождя. Он широко раскрывает рот и шепчет:
— Дай мне воды, Петер... Пить хочется...
— У меня нет воды...
Голова Телеки свешивается набок, он тихо бормочет:
— Мне теперь на все наплевать... на все...
Нечеловеческими усилиями Петер тащит на себе раненого. Ноги скользят по глине, глаза прикованы к двуглавой церкви.
Петер не слышит ни треска автоматов, ни воя мин, он все идет и идет, еле переставляя ноги, таща на себе истекающего кровью земляка Андраша Телеки...
Пройдя метров сто, Петер останавливается, осторожно опускает Телеки на землю, подкладывает ему под голову руку и наклоняется над ним.
Телеки лежит неподвижно, изнемогая от боли и жажды. Он хватается за Петера слабыми пальцами.
— Дай воды... Пить хочется...
Рот его распух, губы потрескались.
Петер садится, оглядывается, ища глазами какую-нибудь лужицу, но жадная земля поглотила дождь.
Телеки, собрав остатки сил, приподнимается на локте, но Петер осторожно укладывает его на землю.
— Лежи спокойно... Что ты крутишься?
Телеки поворачивается на бок, молча разглядывает слипшуюся траву.
— Я умираю, Петер... — тихо шепчет он и, приподняв голову, жадно ловит дождь. — Я это чувствую...
Петер опускает голову. Телеки благодарно смотрит на него.
— Дай воды, Петер...
— Нет у меня воды.
— Тогда пристрели меня...
— Нет. Не могу... Не проси.
Телеки пальцами трет свои потрескавшиеся от жажды губы. Предметы уже сливаются в его глазах, до него доходят только звуки, густые, идущие откуда-то из тумана звуки, а он лежит и ждет чистой воды из фляжки или пули, которая сразу бы избавила его от мучений.
Петер тяжело приподнимается. Каждое движение дается ему с большим трудом. Но он снова взваливает себе на спину земляка.
— Петер! — в отчаянии кричит Телеки. — Положи меня! Слышишь?.. Положи...
Петер Киш сердито бросает:
— Нет!
— Я хочу умереть!
— Нельзя...
— Хватит с меня! Я уже... не хочу домой...
Петер не отвечает.
Неся на спине тяжелый груз войны, Петер с трудом пробирается между воронками. Он не оставит здесь Андраша Телеки. Он будет таить его холодеющее худое тело по этой грязи, независимо от того, имеет это смысл или нет. То за что взялся, он доведет до конца, даже если придется погибнуть, ведь бросать человека на произвол судьбы — преступление.
Сил у Петера совсем нет, но что-то заставляет его упорно шагать, переставлять ноги. Он шатается, но идет, все время слыша голос Вероники.
У входа в шахту, где еще недавно добывали мрамор, его опрокидывает на землю взрывная волна от мины.
Вместе с Телеки он валится на скалы. Телеки скатывается со спины Петера. Петер собирается с силами, устало мотает головой, затем подползает к Телеки.
— Помоги мне немного, Андраш... Обопрись на скалу, тогда я тебя подниму... — чуть слышно шепчет Петер. — До церкви уже недалеко... — бормочет Петер, вытирая рукой пот со лба.
Андраш Телеки уже не отвечает ему.
Ноги в солдатских ботинках торчат из-под шинели, грудь запала, каска сползла на лицо.
Петер наклонился, повернул Телеки лицом вверх.
— Держись руками за мою шею или вот здесь за воротник... Слышишь, Андраш, так мне будет легче, — уговаривает он товарища, а когда подсовывает руки под спину Телеки, замечает, что глаза Андраша неподвижны.
Умер.
Петер удивленно смотрит на мертвого. Он не хочет верить, что Андраш умер.
Долго сидит Петер у трупа. Словно украли у него товарища. Он не спускает с него глаз, но ничего не видит. Не слышит теперь и голоса Вероники. Ничего его уже не интересует. Ничего. Только смотрит на своего соседа, на его грязные солдатские ботинки, на закрытые глаза. Затем поднимает холодное тело друга себе на плечи и, хватаясь за выступы скал, плетется к церкви. Идет, цепляясь за скалы. Каждое движение дается ему с большим трудом, но он идет и смотрит на скалы, которые то расходятся, то смыкаются перед ним.
— Видишь, Андраш... — шепчет Петер, — они то расходятся, то сходятся, словно мехи у гармошки... А вообще-то это просто так кажется, не обращай внимания... Потом поговорим, как придем домой, ладно? Повернись немного, чтобы мне было легче. Не горюй, вот придем в Тапольцу, купим бутылку палинки и разопьем там же, в поезде... Идет? Ты ведь любитель...
В дверях церкви худой медик-унтер в очках помог снять со спины Петера труп Телеки и положил его на свободный мешок, набитый соломой.
— Жив еще? — равнодушно спрашивает унтер.
Петер молча безнадежно машет рукой, что это значит, понять нельзя.
В церкви перед изваянием святого Антала горят тонкие бледные свечи. Петер плетется мимо изваяния и становится на колени у двух свечек. Медленными движениями руки вытирает с лица грязь, потом поднимает глаза к лику святого и крестится.
