В шахте я в первый раз услышал, что на свете есть страна, где у власти стоят сами рабочие.

Я работал на самых различных работах. Во время прохождения курсов допризывной подготовки меня записали в кружок спортсменов, а вскоре после этого зачислили в футбольную команду. Участие в спортивных соревнованиях закалило, приобщило к коллективу. Несколько позже на меня обратил внимание тренер-профессионал, после разговора с которым меня на следующий же день вызвали в контору. Я попросил управляющего перевести меня на более сухую работу, так как на старой работе ноги все время в воде. Управляющий ответил, что, если работа не устраивает меня, я могу забрать вещи и идти на все четыре стороны. Им нужны шахтеры, а не футболисты. Мне пригрозили, что если я буду задирать нос, то уволят не только меня, но и отца.

В 1942 году меня по мобилизации забрали в армию и послали на фронт, где меня вскоре и ранило. Вернувшись с фронта домой, я слушал передачи московского и лондонского радио. Когда об этом узнали фольксбундовцы, мне пришлось на некоторое время исчезнуть из поселка, тем более что и на шахте я частенько совал нос не в свои дела. Меня устроили на кирпичный завод, потом послали на обжиг извести. Это была адская работа: известка разъедала тело. После освобождения страны Советской Армией я вернулся на шахту, где и работаю по настоящее время забойщиком».

Закончив, Матэ положил ручку: ему не хотелось подчеркивать свои достоинства. В то же время он не хотел, чтобы его неправильно поняли. Подумав немного, он дописал:

«Может, мне в жизни и не удастся совершить чего-то очень важного, однако я заранее знаю: что бы со мной ни случилось, я всегда сделаю то, что будет в моих силах».

Матэ перечитал написанное, но остался недоволен, так как было непонятно, зачем именно он писал эту автобиографию. Ему хотелось написать, что его тянет к учебе, но он побоялся, что это могут превратно истолковать. Он лег на топчан, не разбирая постели, прямо поверх одеяла, но заснуть долго не мог.

Одноэтажное здание райкома одиноко возвышалось посреди небольшой площади, усыпанной шлаком, на довольно внушительном расстоянии от сумрачного серого здания управления шахты. Стены райкома были выкрашены в коричневый цвет, который хорошо смотрелся на фоне зеленых гор и голубого неба. Над фронтоном здания развевался красный флаг.

Когда на следующее утро Матэ направился в райком, территория, прилегающая к нему, уже была оцеплена полицейскими дружинниками, одетыми в стального цвета рубашки с красными галстуками. Старый черный «мерседес», на котором приехал инструктор, окружили шахтеры. Матэ с трудом удалось попасть в длинный застекленный коридор, увешанный плакатами и лозунгами. Он попросил передать Крюгеру, что пришел.

Вскоре Крюгер вышел и провел Матэ в большую прихожую, в которой пахло бумагами.

— Ну, принес? — спросил Крюгер.

— У меня в кармане, — ответил Матэ.

— Садись сюда и подожди меня, если можно будет, я выйду, — сказал Крюгер, забирая автобиографию.

В прихожей вчера вечером, видимо, допоздна заседали: в углу высилось нагромождение скамеек и стульев. В другом углу стоял старомодный шкаф со стеклянными дверцами, доверху забитый старыми и новыми политическими брошюрами. Из прихожей в зал заседаний вела дверь, обитая старым бархатом. Матэ подошел поближе к ней. Раньше эта дверь была в кабинете управляющего шахтой, а теперь ее перевесили сюда.

Сначала Матэ услышал голос Крюгера. За ним выступал незнакомый оратор.

— До каких пор мы будем терпеть такое, товарищи? — говорил оратор. — Разве это дело, когда в шахтерском районе на такой ответственной должности сидит поп?!

Поняв, что говорят не о нем, Матэ отошел от двери.

После совещания первым из зала вышел инструктор. На вид ему было лет тридцать, но голова его уже начала лысеть. На руке у него висело кожаное пальто. На Матэ инструктор не обратил никакого внимания. Крюгер шел сзади, отшвыривая стулья.

Через несколько минут, проводив инструктора, он вернулся и провел Матэ в свой кабинет. Матэ хотел сразу же спросить, как его дела, но раздумал, решив подождать, пока Крюгер не заговорит об этом сам. Крюгер, казалось, совсем забыл о нем, подойдя к письменному столу, снял трубку телефона и попросил соединить его по очереди с секретарями всех партийных организаций шахты.

— Послушай, Матэ! — позвал Крюгер, разыскивая что-то в ящике стола. — Ты наверняка знаешь, что это за должность такая — инспектор училищ?

— Это человек, в ведении которого находятся все школы.

— Вот черт... — удивился Крюгер. — Выходит, это большая шишка?

— Довольно большая, — робко подтвердил Матэ.

Задвинув ящик стола, Крюгер встал и потряс в воздухе кулаком.

— Ну так вот, мы эту большую шишку и потрясем как следует! — сверкнул он глазами. — Стыдно нам в шахтерском районе иметь инспектором школ и училищ попа! Все мы настолько заняты черновой повседневной работой, что порой даже не замечаем собственных упущений. Решаем то производственные, то продовольственные вопросы, а тут на тебе! Ну уж теперь-то мы поедем, дружище, к этой шишке и сбросим его!

— Мы? Вдвоем? — испугался Матэ.

У Крюгера было спокойное и веселое лицо. Он подошел к окну.

Большинство дружинников уже разошлось, и перед зданием райкома осталось лишь несколько человек, которые не спеша курили на площади. «Мерседес» уже был далеко, похожий на черного странного жука, который никак не может взлететь в воздух.

— Если все быстро пойдем, мы заодно и туристский особняк очистим, — отошел от окна Крюгер.

— Туристский особняк? А что нам там нужно?!

— Потрясем их немного, захватим на часок здание. Ничего опасного! А чего ты так удивился? Мы, Матэ, живем в революционный период, не забывай этого!

— А нам за это не попадет? — с тревогой спросил Матэ.

— Попадет? — засмеялся Крюгер. — От кого это нам, шахтерам, может попасть?

— Не знаю, но попасть может.

Крюгер подошел к Матэ и сжал его руку:

— Боишься.

— Не боюсь, но говорю, что за это и попасть может.

— Было время, когда и я всего немного побаивался. Но тогда я думал: а мне-то лично зачем это? Какая мне выгода? Абсолютно никакой! Я ведь не жулик и не вор! Если я против кого и выступаю, то вовсе не ради собственных интересов. Так что мне бояться нечего. За правду, Матэ, я согласен и умереть! А если я немного припугну этих буржуев, чтобы они не больно-то наезжали в тот особняк жрать, пить да развлекаться под граммофон, то сделаю это ради интересов пролетарской диктатуры. И бояться мне нечего!

В этот момент зазвонил телефон. С коммутатора сообщили, что они могут соединить Крюгера с секретарями парторганизаций.

До Матэ только сейчас дошло, что Крюгер, собственно, во многих отношениях прав и можно понять серьезность, с которой он готовится к проведению этой операции.

Крюгер переговорил по телефону и с начальником местной полиции, который дал свое согласие и долго хохотал в трубку. Он пообещал убрать на время «операции» всех полицейских из округа, но напомнил, что дает Крюгеру на ее проведение не более полутора часов.

К полудню перед зданием райкома собралось человек шестьдесят. Крюгер был здесь же, он даже произнес небольшую речь, напомнив собравшимся о пути движения, о цели их «похода» и о том, как они должны будут вести себя. Если же что-нибудь непредвиденное будет мешать проведению «операции», он даст об этом знать: два раза выстрелит в воздух из пистолета. Все двинулись в путь.

Крюгер шел в голове колонны. Рядом с ним бодро шагал Матэ. Оба были готовы к решительным действиям.

До города было километра четыре. Раскаленный воздух струился над дорогой.

— Мы должны выйти прямо из долины! — распорядился Крюгер.

Когда переходили через ручей, по которому текла грязная вода, откачиваемая из шахты, несколько человек задержались, чтобы ополоснуться, а потом с криками и шутками бросились догонять ушедшую вперед колонну. Перейдя через мост, шахтеры запели. Сначала пело всего несколько человек, вскоре к ним присоединились и остальные. Пели даже те, у кого и голоса-то не было. Один из шахтеров прихватил с собой гармошку и всю дорогу до самого города играл то «Варшавянку», то «Интернационал».