– На южных морях, – потягивая чай и прищуриваясь, повествовал вагонный, – солнце жаркое, совсем душно в поезде ехать! Чай пить надо, а воду не надо. Пот пошёл – вода ушёл, а чай остался! Солнце, жара! А на станциях фрукт-сухофрукт, овощ, изюм! Фрукт-овощ не поедет на север, станет плохой по дороге. Куда девать? Изюм доедет, урюк доедет, халва-щербет доедет. А северный домовик да вокзальник – ай как сласти любит! Им на севере витамин нужен! Там солнца нет, тепла нет, ничего нет. Снег есть, метель есть, холод есть. Ещё золото много-много есть! Будет домовой-вокзальный золото есть? Нет, не будет! А изюм, урюк, чернослив будет! Витамины всем надо. А у кого витамины? У Кишь-Миша витамины! И торговля идёт! Ой, идёт!

И продолжал Кишь-Мишь в том же духе, иногда вставляя непонятные домовёнку слова, чтобы подчеркнуть достоинство какого-то места, или опуская уголки губ вниз, очевидно, проявляя явное пренебрежение к предмету повествования. После пятой выпитой пиалки вагонный заглянул в красную металлическую бутылочку с широким горлышком и тоскливо произнёс:

– Вай-вай! Чай совсем закончился! Как халва без чая есть? Кто ест халва без сладкий чай? Чай брать надо! Полный термос наливать надо! Термос тепло долго-долго сохранит, Кишь-Мишь с домовёнком долго-долго чай горячий пить будут. Разговаривать будут!

"Интересно знать, – подумалось в тот момент Углёнку, – задавался ли Кишь-Мишь вопросом о том, можно ли пить сладкий чай и не есть при этом халву? По-моему, он уже изрядно халвы наел, судя по размеру его пуза. Надо бы сказать ему об этом как-нибудь".

Сделав столь глубокомысленное умозаключение, он зевнул во весь рот.

– Эй! Чего зеваешь? Чай заварить надо! Пить чай, говорить надо!

– Так ведь нет чая. Халва только осталась, – без всякого энтузиазма отозвался домовёнок.

– Чая нет здесь, – Кишь-Мишь ласково погладил свой термос. А секунду спустя певуче добавил, подняв вверх указательный палец и закатив глаза:

– А там чай есть.

Оказалось, что сидят они в маленьком кутке, расположенным аккурат под большим вагонным самоваром, который вагонник, подражая людям, уважительно именовал Титаном. В этом Титане всегда есть горячая вода. А без горячей воды, в которую можно насыпать заварки и наслаждаться ароматным напитком, по мнению толстого вагонника, жить никак нельзя. Потому он и поселился под ним. Во-первых, тут всегда тепло, а во-вторых, всегда можно набрать кипяток и заварить чай.

– Вернее, – поправил Кишь-Мишь сам себя, – то, что во-вторых – это во-первых, потому что более важно, а то, что во-первых – это во-вторых, так как тёплых и уютных мест в вагоне предостаточно. А Титан – он один!

В его голосе отчётливо прозвучали нотки благоговения перед большим вагонным самоваром, словно он объяснял непутёвой пастве основы своей религии.

– Так что, молодой домовой, за кипяточком сходи? Ты быстрый, а дядька Кишь-Мишь медленный. Тебя не увидят, а меня увидят. Пока старый Кишь-Мишь залезет, пока вода откроет, пока вода нальёт, пока вода закроет.....

– Ладно уже, дядя, – прервал его Углёнок, не дожидаясь окончания нудной просьбы. – Наберу я кипятка, чего уж там. Вот только скажи мне, кто тебя увидит? Ведь люди не способны нас углядеть. Может, нечисть какая в вагоне живёт?

– Вай! Если бы нечисть, тогда ещё ладно! С нечестью договориться можно. Товар, золото есть, договор будет. А ведь именно люди!

Он горестно обхватил голову своими пухлыми ручками и закачал ею с боку на бок, горестно причитая:

– Путь долгий. Люди бражка пей, много пей! По вагону ходи, громко говори, спать не давай! Вай-вай! В унитаз не сразу попади, рядом наблюй и накури! Хуже любой нечисть! Вай-вай! А у человек под бражкой, – он наклонился вперёд и заговорщицки зашептал Углёнку в лицо, – взгляд всегда косой, и он наш брат-кутник видит сильно-сильно! А как увидит, то кинет чем-нибудь или ударить пытается. Но при этом всегда плюёт через левый плечо и слова нам обидный говорит, чёртом-бесом и нечистью называет! Плохой человек, если пьяный, ой, плохой! И всё потому, что видит то, что ему нельзя видеть, но не видит то, что видеть должен! А они уже давно начали. Как поезд сели, сразу запах пошёл! Дядька Кишь-Мишь все запахи в вагоне знает, а этот запах даже во сне учует!

Домовёнок на самом деле рад был не отказать в просьбе вагоннику. Что для него какого-то там кипятка в термос набрать! Он с удовольствием исполнил бы и что-то более серьёзное, чем эта простецкая задачка. Ведь для него столько добра сделали совершенно ранее незнакомые вагонные да вокзальные. Теперь он их всех считает своими друзьями. Что касаемо людей, то люди – не проблема. Людей, поди, видел не раз, вырос среди них, как-никак. Да и они его видали. Чего уж там греха таить, было разок.

– Дядька, давай сюда свой обожаемый сосуд! Да обскажи в подробностях, куда идти, что и как делать!

Физиономия вагонника залоснилось масляным блином, и он с довольным видом протянул Углёнку свой термос с привязанной к горлышку крышкой, профессионально вытряхнув из него старую заварку в пакетик с мусором, умудрившись не проронить ни единой чаинки, и начал предварительный инструктаж:

– Дядька Кишь-Мишь дверь открывай, тебя выпускай. Ты вверх, на подоконник, потом за Титан. Осмотрись, оглянись. Нет никого – термос под кран подставляй, воду открывай шибко-шибко! Быстро вода побежал – быстро термос наполнил, медленно побежал – ждать долго опасно! Вода набрал, крышка закрыл, по верёвочке вниз спустил. Я взял, ты слез – сидим чай с халва пьём, разговоры разговариваем.

Углёнок кивнул в знак того, что понял эту бесхитростную тарабарщину, и хозяйственный Кишь-Мишь припал глазом к щели в двери, жестом руки указывая Углёнку ждать команды. Ждали недолго. Толстяк-вагонник нашептал нужные слова в замочную скважину, и нехитрый запорный механизм проскрежетал негромко в ответ, давая возможность кутникам раскрыть дверь своего пристанища. Кишь-Мишь, не поворачивая в сторону Углёнка головы, тихо стал подгонять Углёнка, неизвестно кого опасаясь:

– Быстро-быстро пошёл, людей нет! Вай, есть люди, конечно, есть, куда без них! Только их не видно!

Он придал рукой ускорение домовёнку и захлопнул за ним дверь. Углёнок вылетел из Кишь-Мишиного закутка и замер на несколько мгновений, пока его глаза не привыкли к освещённому солнцем вагону после полумрака. Он быстро сориентировался и кузнечиком вскочил на неширокую площадку под окном, придерживая притороченный к спине неудобный громоздкий термос. С площадки он намеревался, действуя согласно плану, допрыгнуть до необъятного Титана, как тут дверь купе напротив отъехала в сторону, и в узкий коридор выплыло, заполняя собой весь дверной проём, массивное тело в юбочном костюме с погонами и при галстуке. Углёнок даже замешкался при виде этой тёти, не забыв открыть, как полагается в подобных ситуациях, рот, в полнейшем изумлении глядя на Покатунью человеческих размеров. Пока проводница наполняла свой стакан кипятком, без зазрения совести пользуясь Кишь-Мишиным Титаном, до домового медленно дошло, что это не Покатунья выросла ввысь и вширь, а это особая порода вагонных тёток, которые похожи, как две капли воды на себе подобных, но в иных масштабах. Вода перестала наполнять гранёный стакан в красивом подстаканнике, и оттуда пошёл пар, а Углёнок чуть не подавился слюной от предвкушения того момента, когда он будет снова прихлёбывать чаёк, но теперь уже в прикуску с изюмом, которого у Кишь-Миша целый мешок.

Однако в этот момент поезд заметно тряхнуло, и он стал замедлять своё движение. Из купе вышла вторая проводница, невысокая и поджарая, средних лет по человеческим меркам, а по меркам домовых – сущий младенец. Углёнок был старше её как минимум втрое. Проводница обратилась к Покатунье-два:

– Пять минут стоим. Может, на минуту отход задержат. Всё же на этой станции много народу выходит. Да и зайдёт никак не меньше.

Договаривая фразу, она уже шествовала к выходу из вагона, а толстуха заперлась в служебном купе. Лишь только тогда домовёнок решился подобраться к крану с кипятком и подставить термос. Воровато озираясь по сторонам, открыл флажок и наполнил термос до краёв. Аккуратно завинтив крышку, свесил голову вниз и встретился взглядом с Кишь-Мишем, выглядывающим в нетерпении из приоткрытой дверцы. Вагонник оживлённо начал жестикулировать, страшно вращая глазами, пытаясь тем самым передать как можно больше очень важной информации за наименьший промежуток времени, справедливо опасаясь, что начни он говорить, Углёнок его вообще не поймёт, а тут хоть какая-то надежда. Углёнок, не умудрённый до сих пор житейским опытом, понял его по-своему и прокричал в ответ: