– Нужно было сказать честно, когда я спрашивала о сроке.

Упитанный, вполне доношенный карапуз уже сладко причмокивал у груди матери, и та, переполненная счастьем, не обратила на меня никакого внимания.

В памяти всплыла фраза, брошенная Агафьей: «Этот ребенок – единственная память о моем милом». Вот только, получается, «милым» был не умерший супруг. Тогда кто? Какой-нибудь заезжий торговец? Воин, один из тех, что время от времени останавливались в нашем трактире на постой? Помнится, ранней весной они тоже были в нашей Чаще проездом, и как раз тогда муж Агафьи уезжал в другую деревню к родственникам: посевная еще не началась, дома дел было мало, а его старенькая мать занемогла.

Что, если и утонул он не случайно, а утопился, узнав, что жена затяжелела от другого?

Я натянула шапку по самые глаза и шагнула за порог, закрывая за собой дверь в чужой дом: мне нет до всего этого никакого дела.

На улице занимался тихий зимний рассвет. Снег шел всю ночь, закончившись только к утру, и я в растерянности остановилась на пороге. Одни сугробы по пояс! И как мне дойти до дома?

Я успела сделать всего два шага в сторону нужного переулка, когда волоски на моей шее встали дыбом. Кто-то смотрел мне в спину, сверлил ее злым взглядом. Я застыла, будто до сих пор находилась в своем кошмаре. Над спящей деревней разлилось злобное рычание, захрустел снег под крупными лапами.

Бежать? Да куда убежишь от волколака с такими-то сугробами?

Бабка Прасковья постоянно твердила мне, будто дитю неразумному: человек всегда должен вести себя достойно.

Я заставила себя расправить плечи и медленно развернуться, чтобы лицом к лицу встретить свою смерть.

Волколак оказался поистине огромным. В том, что передо мной стояла именно эта тварь, я не сомневалась ни капли – обычные волки, даже самые матерые, такими крупными просто не бывают.

Связана такая разница в размерах с тем, что волколак – это, по сути, человек в волчьем обличье. Да не просто человек, а самый настоящий колдун, что умеет проводить особый обряд! Тринадцать ножей, волчья шкура, что-то там еще – кажется, так рассказывала бабушка. Уж не знаю, откуда она черпала свои знания, но сейчас это волновало меня меньше всего.

Потому что волколак, который в своем человеческом обличье был явно высоким и крупным мужчиной, медленно и неотвратимо приближался. Он мог бы преодолеть разделяющее нас расстояние в пару прыжков, но, видимо, предпочитал сначала поиграть со своей жертвой. Будто кошка с мышкой! Но самым ужасным было другое: оскаленная волчья морда была окровавлена. Темно-красные капли срывались с меха и разлетались по девственно белому снегу.

Я на секунду зажмурилась, и перед внутренним взором вспыхнула картина: я лежу на снегу – обнаженная, изломанная, с перегрызенным горлом, – а подо мной распускается алый цветок.

– Не бывать тому! – крикнула, выдергивая из ближайшего забора увесистую палку. Откуда только силы взялись после бессонной и полной тревог ночи?

Но я твердо знала: не хочу! Не хочу становиться жертвой этой злобной твари! Если не смогу отбиться, то хоть подороже продам свою жизнь.

Раздался тихий свист – будто в свиристельку детскую дунули – и волколак, который успел подойти так близко, что я уже ощущала на себе его смрадное дыхание, вдруг щелкнул зубами прямо перед моим носом, развернулся, и огромными прыжками понесся к лесу.

Я выронила из ослабевших рук бесполезную палку и осела на снег, еще не до конца осознавая, как сильно мне повезло. Столько раз не везло по мелочам, а в самый страшный момент в жизни, когда решалось, жить мне или умереть – повезло! Запрокинув голову к небу, я расхохоталась.

Такой меня и нашла Агнешка.

– Ты чего тут расселась? – подруга бросила коромысло, с которым шла к колодцу за водой, и упала передо мной на колени. – Марьяна, что случилось?!

Разглядела-таки капли крови на снегу. Не моей, но чьей-то.

– Я в порядке. Беги к старосте, – велела я, – пусть народ у церкви собирает.

Когда Агнешка умчалась, я поднялась и поплелась к своему дому. Нога за ногу, нога за ногу. Я не хотела туда идти, наперед зная, что увижу.

Цифра «два» на моем крыльце заставила меня снова осесть в снег. Я так давно не плакала, что даже не сразу поняла, что это такое на моем лице – мокрое, соленое. Как кровь, которой была нарисована кошмарная цифра.

Внезапная мысль заставила меня вскочить и броситься к дому. Что, если?..

Я дернула входную дверь, надеясь, что она закрыта, но та поддалась. В сенях мне пришлось сделать глубокий вздох и дать себе пару мгновений, чтобы подготовиться к тому, что я увижу внутри. Перед глазами мелькали картины одна страшнее другой, и я поняла: не вынесу больше неизвестности. Толкнула дверь, сделала шаг за порог, в теплую с вечера избу, и шумно выдохнула.

Потихоньку зашевелились одеяла на полатях и лавках, из-под них одна за другой высунулись заспанные детские мордашки. Видимо, малышню разбудил скрип двери, которую я уже битый месяц собираюсь смазать. То воска нет, то руки не доходят, то более серьезная беда в хозяйстве приключится.

Яков же, который должен был по моим представлениям охранять детей, даже не пошевелился, только на другой бок повернулся и храпеть начал. Даже дверь на засов не запер, дурачина!

– Как мама? – подала голос Веська.

И столько надежды было в этом простом вопросе, что я внутренне содрогнулась. Ведь знала, видела много раз, по какому тонкому льду мы, люди, ходим. Чуть меньше везения – и мне пришлось бы принести этим детям дурную весть.

– Она в порядке, – я заставила себя беззаботно улыбнуться, – кстати, у вас теперь есть еще один младший брат.

Девчушка аж засияла вся, вскочила, принялась торопливо наводить порядок в избе: ночью-то недосуг было одежку развешивать.

– Мы сейчас, сейчас, – приговаривала Веська, одевая сонных младших брата и сестру, – соберемся и домой уйдем! Я все прибрала, вы не сумлевайтесь! Дядь, просыпайся! Мамка родила!

Яков, которого родная племянница наградила весьма ощутимым тычком в бок, зашевелился наконец и повернулся на другой бок, к нам лицом.

Я схватила Веську за руку и задвинула себе за спину. Борода ее дяди, рослого, крупного мужчины, была вся в крови.

Я скосила глаза на ухват для горшков, стоявший около печи. Дотянусь? Рванулась, схватила, выставила перед собой. Какое-никакое, но оружие!

– Веська, хватай малышню и бегом из дома! Зови мужиков, они сейчас все около церкви собрались!

– Ты чего это? – удивился Яков.

– Теть Марьяна, а я ему говорила твое варенье не есть! – внезапно жалобно заголосила Веська. – Но разве ж меня кто послушает! Ты не серчай, а? Я тебе от мамки новое принесу! Еще и лучше, на вишневом листу!

Я прищурилась с подозрением и сделала шаг к совершенно ошалевшему Якову. Ухват на всякий случай не опускала. Наклонилась пониже, принюхалась – и опустила свое оружие.

Ткнула пальцем прямо в грудь наглеца:

– Последняя банка брусничного!

– Прости, ведьма, – покаялся Яков, бочком сползая с лавки, – жрать очень хотелось! Детей-то Агафья перед сном накормила, а я весь день с мужиками поручения старосты выполнял, не обедал, не вечерял.

Когда ночные гости покинули мой дом, я хлопнула себя ладонью по лбу: кровавая цифра на крыльце! Как я могла о ней забыть? Увидят же, как пить дать увидят! А я почему-то не хотела, чтобы об ужасающих посланиях знал кто-то, кроме Агнешки. Ну, и старосты, конечно.

Но уж чему быть, того не миновать – придется теперь объяснять, что к чему. Я накинула шубу, умылась в сенях ледяной водой из кадки, заодно и хлебнув маленько – хорошо, зубы ломит! – и вышла за дверь. За порогом меня ждал сюрприз: кто-то нарочно густо засыпал крыльцо снегом, чтобы скрыть послание неведомого убийцы.

– На вот, перекуси перед собранием, – Агнешка отлепилась от стены дома и протянула мне завернутые в чистую тряпицу пирожки.