На одной из картин была изображена юная девушка с огромными светло-голубыми глазами. На бровях у неё были золотинки от фольги, до которых смело доставали длинные, белые ресницы. Её фарфоровая кожа, будто сияла через холст. На значительной части её головы находилась чайная чашка, а ухо было в виде ручки от этой чашки. Она была абсолютно голой, прикрытая в пикантных местах паром, который исходил то ли от чайного блюдца в её руках, то ли от её кожи.

Рядом с ней дублировались копии девушки, только на 20 лет старше. По мере приближения девушки к старости, её фарфоровая кожа тускнела, а морщинки на лице и чашке походили больше на трещины и сколы сервиза. Глаза теряли блеск, а блюдце в руках и вовсе пропало. Теперь пожилая, разбитая местами женщина без блюдца, стояла неприкрыто голая и олицетворяла износ тела и духа. На её щеках были прорисованы чаинки, напоминающие слезы.

– Просто поразительно, правда? – спросила Либби, оказавшись слева от Софии, – Как тонко он видит этот мир.

– В этой картине что-то есть, – ответила эфор, без особого восторга, – Что касается видения мира, люди не способны увидеть истину, как бы не старались.

Либби удивленно посмотрела на Софию и закатила глаза.

– Они и есть истина, София. Их страсть к жизни тому подтверждение, не думаешь?

– Страсть… – эфор произнесла это слово почти с отвращением, – Что такое вообще страсть? Банальные животные инстинкты, не более.

– Все есть страсть на ментальном уровне, как все есть искусство. Можно получать удовольствие от создания и еще больший экстаз, когда твою работу принимают и ценят по достоинству. Эротика между людьми проста и понятна. Но то, что ты ощущаешь от творчества – нечто большее.

– Его состояние пограничное. В своем творческом порыве, Ван безумен, – ответила София, не поворачивая головы в сторону собеседницы.

– Но безумен ровно настолько, чтобы возвратиться обратно. Да, в нем живет та темная материя, которая обволакивает его, сливается с ним в одно целое и формирует уже то, что видят все – художника.

София повернулась к Либби. Перед ней стояла далеко не беззаботная, розовощекая хохотушка. Она стала не менее безумна, чем её подопечный. Зловещая улыбка вперемешку с наслаждением, не сходила с некогда милого лица, которое жадно рассматривало картину.

«Даруя Константину страсть к искусству, она отнимает у него возможность баланса?»

– Дамы и господа! – Константин постучал стеклянной трубочкой по своему стакану с виски и запрыгнул на тумбу, прервав мысли Софии. Ловкости ему было не занимать, – Еще раз хочу сказать спасибо, что Вы все сегодня собрались. Для меня очень ценно, делиться с Вами своими работами. Потому что, какой смысл в рисунках, если они пылятся на заброшенном бывшем заводе.

Люди одобрительно захлопали, кто-то свистнул, кто-то засмеялся.

– Безусловно, надеюсь, вы рассмотрите все картины и выберете для себя любимую. Но позвольте начать презентацию с картины, которая возникла в моей голове случайно ночью. А посему, просто обязана быть первой, пока закат проникает своим оранжевым светом в мастерскую.

Константин указал всем на ту самую картину с близняшками.

Народ загалдел и стал подтягиваться к картине поближе. Вместе с ними задумчиво затихли и гиды.

– Когда я рисовал эту картину, – начал предысторию Ван, – Я не сразу смог правильно отразить важную, на мой взгляд, деталь. В ночном освещении светильника, кожа наших героинь отливала белым. И светлые волосы, также можно было легко разглядеть. Но только с наступлением рассвета, истина смогла открыться в их взгляде.

Константин театрально подошел к витражным окнам в пол и сдернул с них полупрозрачную тюль.

Люди ахнули, а вместе с ними насторожилась София. Глаза близняшек светились красным цветом. Перед ними больше не стояли милые девочки, первоклашки. Теперь с картины на них в мрачном свете смотрели Флавусы.

– Выглядит довольно жутко, – послышалось из толпы.

– Это потрясающе, какая игра палитры, – выдохнул кто-то.

В голове Софии смешались голоса, и она уже не различала, были ли то человеческие или гидов.

– Такое ощущение, что я где-то их видел.

Она посмотрела вниз. Рядом стоял Лукас.

– Здравствуй, Лукас, – пробормотала София, – Откуда ты здесь?

– Мы сюда и ехали, с мамой и папой. Папа коллекционер, постоянно возит нас по разным выставкам и галереям, – ответил мальчик, привычно зевая. – Картина и правда красивая. Может папа захочет её купить…

Вдали зала послышался визг. Если бы его могли слышать люди, у них бы лопнули барабанные перепонки.

Морщась, София повернулась к тем самым близняшкам, что сопровождали Лукаса на заправке.

По мере их стремительного приближения к мальчику, их руки превращались в крылья летучей мыши. Они подбежали к ребенку и обняли его крыльями, образуя кокон. Их тела при этом срослись, превратив их в сиамских близнецов.

Лукас мгновенно перестал улыбаться.

– Стоит ли винить мальчика, за то, что проекция воображения одного индивидуума, наводит на рассуждения другого? Каллидус не справляется со своими обязанностями. Нужно доложить руководству, сколь значительна даже маленькая брешь в дамбе, – пробормотала одна из близняшек.

– И какими коварными будут последствия, когда дамбу прорвет и волна обстоятельств накроет нас всех, – закивала другая.

– Знаешь, Лукас. Думаю, ты еще мал для такой картины, – сказала София мальчику, – Она скорее вымысел из мира ужасов, чем несущая в себе добро.

– Ну спасибо, – буркнули хором близняшки.

– Лорина, послушай только эфора. Теперь мы еще и ночной кошмар, – сказала одна.

– А мне кажется, что они хорошие, – не унимался мальчик, – Вот бы они были настоящими, чтобы мы могли вместе играть.

– Эдит, наш мальчик не может так просто испугаться. Иногда в нем отваги больше, чем кажется. Стал бы муравей бояться большого куска хлеба, так бы и умер с голоду.

– Лукас!

Хаотичные мысленные отговорки Софии прервал грубый мужской голос.

– Ты снова потерялся, мы с мамой учили тебя не отходить далеко от нас.

Мужчина лет сорока пяти, взял мальчика за руку.

– Ну папа, мне так понравилась картина. Я хотел поближе посмотреть.

– Бедный мальчик, – гид отца с сочувствующим взглядом положил руку себе на грудь, – Сколько испытаний выпадает на это маленькое тело.

«Канисы – гиды, напоминающие пожилых людей с кожей черепахи, всегда сочувствуют всем подряд. Эдакие невидимые друзья. Наделены безграничной мудростью и состраданием, заметным в серых, обвисших глазах. Дают поддержку своему подопечному, помогают принимать себя и других такими, какие они есть. Коммуникабельные, позитивные старички. Но это только на первый взгляд.

В истории эфоров числился первый прецедентный случай, когда в момент сильного энергетического голода, Канис выдал себя, став похож на уродливый иссохший скелет с кожей. А его подопечный утратил забвение и вспомнил, как выглядел его гид, в момент «кормежки». Впоследствии, земные люди в шендите, стали мумифицировать тела умерших, дабы верили в их загробную жизнь, и что для путешествия в высшее царство важно сохранить тело усопшего в сохранности, потому что душа должна находиться в своей телесной оболочке. Смешно? Эфорам было. Однако, гид был строго наказан, за такую провинность и навсегда отослан в Высший мир. Что с ним стало после, доподлинно неизвестно».

Женщина преклонных лет крутила в руках свой нагрудный амулет в виде совы, на длинной цепочке. Её седые длинные волосы, тонкими прядями струились по плечам спереди, а сзади были заплетены в свободный колосок. Ветер не мог повлиять на гида, но складывалось впечатление, что её длинное белое платье-сорочка слегка колышется от ветерка, а ковбойские сапоги задорно цокают по полу.

Она стояла рядом со своим подопечным наравне, слегка касаясь его локтем. И все время одобрительно улыбалась.

– Не встревай, – резкий голос Эдит вернул Софию к реальности, – Не нужно подобно кукушке волноваться за чужие гнезда.