Капитан протянул руки и взял котелок, на дне которого еще осталось немного черного кофе. Жадно выпив кофе, он на миг взбодрил себя, словно выпил не кофе, а палинки.
— Французское шампанское? — грубо переспросил он. — В последний раз я пил шампанское в «Синей бухте». Если не ошибаюсь, было это ровно год назад.
Землянка, в которой они сидели, была отрыта на узкой полоске местности, между хутором и рекой. Днем, выйдя из нее, можно было увидеть замерзшую реку с беспорядочно нагроможденными друг на друга льдинами. Землянку выкопали еще осенью, поглубже в земле, и только сейчас по-настоящему оценили все ее преимущества: промерзшая земля, твердая как камень, надежно укрывала от минометного огня; а русские вот уже который день подряд обстреливали позиции батальона из минометов, не жалея мин. Перед самой землянкой проходил длинный ход сообщения, стенки которого были основательно размыты дождями, а на участке километра в четыре полуобвалившаяся траншея была вообще не глубже корыта.
Днем с хутора, где размещался штаб, позвонил подполковник и приказал во что бы то ни стало ночью захватить «языка». Капитан пытался было объяснить ему, что в сложившейся ситуации это задание выполнить невозможно, так как русские солдаты открывают ураганный огонь по любому участку, где заметят хоть какое-нибудь движение, но подполковник и слушать не стал никаких объяснений.
Весь день после обеда и весь вечер капитан просидел в задумчивости, ожидая, пока на противоположном берегу реки, где располагался полевой аэродром противника, не загорятся сигнальные огни. Капитан по опыту знал, что вскоре после этого русские обычно прекращают огонь и делают небольшую передышку. Огни зажглись около двух часов ночи.
Однако ради большей безопасности, прежде чем выслать разведывательный дозор на безымянную высоту, поросшую белоствольными березами и укутанную глубоким снегом, капитан выждал несколько минут. И только тогда, когда в темном небе послышалось глухое монотонное жужжание русского самолета, капитан приказал прапорщику, возглавлявшему дозор, отправляться в путь.
Безымянная высота была важным тактическим пунктом, который не только господствовал над окружающей местностью, но и отрезал путь к реке с севера. В течение осени она много раз переходила из рук в руки. Вот уже несколько недель, как высота эта находилась на ничейной земле, и взбираться на нее отваживались только разведчики.
От Матэ не ускользнуло выражение лица капитана, когда тот, стоя перед входом в землянку, смотрел вслед почти бесшумно удалявшимся на лыжах разведчикам. В тот момент капитан уже не владел своим лицом: выражение страдания и жалости застыло на нем. В душе все жалели разведчиков, а особенно самих себя. Успех операции зависел от того, заметят ли их русские в течение первых пяти минут пути или не заметят. Все, в том числе и капитан, тешили себя надеждой, что не заметят, хотя в глубине души каждый был уверен, что и этим солдатам суждено умереть на этой высоте.
Капитан сидел, уронив голову на стол, и думал: «Погибнут и эти, бедняги!» На миг он мысленно увидел перед собой сразу всех вытянувшихся по стойке «смирно» прапорщиков, которым он до этого приказывал разведать эту высоту. У всех были одинаковые лица, суровые и испуганные.
Первый разведчик пришел к капитану из штаба в воскресенье перед самым рождеством. Он пришел один. На лице выражение озабоченности, но отнюдь не страха. В ту же ночь капитан послал его на эту проклятую высоту. Не прошло и двадцати минут, как прапорщик выпустил в небо одну за другой две красные ракеты, сигнализируя о том, что он в опасности.
На следующий день труп разведчика нашли у подножия высоты в развороченной яме. Обмундирование порвано, лицо в синяках. Видимо, он катился сверху метров пятнадцать. Когда труп осмотрели, то увидели, что одна пуля попала прапорщику в спину, другая — в ягодицу.
Капитан написал донесение в штаб, в котором говорилось, что «заместитель командира взвода Петер Кали пал смертью храбрых».
Второго разведчика привез из села на вездеходе сам подполковник. Во вторую ночь рождества прапорщик повел на высоту усиленный разведывательный дозор, к которому присоединились еще двое гитлеровцев. Почти на вершине высоты дозор неожиданно столкнулся с русским дозором. Русские открыли по ним сильный огонь. Прапорщик оказался не робкого десятка и решил не отступать.
Гитлеровцы начали бросать в русских гранаты. Одна из гранат разорвалась недалеко от прапорщика и ранила его. Он заорал как сумасшедший. Гитлеровцы бросились бежать вниз, увлекая за собой весь дозор. Только оказавшись у подножия высоты, они заметили, что прапорщика с ними нет.
Третий разведчик погиб, как и первый. В отчаянии он выстрелил подряд две красные ракеты. Подразделение подняли по тревоге. Сидевший в траншее унтер-офицер из запасников заплакал: «Две красные ракеты, значит, он натолкнулся на противника!»
Погода в ту ночь была отвратительная: беспрестанно валил густой снег. Стали подниматься по склону высоты. Откуда-то издалека слышались стрельба и крики. Когда добрались до вершины, там не оказалось ни души. Разведчик исчез, словно сквозь землю провалился.
Позицию у реки подразделения батальона занимали уже третью неделю. За это время батальон понес у этой проклятой высотки большие потери: двадцать два человека были убиты, двенадцать ранены, семеро пропали без вести, десять получили тяжелые обморожения, семеро серьезно заболели.
«Боже мой, а ведь я ничего не могу поделать!» — с горечью думал капитан, положив голову на стол. Сегодня, направляя на высоту новый дозор, капитан в душе поклялся, что если и четвертый прапорщик погибнет, то завтра ночью он сам пойдет туда. В то же время капитан понимал, что клятва его не имеет никакого значения и дал он ее себе только для того, чтобы немного успокоить собственную душу, так как за все эти три недели он не сделал ничего полезного. Так уж, по крайней мере, рискнуть своей жизнью, которая, собственно, никого и не интересует.
— Если бы удалось привести хоть одного «языка», — печально произнес капитан.
Матэ как раз распаковал посылочку и начал есть печенье.
— Тогда лучше будет? — поинтересовался он.
— Подполковник хоть будет доволен.
— Очень трудно взять «языка» у русских, — заметил Матэ, прожевывая печенье. — На прошлой неделе мы видели трех русских солдат за рекой. Ветер раздул у одного из них полы маскхалата, и мы их заметили. Но пока сообразили, что нам нужно делать, — их и след простыл.
— Да, да, они всегда вовремя исчезают. — Капитан задумался и почесал подбородок. — Исчезают, словно сквозь землю проваливаются.
— Они-то хорошо знают эти места, а мы — нет, — сказал Матэ, взяв еще одно печенье. — Ну да это и понятно. Будь мы у себя дома, и мы свободно могли бы взобраться на такой паршивый холм, как эта высота. А здесь вот не можем.
Капитан поднял голову. Лицо его выглядело помятым.
— Мы и у себя дома не способны на такое, как эти русские. Разве может, например, наш солдат простоять не шевелясь в болоте по шею несколько часов подряд? — спросил капитан. — Здорово же обманывает нас собственная пропаганда, Матэ! Нам твердят, что русские не разбираются в топографии, а на деле оказывается, что они с фантастической точностью могут ориентироваться на любой местности и в любую погоду. Нам бубнят, что у русских нет продовольствия, а в это время их солдаты ежедневно получают по восемьсот граммов хорошего хлеба, и масло им дают и все остальное, а три раза в неделю — даже водку. Мы поверили разглагольствованиям нашей пропаганды о том, что все склады боеприпасов у русских разбомбила наша авиация, а на деле у них оказывается до черта боеприпасов. И это в то время, когда наша артиллерия испытывает большой недостаток в снарядах. По-моему, мы и представить-то себе не можем, сколько боеприпасов у русских.
— А как метко стреляют! — добавил Матэ, невольно вспомнив, как за день до этого русские, засевшие в кустарнике на высотке, одним-единственным выстрелом сняли солдата, который пошел за водой.
