– Да иду я, дядька Кишь-Мишь! Имей немного терпения! И принимай уже свой кипяток!
Домовой вывалил привязанный к тонкой бечеве термос за край и, проворно перебирая ручками, опустил термос прямиком к Кишь-Мишевой каморке. Поезд в это же самое время окончательно замедлил движение, почти остановившись, но напоследок так тряхнул вагоны, что Углёнка, потерявшего равновесие и ударившегося спиной о горячий Титан, понесло вперёд, и он свалился вниз по наклонной дуге. А пока летел, успел рассмотреть расстроенную физиономию вагонного, кричавшему вслед:
– Ты куда-а-а!?
Потом пришло понимание смысла отчаянной жестикуляции Кишь-Миша. За этим последовал удар об пол, и сквозь затуманенное сознание пробилась мысль, что ноги многочисленных пассажиров, спешивших к выходу, не оставят от него мокрого места. Сосредоточив всю свою силу воли, он на последнем дыхании, угасая разумом, отполз вдоль длинного сиденья в безопасное место к батарее и там отключился.
Пришёл в себя домовёнок от невыносимого кисловатого запаха, стойко окутавшего всё окружающее пространство. Оглядевшись и осознав в полной мере, в какую передрягу он попал, Углёнок прошептал с горькой иронией:
– Сходил за кипяточком, называется.
Настала пора оглядеться вокруг. Ничего примечательного, кроме двух полиэтиленовых мешков со снедью и пары небольших сумок, Углёнок не увидел. Не увидел он и Кишь-Миша, озабоченно семенившего по вагону и заглядывающего во все щели, потому что домовёнку вдруг взбрело в голову залезть в одну из сумок и там, спрятавшись, прийти в себя и решить, как добираться до каморки под Титаном.
"Чего уж врать самому себе, – думал Углёнок, – ситуация напряжённая, обстановка незнакомая. Подумать надо. Хотя вообще-то боязно вылезать в коридор".
К этому поступку его так же не в малой степени принудил царящий вокруг уже упомянутый выше невыносимый запах, источником которого являлись три пары несвежих носков, торчащих из резиновых шлёпанцев, что принадлежали обладателям старых спортивных трико, изо всех сил пытавшихся флиртовать заплетающимися языками с четвёртой пассажиркой, в отчаянном темпе собиравшей сумки, явно спеша на выход. Углёнок дожевал случайно попавшуюся под руку печеньку из раскрытого в сумке пакета и тоже засобирался уходить восвояси.
"Чего только не бывает с испугу, – уже откровенно смеялся он над своим нелепым страхом, облизывая с пальцев шоколадный крем. – Увидеть меня всё равно никто не сможет, а до Кишь-Миша добраться – раз плюнуть. Это первые с краю места в вагоне, до каморки рукой подать".
На этой оптимистической мысли он было начал вылезать наружу, но решив порадовать попутчика вкусными печеньками, нырнул назад. Мол, и чаю принёс, и печенек к чаю добыл. Вот тебе и почёт, вот тебе и уважение! А то всё для него, а он даже спасибо сказать толком не может. Нельзя пропускать такой удобный случай, чтобы отблагодарить за добро. И он начал набивать свой заплечный мешочек вкусной снедью, благо место в нём ещё было. Шестым чувством ощутив недоброе, когда поезд окончательно остановился, домовой метнулся было к выходу из сумки, но его опередила ухоженная дамская рука, очень быстро застегнув молнию, и Углёнок закачался в ней, выносимый прочь из вагона на никому неизвестной станции.
– Попили чай с печенюшками, – глядя снизу вверх на закрытый выход к свободе, устало подумал домовёнок. Если бы ему было знакомо слово "сарказм", то он непременно определил бы свою фразу как полную этого самого сарказма. Но он не был настолько эрудирован, поэтому лишь горько улыбнулся своей нелепой участи и уселся прямо в пакет, полный сладкой выпечки и карамелек в красивых обёртках.
Его несли недолго. Хозяйка сумки сделала несколько шагов, и Углёнок почувствовал, что сумку поставили на пол. Он попытался раздвинуть края сумки, и молния поддалась, слегка разъехавшись в стороны ровно на столько, чтобы Углёнок сумел выглянуть наружу одним глазком. Тут он и увидел пухлого вагонника, маячившего в окне за шторкой и озиравшего своими раскосыми глазами выходящих пассажиров. Кишь-Мишь делал это то ли от безвыходности положения, в которое угодил благодаря самонадеянности Углёнка, то ли профессионально чуял попутчика где-то поблизости. В любом случае ему не хотелось держать ответ перед Незабудкой, тем более что и ответить Кишь-Мишу было бы нечего.
– Эй! Я здесь! – заорал Углёнок, обрадованный возможностью обратить на себя внимание, и высунул руку в узкую щель, чтобы помаячить Кишь-Мишу ладошкой. На непонятный шелест никто из пассажиров, разумеется, внимание не обратил. Мало ли какие звуки раздаются на вокзале с приходом поезда. А Кишь-Мишь обратил. Он зашелестел в ответ, что Углёнок должен, пока не поздно, отодвинуть молнию на сумке ещё дальше. А там, где бы Углёнок не вылез, Кишь-Мишь найдёт его и препроводит назад в свой вагон. Да нужно пошевеливаться, поезд скорый, стоянка короткая.
Задача стояла перед домовым не из лёгких. Если с наружи можно было спокойно двигать на молнии собачку, то попробуйте сделать это изнутри! Тем более, когда сумку опять уже несут и неаккуратно бьют об чемоданы других пассажиров, совершенно не заботясь об её содержимом. Справившись с задачей номер один, он высунулся наружу по пояс, и возникшая перед ним задача номер два чуть было не ввергла его в глубокое уныние. Но домовёнок, чувствуя поддержку Кишь-Миша и всецело доверяя ему, потому что довериться больше было не кому, решил действовать так, как вагонник ему и говорил. Только задача номер два была посложнее первой и заключалась в правильном выборе направления, в котором нужно было двигаться, чтобы выйти вновь на перрон. А всё потому, что сумка с Углёнком уже перемещалась в здании местного вокзала, оказавшегося гораздо большим по размеру, чем вокзал его родного города. И люди здесь спешили в абсолютно разных направлениях, создавая неприличный хаос своими сутолочными движениями.
"Этак я могу домой к барышне, что любит печенюшки с шоколадным кремом, попасть, если и дальше буду тянуть кота за хвост. Уж лучше на вокзале бродяжничать. Всё к поездам ближе, чем не пойми откуда и не пойми как сюда добираться".
На этом глубоко мотивирующем умозаключении Углёнок, не забыв подцепить на прощанье несколько карамелек в качестве откупных, подтянулся, перевесился через край сумки и спрыгнул на мраморный пол. Едва увернувшись от ног следующего за дамой пассажира, сиганул под ближайшее кресло, выглянул оттуда и не понял, куда же ему идти. Чтобы определиться с направлением, ему пришлось вскарабкаться по стоящему возле ряда сидений чемодану на спинку кресла, но и там обзор был не ахти. Тогда он, по достоинству оценив шляпу сидящей рядом дамы, напоминающую гнездо, решил использовать её по прямому назначению, то есть как-то самое гнездо, откуда должно быть видно всё в округе. Не обращая внимание на неудобство, которое он причиняет, шустро карабкаясь по руке на плечо, а с него уж и в свой наблюдательный пункт, домовёнок встал на шляпе во весь рост и начал на ней топтаться, высматривая выход. Он почти сразу его увидел и успел спрыгнуть на пол, когда поправлявшая свой головной убор дама в сдвинутой Углёнком шляпе набекрень очень нелестно отозвалась о своей соседке, которая настолько проворна в своей слоновьей неповоротливости, что может служить в танковых войсках в качестве танка, одним своим видом распугивая неприятеля. Домовёнок не видел и не слышал уже, что ответила соседка этой самой дамы, но чувствовал внутреннее удовлетворение, сознавая, что сделал тему для разговора, и теперь пассажирам будет не так скучно сидеть в ожидании своего поезда.
А сам он уже мчался со всех ног в заданном направлении. Внутренние часы тикали очень быстро, придавая ускорение его ногам. Но в пути встречались препятствия, которые требовали время на то, чтобы их миновать. Одинокие пассажиры с поклажей, целые семьи пассажиров с кучами сумок и чемоданов, зеваки, стоявшие перед табло, разинув рот и читая информацию на нём. Всех надо было оббежать, тратя бесценные секунды. Но хуже всего было осознание того факта, что по неосторожности какого-нибудь недотёпы или по иной другой случайности он мог быть покалечен или раздавлен. Стараясь не думать об этом, но глядя при том во все глаза, Углёнок в пылу бега пропустил два важных момента: первый, когда боковым зрением увидел летящеё в него справа нечто жёлтого цвета, от которого он ловко увернулся, продолжив свой бег, а второй: когда до дверей оставалось совсем чуть – чуть не услышал объявление о том, что поезд, в котором он ехал с Кишь-Мишем, отходит.
