— Значит, вы содержите собственный кинотеатр?

— Да, так.

— А раньше чем занимались?

— Почему вы допрашиваете меня? — взорвался близорукий. — Мы живем в свободной стране, у нас теперь демократия, насколько я понимаю, или, может, я ошибаюсь?

Лицо Крюгера стало печальным, но спокойным.

— А когда вы вернулись из плена? — не унимался он.

Хозяин кинотеатра ничего не ответил и, выхватив у Крюгера документы, сунул их под подушку.

— Не решаетесь сказать, когда вас освободили из плена? — все тем же спокойным голосом спросил Крюгер.

— Вы не полицейский, чтобы допрашивать меня. Я не буду отвечать на ваши вопросы!

— Оставь его, — попросил Матэ друга.

— Ну тогда я скажу, когда вы вернулись из плена, — сказал Крюгер. Лицо его сделалось серьезным. — В прошлом году, в июне, то есть ровно год назад!

— Откуда вы это взяли?

— Из ваших документов. Или вы думаете, что я неграмотный? Ровно год, как вы отдыхаете и платите за свой отдых чистым золотом.

Близорукий, оправившись от смущения, снова начал наступать:

— Было бы лучше, если бы я навсегда остался там? Разумеется, сидеть дома и прятаться в бомбоубежище приятнее. Но человек, вернувшийся с войны, никогда не забудет этого часа! Миллионы солдат погибли на фронте! Миллионы! Вы об этом ничего не слышали? И до сих пор люди все еще никак не могут подсчитать все потери. А вы врываетесь сюда и начинаете самовольничать под покровом демократии. Да разве это демократия? Кто вас, собственно говоря, уполномочил?!

Крюгер молчал. Он вспомнил, как на фронте ежедневно терял друзей. Но тогда смерть не казалась чем-то странным. Крюгер стоял у двери и слушал разглагольствования маленького близорукого человечка, который то снимал, то надевал на нос очки. Наконец Крюгер жестом заставил близорукого замолчать. Он знал, что владелец кинотеатра не сможет ответить на некоторые его вопросы. Крюгер понял, что перед ним самый настоящий буржуй.

— В ваших документах упоминается и ваше воинское звание, господин майор! — проговорил Крюгер, не спуская внимательного взгляда с близорукого.

Матэ взял Крюгера за руку и сказал:

— Оставь его, пойдем дальше!

Когда они спустились в подвал, Крюгер открыл дверь. Облако пара вырвалось оттуда, запахло мокрым бельем. Прачка смущенно вытерла руки подолом длинного темного платья. Из-под платка, которым была повязана голова женщины, виднелся лишь нос да глаза, так что было невозможно определить даже возраст женщины.

Крюгер осмотрелся: это была самая обыкновенная прачечная, о каких еще в прошлом столетии писали в своих романах Золя и Диккенс.

— Вы давно работаете здесь? — поинтересовался Крюгер.

— Да, — ответила женщина.

На подоконнике стояла пустая тарелка, видно, прачка недавно пообедала.

Заглянув в тарелку, Крюгер спросил:

— Вам тоже давали рыбу на обед?

— Да, дали рыбку.

— И вас всегда кормят тем, что господа жрут наверху?

— Не знаю, что они там едят, но меня кормят.

— И вот эту кучу белья вы должны выстирать? — Крюгер ткнул ногой лежавшее на полу белье.

— Это моя работа, — тихо ответила прачка, бросив беспокойный взгляд на Крюгера.

Крюгер, покачивая головой, прошелся по прачечной. Открыв дверцу печки, он посмотрел, чем топят. Потом, взглянув на потолок, на лампу, спросил:

— Достаточно ли вам света?

— Глаза у меня плохи стали.

— И вы работаете при таком дрянном свете?

— А где же я еще могу работать? — чуть не плача, ответила прачка.

Крюгер выругался и, подойдя к Матэ, сказал:

— Видел там, наверху, господа буржуи обжираются под хрустальными люстрами, а тут, в подвале, бедная женщина портит зрение. Разве это справедливо? — И, повернувшись к шахтерам, крикнул: — Ну, что вы смотрите? А ну-ка принесите быстро из ресторана люстру и подвесьте ее здесь! Да побыстрее, а то времени у нас маловато.

Прачка совсем растерялась, не зная, радоваться ей или огорчаться. Но Крюгера уже невозможно было остановить, так он разошелся.

Вернувшись на первый этаж, Крюгер приказал, чтобы всех жильцов отеля и всю прислугу созвали в ресторан. Среди шахтеров было несколько полицейских дружинников, которые взялись охранять все выходы.

Крюгер открыл четырехстворчатую дверь на балкон, вытащил туда стол со стулом и сел. Подозвал к себе Матэ. Ткнув пальцем в потолок, где торчали голые провода, Крюгер сказал:

— Первое: люстру отсюда унести в прачечную, чтобы прачка могла хорошо видеть, когда будет стирать ваше грязное белье. — Он оглядел собравшихся. — Приносить люстру обратно я вам не рекомендую, так как завтра или послезавтра я сюда зайду, и несдобровать тому, кто дотронется до люстры. И второе, телятину, которую вы должны были сожрать за ужином, мы забираем с собой.

В зале стояла мертвая тишина. Спекулянты, испуганные и бледные, не смели даже взглянуть друг на друга. Самые хладнокровные надеялись, что управляющий отелем вот-вот вернется из города и каким-нибудь способом освободит их из этого неудобного положения. Все с опаской поглядывали на Крюгера.

«Возможно, в обкоме мне здорово попадет за этот спектакль, — подумал Крюгер. — Покритикуют как следует, но будь что будет, а попугать этих буржуев нужно. У них под кожей и то, наверное, золото спрятано. Ни один из них не похож на человека, который устает на работе. Все до одного — спекулянты и буржуи, раз за день пребывания здесь они могут платить чистым золотом, а мы за кусок хлеба и несколько картофелин гнем спину целый день».

Говорил Крюгер недолго, однако не скупился на угрозы. Глаза его грозно блестели, когда он грозил кулаком какому-нибудь насмерть перепуганному спекулянту.

Закончив говорить, Крюгер вернулся к столу и, вытянувшись по-военному, запел «Интернационал». Шахтеры дружно подхватили. Попробовали подпевать и некоторые обитатели отеля, но шахтеры угрожающе шикнули на них:

— Цыц! Эта песня не для вас!

Выйдя из здания, Матэ перелез через ограду. Крюгер громким голосом отдавал распоряжения шахтерам, собравшимся в парке.

Из отеля шахтеры расходились небольшими группами. Настроение у всех было веселое, о возможных неприятностях в будущем никто не думал.

Матэ, присев на парапет дорожного ограждения, поджидал Крюгера, разглядывая круто извивающуюся по склону холма дорогу. А внизу лежал город с четырехглавым собором. В ясную погоду хорошо были видны крыши домов, улицы и даже четырехметровый апостол, изваянный из белого камня. Немного левее стоял памятник наполеоновским солдатам, похожий на маяк. Основание его утопало в зелени деревьев, и только блестящий металлический шпиль отражал солнечные лучи.

В голове у Матэ роились мысли. Глядя на раскинувшийся внизу город, он думал: «Пора бы мне уже знать, чего, собственно, я хочу от жизни. Ведь мне уже двадцать три года. Разумеется, я хочу счастья. Хочу, чтобы у меня была хорошая работа, которую я любил бы. Хочу, чтобы люди, окружающие меня, не думали обо мне плохо, когда я чего-то не понимаю или не могу правильно выразить свою мысль. Хочу, чтобы около меня был друг, который в трудную минуту мог бы прийти мне на помощь... У меня нет особого желания стать каким-нибудь большим человеком, но, если мне повезет и судьба будет ко мне благосклонна, я хотел бы работать ради идей справедливости, в первую очередь ради нее. Никогда не забуду, как я умолял судьбу сохранить мне жизнь, и я рад, что остался жив».

Крюгер дотронулся до руки Матэ:

— Пойдем к каменоломне.

— Пошли, — согласился Матэ.

Шахтеры тем временем уже разошлись. Довольные, они спускались с горы, делясь впечатлениями.

Крюгер и Матэ углубились в чащу леса, куда почти не проникали солнечные лучи. Здесь царствовал приятный полумрак, к которому глаза скоро привыкли. Шли по дну оврага. Затем Крюгер, цепляясь за корни деревьев и кусты, вылез из оврага, вспугнув несколько лесных пичужек. Отыскав родник, он лег на землю и напился воды, потом сел на каменную скамью без спинки, которую туристское общество установило у источника еще до войны. Задумчиво посмотрел на Матэ, который лежал на животе и пил кристально чистую родниковую воду.