Всю свою жизнь ненавидящий евреев и нищих, бывший крепкий купец Загайло вздрогнул и до боли сжал кулаки: не иначе как судьба решила напоследок указать, за какие прегрешения наказывала его. Он провел мальчика в дом, накормил чем смог и оставил у себя. Возможно, судьба давала ему последний шанс, а может и просто свела двух одиноких и несчастных людей.

Как-то, забавы ради, Микола достал оставшиеся от экспроприации инструменты и принялся обучать немого основам мастерства. Учеба шла легко и доставляла радость обоим. За недолгое время парнишка стал оправлять простое стекло так, что даже видавший виды ювелир ахнул. Холодный металл как по волшебству превращался в тонкий, трепещущий на ветру березовый лист, на кончике застывала сверкающая капля дождя, а на легчайшей ткани паутины замирал в напряженном ожидании паучок, еще более реальный, чем настоящий.

У Загайло открылось второе дыхание. За восемь лет нэпа он развернулся и завел богатую клиентуру. Будучи жестоко ученым, делал все крайне осторожно, лишь через пару доверенных людей.

И так случилось, что одним из компаньонов Миколы стал бывший галантерейный купец, а ныне честный посредник и скупщик драгоценностей Беня Либерман. Старому еврею удалось, в отличие от ювелира, сохранить значительную часть своего состояния, и именно эти тщательно запрятанные золотые слиточки и пару десятков камней предок Либерманов и вложил в своего талантливого соплеменника.

Хитрый прадед быстро смекнул, что в Советской России, едва вышедшей из натурального обмена селедкой и мылом, нахальные пролетарии вряд ли смогут оценить всю красоту уникальных изделий, и в лучшем случае тут же переплавят их на серп и молот. Необходимо было наладить канал для вывоза украшений за границу. Путей было ровно два: легальный и нелегальный. Либерман, как человек не только порядочный, но и проницательный, сразу же выбрал последний.

Зинаида Ивановна, жена одного из торгпредов, а до революции простая поденщица, побывав впервые за границей, отчетливо поняла, что существуют места и получше Верхнеямска. И уж коль Господь создал не только Восток, но и Запад, то грех было бы этим не воспользоваться.

Перепилив мужа пополам, она в кратчайшие сроки подвигла последнего на должностное преступление. Несколько лет вывозил достойный представитель новой власти кольца, подвески, браслеты и диадемы, сколотив таким образом приличное состояние.

Стиль немого мастера был столь оригинален и изящен, что украшения сразу же произвели фурор на европейском рынке. Зарубежные эксперты озадаченно изучали диковинные ювелирные изделия, не представляя, откуда они могли появиться и кто является их автором. Вскоре нищий паренек Хаем Блюмштейн, даже не подозревая того, получил прозвище – Неизвестный Мастер-ювелир XX века.

Все кончилось так же внезапно, как и началось. Однажды ночью советская представительская машина была обнаружена брошенной на проселочной дороге с простреленными стеклами и следами крови на сиденьях. Совдеповские газеты разразились гневными статьями, клеймили проклятую гидру капитализма и оплакивали достойного борца за пролетарское братство. В Советском Союзе стало на пару коммунистов меньше, а в Италии на двух зажиточных граждан больше.

Прадед Либерман долго ругал подлого торгпреда Красным Иудой и со слезой в голосе вспоминал старые добропорядочные времена, малым не договорившись, что и покойный господин Бенкендорф, начальник Третьего жандармского управления, был ему как отец родной. И тем не менее пути сбыта необходимо было отлаживать заново. Но тут началась война.

Первые месяцы прадеду Левы было не до бизнеса: трое сыновей ушли на фронт, дочери работали на сооружении оборонительных рубежей на подступах к Киеву, сам Либерман с нарастающим беспокойством слушал военные сводки и нянчил оставленных на его попечение внуков. В конце августа стало ясно, что оккупации городу не избежать. Старый Либерман никаких иллюзий на сей счет не строил и отправился к Загайле.

Разговор получился тяжелым. Разоренный купец с надеждой ожидал прихода немцев, веря, что они помогут восстановить былой порядок. Битый-перебитый старый еврей пытался убедить компаньона, что самое верное – спрятать все, что осталось – сырье и готовые изделия, – и бежать.

Микола всегда отличался тяжелым и несговорчивым характером, он лишь сжал губы и глухо произнес:

– Сховать сховаем, а с места не тронусь. Отбегал я свое.

На том и порешили. Темной ночью закопали сотоварищи кованый сундучок на окраине Киева и разошлись в разные стороны.

Жестокий был двадцатый век. Жестокий. В бессмысленном отчаянии он пожирал детей своих и скармливал их друг другу, словно опасаясь, что Земля не выдержит такую прорву, поумневшую, размножившуюся, терзающую ее своими острыми жадными зубами. Сколько народу полегло никто так и не узнает, но прадед Либерман выжил. Выжил и старший внук. Больше из шумной и веселой семьи широкую гладь Днепра не увидел никто.

С тяжелым сердцем подходил старик к дому Загайлы, но, как и ожидал, на месте жилья чернело уже кое-где покрывшееся травой пепелище. И видит Бог, не испытал древний, как Вечный жид, Либерман радости, когда на свет из-под земли был извлечен нетронутый временем, старый окованный ящик, полный теплого, ласкающего руку золота, холодного блеска чистых как слеза камней и горькой, полынной боли несбывшихся надежд… Сунув сундук под кровать, он несколько лет не прикасался к нему, словно боялся обнажить голые нервы мучительных воспоминаний.

Но жизнь шла дальше, лица близких стирались в памяти, их постепенно вытеснила улыбающаяся мордашка взрослеющего внука.

Впервые дед открыл заветный ящик, когда Яша закончил школу. Парнишка оказался способным, но их скудных средств явно не хватило бы, чтобы отправить мальчика учиться дальше. Перебирая прекрасные украшения, старый Либерман плакал, вспоминая ушедших друзей, большую счастливую семью и ту удивительную бодрость раннего утра, которую ощущаешь только в молодости.

Они переехали в Москву, юноша блестяще закончил университет, потом аспирантуру. В тот день, когда молодой Яша привел в их дом невесту, дед, словно почувствовав, что его миссия в этом мире выполнена, передал ключи от сундучка внуку и тихо отошел в иной свет.

По переезду в Германию коллекцию, к счастью, продавать не пришлось: получив прекрасное место в косметическом концерне, папа-Либерман под покупку дома взял кредит, а драгоценности бережно уложил в сейф, вмонтированный в одну из стен дубового кабинета.

И вот именно к нему этим солнечным июньским утром так отчаянно искала шифр предприимчивая Соня.

Родители, конечно, разрешили бы ей по такому случаю взять драгоценности, но сейчас они далеко, а брата спрашивать – себе дороже, хорошо хоть его дома не оказалось.

Девушка уже без всякой надежды пролистывала телефонную книжку, как неожиданно глаз зацепился за странную фамилию – Сундуков. То есть ничего особенно странного в фамилии не было, попадались имена и повеселее, но Соня могла дать голову на отсечение, что встречает ее среди родительских знакомых впервые. Вполне возможно, что номер телефона загадочного товарища Сундукова и есть искомая комбинация цифр.

До конца не веря в удачу, девушка отодвинула деревянную панель и принялась поворачивать круги на замке. Через несколько секунд стальной шкаф с негромким щелчком открылся. Взломщица радостно вскрикнула: есть-таки на свете справедливость! Но едва она взяла в руки первый футляр, как из глубины дома послышался глухой стук.

Соня замерла и прислушалась: из холла доносились громкие мужские голоса. Сомнений не оставалось – вернулся брат, черт бы его побрал!

Девушка осторожно прикрыла сейф и на цыпочках подошла к двери, выходящей в коридор.

Голос второго человека был ей незнаком, но, что самое ужасное, мужчины явно поднимались наверх. Соня в панике кинулась ко второй двери, ведущей из кабинета в спальню родителей, но, увы, та оказалась закрытой.