Стены сырые, шаги в коридоре,
прочно железа литье.
А голос рвется дышать на просторе,
где же ты, снов забытье?
Все воскресит беспощадная память
словно бессменный конвой,
только напрасно желания ранят-
только ещё ты живой.
Сердце зажато в холодном металле,
и, чтобы сон обрести,
каждую ночь губы страстно шептали:
я невиновен – прости…
Нет здесь невинных, и солнце играет
в узком проеме клетей.
Даже горячая кровь замерзает,
чувствуя смерти постель.
Но не могила рассудит нас с миром -
этот судья не по мне.
Я упиваюсь бессилия пиром
на погребальном коне!
* * *
Мертвое свидание
Ночь мерцает, тают свечи,
и в моей руке горят
твои призрачные плечи,
скинув траурный наряд.
Глаз неведомое русло
увлекает в глубину,
где мечты играют грустно
в незнакомую игру.
Тонут чувства и мгновенья
в бледных трепетных губах,
презирая смерть и тленье
страсть рождается в гробах.
Ужаснувшись, страх уходит,
и забытые черты
по застывшей крови бродят
в чреве мраморной плиты.
И в отчаяньи стремится
тело танец завершить,
чтоб успеть в объятьях слиться
и попробовать ожить.
Только быстро тают свечи,
дремлет ночь, уходит мрак.
Я замру до новой встречи,
обратившись в черный прах.
* * *
Не успеть мне забыть
долгожданные встречи,
не успеть полюбить,
и навеки сберечь их.
Эта небыль иль быль
второпях закружила
ветку странной судьбы,
что так быстро прожила.
И блестит образец
жизни громкой и тесной,
где убитый гонец
спит под мраморной песней.
Горек хлеб неземной,
и терзаются души,-
все случилось со мной:
все забыл, все нарушил.
* * *
Белая ночь полнолунных зеркал
словно причуды подводных цветов.
Я серебро в темноту опускал
там, где еще не скитался никто.
Белых судов уходил караван,
чтобы настигнуть объятья твои,
и одевались в просторный саван
Белые ночи и белые дни.
Скрыла от глаз твоих синяя тьма
танец ночной обнаженной луны,
и опускалась все ниже корма,
чувствуя властный призыв глубины.
А поутру на щеках облаков
вспыхнул букет полнокровной зарей,
пенистый след увлекал моряков
брызг золотистых веселой игрой,
было легко…
* * *
В глазах твоих молитва
размешана с печалью,
и голос твой как бритва
терзает слух ночами.
Ты в пляске, столь опасной,
целуешь холод лунный,
и в тон тоске ненастной
натягиваешь струны.
Быть может ты комета,
что чудом не упала?
И я мечтаю где-то
прожить тебя сначала.
Деревья листья сбросят,
и дождь шумит невнятно,
как будто тихо просит
лететь тебя обратно.
А ты закроешь двери,
и снимешь тонкий пояс,
и я совсем поверю
в законченную повесть.
* * *
Сон глубокий мой
как овраг в лесу,
я тебя зимой
вряд ли вынесу.
И вернусь один
в суету ночей,
растоплю камин,
пожалев свечей.
Искры вспомнят все,
что забыл огонь,
снегом занесет
меня белый конь.
Вьюга кружит дом,
и картины спят,
под тяжелым льдом
ждут зимы закат.
Вот конец пути,
дальше – стены в рай,
ты мне все прости,
и еще сыграй.
А я буду петь,
пока не засну,
пока сон как смерть
не затмит луну.
* * *
Вот и все. Раскрывайтесь цветы,-
разговоры не будут мешать.
Покидают несмело посты
те, кто больше не могут решать
кто есть кто. И стихает мой гимн
под овации мертвых витрин.
Тишина… Не тебя ли хотел,
забывая живые шаги?
Среди чуждых страданию тел
разбивал на квадраты круги,
неизбежность приняв за отсчет
и надеясь родиться еще.
Пробуждение тянет ко дну,
кость луны рвут ночные псы.
Может то не мою вину
положили сейчас на весы?
Иль застынет удар клинком…-
только мне этот крик знаком.
Теперь все обрело свой цвет -
его хватит на два глотка,
что успеют сказать ответ
всем, кто ждет в тишине звонка,
тем, кто смог среди всех невзгод
растопить в своем теле лед.
* * *
МНЕ 36
Что-то треснуло вокруг…
но не в нём самом,
он почуял это потрохами – не умом.
Привкус жести в амбразуре зуба,
запломбированного в детстве грубо
в обратном отсчёте на тридцать седьмом.
Как сумма двух чисел «тридцать» и «шесть»
после знака «равно»:
– Я живу,
– Я есть.
Но вот что отчаянно несовместимо -
в сложение разность внедрилась незримо,
и теперь приходится не просто пить или есть –
нужно усваивать пользу от витамина.
И провизор в аптеке, в надежде на вирус,
рисует в моём портмоне жирный «минус».
А в колоде карт числом «четыре» на «девять»
вместо «валета» выпадает «нелюдь».
И уж тогда не важно, что вылезла шерсть,
и что время сумело свершить свою месть:
на рулетке по-прежнему – число «тридцать шесть»,
И жизнь как мультфильм, где под самый конец
жалко лишь волка, а заяц – подлец.
ВОСТОЧНАЯ ЛЕГЕНДА
Сверкала на солнце златая столица,
мелькали на площади сонные лица,
и только сошла с почивальни нога,
у ног господина взмолился слуга.
«О, мой господин, вы спасите меня!
Прошу вас, даруйте любого коня!
Мне Смерть на базаре рукою грозила –
предчувствую, сгубит меня эта сила!»
Услышав столь странные скорые речи,
купец, сделав шаг, улыбнулся навстречу
слуге, что лежал на полу без движенья,
застыв в ожиданье любого решенья.
«Ты – верный мой раб, и за службу такую,
иди, выбирай себе лошадь любую,
и больше не вздумай ходить по базару…»
«О, нет! Я помчусь в дальний город Самарру!»
И, прокляв судьбу, ускакал что есть духу,