Лева смущенно хихикнул, Лукича, известного алкоголика-отличника, он помнил прекрасно, так же, как и последствия той катастрофической вечеринки: залили вечный огонь в университетском городке, сына замминистра, упившегося первым, отправили самолетом в Махачкалу, из общежития выкинули несколько столов и кроватей, а перед окном ректора вместо снежной бабы поставили огромный ледяной фаллос.

Отчислить хотели человек двадцать, но влиятельные родители бросили все силы, и дело замяли. А начиналась вечеринка действительно с невинного Левиного предложения.

– Да, ладно, ладно, чего в молодости не бывает… Ты сам-то здесь какими судьбами?

– Жена уговаривает переехать… Она немка, помнишь Жанку с филфака?

– Конечно, помню, симпатичная такая, только маленькая.

Мужчина хмыкнул:

– Зато все рядом. Вот приехали в гости к родственникам, присматриваемся. Может, посоветуешь чего?

– О чем базар, – Лева впервые за эти годы почувствовал себя кому-то нужным, – давай зайдем пивка выпьем, не на дороге же разговаривать?

Сокурсник посмотрел на часы и почесал затылок.

– Ладно, давай, минут сорок у меня есть. Заодно расскажешь, как тут живут. Может, и переезжать не стоит?

– Зависит от того, как ты к немцам относишься, меня лично от них тошнит…

Почти в обнимку мужчины вошли в гостиницу, похожую на сотни других маленьких гостиниц-пансионов, разбросанных по всей Германии, с традиционной мебелью из массивного дерева, накрахмаленными салфетками, цветами в горшках и особым, устойчивым запахом сытной немецкой еды, пива и сигаретного дыма.

– Кормят здесь отлично, – шумно усаживаясь за длинный деревянный стол, сказал Лева. – Кстати, помнишь шашлычную на Ленинском? Душевные шашлыки там делали. Или мы моложе были?

Отхлебнув пива, бывшие сокурсники пустились в воспоминания и через десять минут пришли к единодушному выводу: в России водка и женщины намного лучше, но это не причина, чтобы там оставаться.

– Как у тебя, кстати, с этим делом? – спросил собеседник, сдувая пиво с усов.

– В каком смысле? – удивился Либерман.

– Ну, в смысле баб. Ты же не женат, отдохнуть тут есть с кем?

– Да без проблем! Немки, они будь здоров по этому делу, и без всяких там давай жениться, давай сходиться…

– Помню, помню, – засмеялся бывший сокурсник, – как ее звали-то?.. Вот черт, забыл, ну, девка у тебя была, красивая такая, с биофака.

– Светлана? – нахмурился Лева.

– Не помню, может быть… Ноги у нее были потрясающие, а как звали, не помню. Она тебя все женить на себе пыталась.

– Как видишь, жив-здоров.

– Кстати! – бывший сокурсник оживился. – Ты слышал, что с ее матерью произошло?

– Нет, – Лева отхлебнул пива.

– Выбросилась из окна.

– Елена Сергеевна?!

– Наверное. Мне приятель рассказал, он с ними в одном доме живет. Три дня назад улетал из Москвы, случайно встретились, разговорились. Он меня спрашивает: «Помнишь девчонку Левы Либермана? Так вот ее мать из окна выбросилась».

– Почему? Что случилось? А где Светка? – Лева в сильном волнении оттолкнул кружку, известие его потрясло.

– Не знаю, – покачал головой бывший сокурсник, – я ведь с ней никогда не общался.

Либерман оттянул воротник футболки, словно ему не хватало воздуха, бледное одутловатое лицо стало еще бледнее.

– Как же она теперь одна будет?

– Да ладно! – засмеялся тот. – Ей не пять лет, взрослая девка, справится. И потом, она ж не круглая сирота…

– В том-то и дело… они жили с матерью вдвоем. Подожди, – Лева прикрыл глаза, – однажды она сказала, что у нее за границей родственники. В Швейцарии, по-моему. Но я ей тогда не поверил, знаешь, Светка врала как дышала, легко и непринужденно. А вдруг это правда? Слушай, – он воодушевился собственной идеей, – может, ей позвонить, спросить, как дела? Если у нее действительно кто-то из родственников в Швейцарии, я могу с ними связаться, ну, не откажутся же они ей помочь?

– Кто их знает, – сокурсник пожал плечами. – Сам знаешь, как иностранцы любят бедных родственников…

Либерман на секунду задумался и, подняв глаза, слабо рассмеялся:

– Представляешь, не могу вспомнить ее номер телефона. Глупость какая. И вряд ли его где-нибудь записывал…

Приятель лишь пожал плечами, подумаешь, проблема.

– Напиши письмо, я сегодня возвращаюсь в Москву, могу попробовать передать.

– Спасибо, брат! – Лева обрадовался. – Пойдем ко мне, я быстро напишу и, если можно, передам немного денег?

– Да мне-то что, передавай хоть звезду с неба…

– У меня как раз никого дома нет, родители в Испанию уехали, сестра в Бамберге, она там учится. Так что можем еще посидеть немного. – Хосе! – окликнул он смуглолицего хозяина. – Запиши, амиго, на мой счет. Мы уже уходим.

Сонечка знала, что будет об этом жалеть, но риск стоил того – Давид Оппенхайм пригласил ее на свадьбу своего брата. А это значит, что он собирается представить ее своей родне и его намерения более чем серьезны.

Два года (боже мой, целых два года!) она упорно добивалась внимания этого толстого флегматичного юноши, сына владельца крупнейшей сети супермаркетов в Германии. Вернее, не столько его внимания, красотой Оппенхайм-младший не блистал, а положения, которое она займет, выйдя за него замуж.

Девушка мечтательно улыбнулась: наконец-то у нее появился шанс превратиться из подозрительной иммигрантки в полноправного члена общества. Конец косым взглядам и снисходительным улыбкам! Соня хорошо помнила фразу, произнесенную в доверительной беседе их преподавательницей органической химии: «Мы для них навсегда останемся чужими, мы всегда будем людьми второго сорта».

Черта с два! Пять лет она была чужой, пять лет выслушивала двусмысленные намеки и насмешки, но теперь этому настанет конец! Посмотрим, сможет кто-нибудь отказать в просьбе фрау Оппенхайм?

Она присела в большое кожаное кресло и обвела глазами кабинет. Но где отец мог записать шифр замка? Ей просто жизненно необходимо открыть этот чертов ящик, даже если придется лупить по нему молотком! На карту поставлено все, не только ее будущее, но и всей их семьи… Надутое семейство Оппенхаймов должно убедиться, что Соня Либерман достойная партия!

Девушка помассировала пальцами виски и принялась методично изучать содержимое папиного стола.

Причина, по которой темпераментная невеста хотела разгромить родительский сейф, была уважительной. В нем хранились драгоценности. И не простые безделушки из ювелирного магазина, а уникальные, настоящие произведения искусства.

История последних была непростой, и даже трагической. Все украшения были созданы рукой безымянного гения, Хаема Блюмштейна, человека, безмерно одаренного природой, но родившегося, к сожалению, в неправильном месте и в неправильный час.

Появился на свет будущий великий мастер ранним прозрачным утром в семье бедного киевского сапожника Арона Блюмштейна в одна тысяча девятьсот втором году. Детство его не было ни долгим, ни счастливым. Прокатившаяся по измученной земле волна погромов и революций отняла у мальчика все: родных, крышу над головой, а заодно, как будто того было мало, и голос. Одинокий и потерянный бродил он среди развалин домов, в которых вырос, но не узнавал их, пытался звать на помощь, но никто не слышал его глухого, протяжного стона. И кто знает, как кончил бы несчастный подросток свои дни, если бы однажды, гонимый голодом и страхом, не забрел он во двор к некоему Миколе Загайло, владевшему в довоенные времена крупнейшей ювелирной мастерской не только в Киеве, но, пожалуй, и на всей Украине.

Революция и того не обошла стороной: сначала отняла все нажитое, потом двух сыновей, вслед за которыми, не выдержав бесконечную боль потерь, отошла в мир иной и верная жена Олена.

Целыми днями Микола угрюмо сидел в единственной кое-как пригодной для жилья комнатушке, дожидаясь прихода хромой. Но только однажды под вечер дверь скрипнула и на пороге возник бледный, дрожащий юноша.