В Н. Матэ направили еще в январе. На рождество, несмотря на снежные заносы, из Будапешта по приглашению Матэ приехал Крюгер. Родных у него в этих местах не было. Сестра Крюгера за год до этого вышла замуж и уехала в северный горнорудный бассейн.
Крюгер теперь работал в министерстве внутренних дел и хотел перетащить Матэ к себе поближе. Увидев Матэ, он радостно заулыбался, дружески похлопал его по спине. За все рождество он так ничего и не сказал Матэ о возможности его перевода, более того, тактично уходил от ответа, когда Матэ спрашивал его об этом. По виду и поведению Крюгера чувствовалось, что он что-то утаивает.
Магда ждала ребенка. В сентябре Матэ получил квартиру в доме торговца кожей, который эмигрировал в Бельгию. Собственно говоря, это была вовсе не квартира, а единственная комната, служившая раньше столовой.
Матэ всю зиму, за исключением самых снежных месяцев, объезжал близлежащие села на своем велосипеде. В голове у него было множество планов. Он чувствовал себя счастливым и, ложась вечером в постель, долго не засыпал, думая в темноте о жизни и жалея о том, что время так быстро бежит. У него было одно желание: приобрести к весне новый велосипед, так как старый то и дело ломался в пути, а времени на его починку требовалось много.
На второй день нового года секретарь обкома вызвал Матэ к себе. Войдя в кабинет секретаря, Матэ увидел на старом продавленном кожаном диване товарища М. — одного из ответственных работников ЦК партии. Матэ знал его еще со времени учебы в партшколе. Вид у товарища М. был неважный: он устал. Время от времени М. улыбался своими тонкими губами, отчего короткие, начавшие седеть усики комично топорщились под носом. М. посмотрел на Матэ близорукими глазами и сказал:
— В центре решили направить вас на работу в район.
Матэ стоял посреди кабинета. Он вдруг почему-то вспомнил, что дома в подвале осталось совсем мало угля.
— Ну, что вы скажете относительно такого решения?
— Какой район имеется в виду?
— Район Н. вас устраивает?
— Вы ведь еще не сказали, кем меня туда посылают.
— Будете работать секретарем райкома.
Матэ беспомощно переступил с ноги на ногу. Даже побледнел. Все молчали.
— Секретарем райкома? — переспросил он, немного придя в себя.
— А почему бы и нет? Или боитесь, что не справитесь?
— Нет, просто не могу согласиться с этим предложением.
— Почему не можете?
— Я шахтер и в сельскохозяйственном производстве ничего не понимаю.
— Мы ведь вас туда не пахать посылаем!
— Понимаю, — ответил Матэ.
М. внимательно посмотрел Матэ в глаза.
— Для нас с политической точки зрения это очень важный район, — проговорил он. — Полагаю, вы знаете, что этот район расположен на важном участке государственной границы. Нам важно, кто будет руководить партаппаратом этого района. Думаю, что в этом у нас с вами расхождений нет, именно поэтому мы и хотим послать туда коммуниста-шахтера. В ЦК этот вопрос хорошо продумали, выбор пал на вас. На вас лично, а не на кого-нибудь другого.
Матэ молчал, слушая сухой тон товарища М. Секретарь обкома стоял у окна и смотрел на снег. Почему он молчит? Сказал бы что-нибудь или хоть посмотрел в сторону Матэ.
— Я в такую непогоду прибыл сюда, чтобы сообщить вам об этом и обговорить детали. А вы стоите передо мной и даже не рады, — сердито проговорил товарищ М.
После небольшой паузы Матэ сказал:
— Я рад, только никак не могу воспринять это.
— Сколько вам лет, товарищ?
— Двадцать семь.
— Двадцать семь?.. — несколько разочарованно повторил М. — Тогда скажите мне откровенно, в свои двадцать семь лет, в период, когда между социализмом и капитализмом идет упорная борьба, вы хотите быть офицером или рядовым санитаром? Отвечайте мне откровенно, как коммунист! Ничего не объясняйте, а просто скажите, кем вы хотите быть в этой борьбе?..
А спустя две недели райкомовская «шкода» увезла Матэ с его незамысловатым гардеробом, посудой, книгами в город Н. Квартиру им с Магдой не выделили, и они временно поселились в доме бывшего торговца кожей.
Вначале Матэ спал в своем рабочем кабинете, а через неделю председатель райсовета выдал ему ордер на комнату в доме, где совсем недавно гнали палинку. Вместе с Матэ председатель поселил в нее и районного прокурора. Оба пошли смотреть дом. Снаружи он выглядел довольно крепким, но внутри оказался ветхим. Двор зарос сорной травой. Жить можно было только в той комнате, на которую был выдан ордер.
— Временно вас сюда поселяем, товарищи! Через месяц-другой предоставим вам нормальные квартиры, туда вы сможете забрать и свои семьи, — словно оправдываясь, сказал председатель райсовета, прощаясь с Матэ и прокурором.
Начальник районной полиции, дождавшись, когда председатель скроется за углом, сказал, кивнув в сторону дома:
— И все же было бы лучше, если бы вы пока так и жили в своих кабинетах.
Матэ улыбнулся:
— А чего мне бояться, товарищ начальник, если я хочу людям добра? Ведь я и постоять смогу за себя.
Когда Матэ и молодой прокурор, которого только месяц назад назначили в Н. и которого Матэ знал еще по работе в шахтерском поселке, вошли в свое будущее жилье, там стояли только две пустые железные кровати. Они принесли матрацы и, положив их на сетки, тешили себя иллюзией, что теперь будут спать по-человечески. Каждый имел по два одеяла, одно использовалось как простыня, другое по назначению. Правда, у прокурора было еще небольшое пуховое одеяло, которое ему подарила мать. Матэ и прокурор спали вместе, накрываясь этим одеялом. Оно было коротким и доходило им только до колен, поэтому оба мерзли по ночам.
Начальник местной полиции дал им печку-времянку, жена председателя райсовета прислала тазик. Матэ и прокурор договорились, кто в какой день убирает в комнате, кто идет за водой к колодцу на соседнюю улицу. Из колодца во дворе они решили воду не брать, боясь, что она может быть отравлена.
Пищу они готовили по очереди, чаще всего варили фасоль, а когда прокурор освобождался раньше, он варил еще и большую кастрюлю картофеля.
На третью ночь, когда Матэ и прокурор спали крепким сном, кто-то сильно забарабанил им в окошко. Оба быстро вскочили, но, когда вышли на улицу, там не оказалось ни одной живой души.
На следующий день Матэ получил два анонимных письма с угрозами. Текст в записках был одинаковый, хотя написаны они были разными почерками. Вот их содержание:
«Если ты подобру-поздорову не уберешься на свою шахту, в живых тебе не быть!»
На следующую ночь к ним опять стучали в окошко. И снова на улице не оказалось никого. А утром оба узнали, что прошедшей ночью в восьми километрах от районного центра неизвестными преступниками ударом топора был убит сельский судья, который поздно вечером возвращался с хутора домой. Убийцы скрылись.
Анонимные письма с угрозами приходили почти каждый день. Когда Матэ возвращался домой поздно, ему всегда казалось, что за его спиной в темноте крадутся какие-то типы, которые внимательно следят за каждым его шагом. По ночам им с прокурором почти не давали спать, и утром оба вставали невыспавшиеся, с головной болью.
Однажды ночью, это было в апреле, Матэ проснулся оттого, что кто-то светил в окно карманным фонариком. Световой луч обшаривал комнату. Прокурор тоже проснулся. Оба встали и осторожно прижались к стене. Перед окном у них росло тутовое дерево, из-за которого кто-то и светил фонариком в их окно.
— Ну, я сейчас этого типа сниму оттуда, — шепнул прокурор, доставая пистолет, но Матэ остановил его.
На следующий день они срубили дерево, а на окно навесили железную решетку.
За несколько последних лет Матэ сильно изменился: теперь он понимал, в чем заключается смысл жизни, и знал, к чему он лично должен стремиться. Каждый день был заполнен тяжелым трудом, и в работе, которую Матэ любил, он забывал все трудности, понимая, что о людях нужно судить только по их работе: или уважать, или осуждать.