Как только мы поняли, что мы не такие, как все другие природные существа – овцы, козы – родилась наука. Мы стали изучать человека, не себя, а другого, отражённого нашим зеркалом, его образ! Крутили его и так и сяк, задавались разными вопросами. Что значит быть человеком? Ты мыслящий, разумный, ты субъект или объект природы, где твоё место? Ты выше или ниже жирафа, например?! Странный вопрос, даже смешной, но такой человеческий, ответ на него может быть разный, тут важен контекст. Кто кого выше, где и почему? И вот было ли это всё вокруг меня, если я этого не видел, не чувствовал и не осязал? Был ли звук до того, как я его услышал? О чём шелестела трава, пока её не услышал Моцарт; бывает ли женщина без головы, пока её не изобразил художник? Масса неразрешимых вопросов, которые возникают внутри. Ответов нет, одни ускользающие образы, иллюзии и призраки сознания.

Особо торопливые и тревожные создают искусство: музыку, поэзию и всё другое; придуманное – искусство. Менее тревожные, но более настойчивые наблюдают, взвешивают и замеряют – творят науку. Им подавай опыты и повторяемость опытов. Они придумывают формулы, выводят символы и чертят графики, в бытовой жизни рассеянны и совсем не приспособлены к ней, не говоря о жизни в природе. Могут жить временно на природе, но самой природы не замечают, если, конечно, не сделали её саму предметом изучения. А ведь как хорошо всё начиналось! Были игры во дворе на свежем воздухе, чаще с мячом и беготнёй, разгоняющей кровь. Были ссадины и синяки на коленках, были резкий запах пота и раскрасневшееся лицо! А теперь… мерцающий экран, джойстик или мышь, щелчки (не по носу) по клавишам, воображаемый противник валится по твоей воле и успешному щелчку. Никакого пота, никакого свежего воздуха, но «человеку отражающему» всё равно – что настоящий противник, что воображаемый, эмоции есть и на того, и на этого. Идёт игра.

Хочу придумать себе сказку, чтобы всё в ней было идеально и правильно, как доктор прописал.

Жила-была девочка Совокупность. Может быть, её называли близкие менее экзотическим именем, но ей самой нравилось это слово – совокупность. Оно было ёмким и многослойно-многообещающим. Любила девочка читать: ей казалось, что она подсматривает чужие миры, но делает это дозволенным образом, а не через замочную скважину. Поскольку дело это было вполне одобряемым, она получала от этого ещё большее законное удовольствие. Особенно ей нравились приключения и любовные романы. Ведь ты в тепле, сидя у камина или ещё где за чашкой чая с любимым мармеладом, мур-мур-мурчишь от предвкушения нового и порой страшного, но при этом мирно толстеешь и ничем не рискуешь. И вообще, какое полезное дело – читать, мечтать, удивляться пластичности слова! Ведь вроде и букв немного в алфавите, и слов знакомых наперечёт, и всё равно найдется какой-то чудик, который так закрутит всё это в хоровод, что защемит душа внезапно пришедшей симпатией к герою, совсем неидеальному, но такому огнемётному и страстному… А за окном всё та же обыденность, и никакой нет с ней совокупности. Совокупность только с ним или с ней, короче, с героем. Люблю я Совокупность и поэтому тоже хочу стать героем. Вот как начитаюсь, наберусь опыта и загуляю!

Смотрю на горшки с орхидеями на подоконнике – подвяли, мульча сверху иссохлась. Пить просят. Нет, это не вопрос и не загадка… Так и живём, без этого никуда, никакой дольче виты.

Кто спорит, что еда – одна из самых любимых наших базовых потребностей? Можно сказать, базовых инстинктов самосохранения, но, увы, не всегда он ведёт к самосовершенствованию… И кто на эту тему только не высказался! Многие… почти все, даже самые ленивые и пунктуальные любители тонких и прочих вкусов написали каждый по своей особой поваренной книге. Бросил в кастрюльку щепотку чего-то эдакого, я в этом деле мастак, и выйдет восточный закос. Закосить можно подо что угодно, были бы специи, необходимые ингредиенты и желание поэкспериментировать! Этот жанр хорошо «кушается», почти так же, как путевые заметки. Но не каждому так везёт, чтобы стать, например, ресторанным критиком. Они, как «носы» в парфюмерии, на вес золота. Ходит инкогнито по вкусным ресторанам ресторанный критик, как секретный агент. Мишленовские звёзды, трепещите, можете в одночасье быть погашенными! Всё пробует на зубок, а потом сюрприз-заметочка-отчёт: «Икра каракатицы (не знаю, есть ли такая), была неубедительно свежа! Ваш ресторан проштрафился!»

С заметками путешественника куда проще: ходишь-ездишь по всяким местам и глазеешь по сторонам, стараешься это делать целенаправленно, то есть фиксируешься на всяких достопримечательностях. И… следом делишься своими наблюдениями с менее выносливыми или менее удачливыми читателями или зрителями. За воздух не платим, его вдыхаем бесплатно, особо не выбираем, дышим тем, что под рукой! Выбираем разве только что в случае метафоричном: «И дым отечества нам сладок и приятен!»

С воздухом ситуация тяжелее, он не делится на порции и потому не описывается в особых книгах «воздуховедения», рецептов на этот случай мало, только советы. Я вот припомню совсем немного рекомендаций из всяких «-измов» и спортивных инструкций: «Раз-два, вдох-выдох!» Воздух есть, он только чувствуется или своей сосновой свежестью, или редким и непродолжительным замиранием дыхания. Замирает оно на мгновение от радости, восторга – и опять дышится непрерывно и легко.

Инстинкты нас бодрят и искушают! Чтобы быть честной до конца, нельзя не сказать ещё про один очень важный инстинкт. Благодаря ему зародилось чувство, потом волнение, а вместе с ним началась долгая история искусства. Вы все его хорошо знаете, под его знамёнами сначала в животном мире, а потом и в человеческом за самочек, как за трофей, бились с распушёнными хвостами всяческие павлины и прочие особи мужеского пола. Сначала эволюция им отрастила рога, потом в человеческом варианте перешли на колющие и режущие предметы взамен – рапиры, сабли, потом некоторые особо прозорливые поняли, что в таком деле это не всегда помогает! «Слово сильнее сабли» – и… родились поэзия и убеждение, литература и искусство, любовные романы и синематограф, онемевший поначалу по техническим причинам и наконец разговорившийся кинематограф. И начали тасовать фигуры геометрии: он-она, он-она-он, она-он-она, но, заметьте, только другая она. И несть числа комбинациям. Сюжеты разные, метраж длинный, называется сериал. Будем участвовать, где сможем, а больше смотреть и переживать, волноваться и смотреть, верить и не очень. Будет нравиться или нет. Талантливо, красиво, бездарно – каждый положит происходящее на весы своих представлений! Будем смотреть, заедать попкорном вдох-выдох. Вот они, все наши три неотъемлемые потребности, разом объединились и сдружились в любви к кино.

Как же случается так, что только начинается разговор, как ты уже весь во власти этого человека? Внимание приковано, его манера говорить, паузы, тембр голоса, неторопливость, а не горячность, наполненность энергией – тебя слушают. Одно с другим дружит, но не всегда. Очаровательность обаяния хороша с короткого расстояния, почти что вытянутой руки: переглядывание, реплики и реакции. Экран телевизора и кино приблизил героя так, что можно рассмотреть не только пломбы на зубах – шучу, это было раньше, – но и, кажется, вывернул наизнанку героя до колоноскопии. Но это другое.

Юмор и анекдот – это ли не вершина обаяния, своеобразное объятие дружеского расположения? Собрались разные, можно сказать, чужие, а теперь вместе смеёмся, как свои. Харизма потяжелее будет. Долбит глубже и всегда имеет какой-нибудь «-изм». Трудно ей воплотиться без реального приложения, требует она социального и чаще политического простора.

Амбициозна она, требует площадки и адептов. Она более тяжела, её вибрация может подхватить и увлечь!