— Он же голый! — прошептал вышедший вперед второй слуга. С опаской двое приблизились к тому месту и действительно обнаружили голого ребенка. Правду сказать, он был не полностью голый, его бедра были обмотаны тряпицей. Но кроме этой тряпицы на ребенке не было совсем никакой одежды. И белели голые ноги. Лет ребенку можно было дать девять или десять. Он был головастый, а его губы даже в ночной темноте выглядели красными и на них играла легкая улыбка.

— Ой, ну тебе не страшно, Сэймей? Будь я там, я бы заорал и убежал без оглядки!

Над головой тихо шумела листва.

— Вам чего? Хотите здесь пройти? — спросил ребенок.

— Да, хотим здесь пройти. — Ответили мужчины.

— Нельзя! Я не пропущу! — сказал ребенок.

— Что?! — разом возмутились двое слуг. Они уже давно поняли, что это не просто ребенок. Взявшись за мечи, они медленными шагами приблизились к существу на дороге, и вот, в тот самый момент, когда проходили сбоку от него, вдруг ребенок стал быстро увеличиваться в размерах. Мужчины не успели даже удивится, как ребенок вырос в высоту до десяти сяку и стал почти трехметрового роста. Когда они попытались убежать, ребенок поднял правую ногу и придавил обоих разом.

— Ай, ой! — оба мужчины едва могли дышать под тяжелой и сильной ногой.

— Больно!

— Помогите! — Так они кричали всю ночь, а очнувшись, обнаружили, что уже утро. Когда они пришли в себя, ребенка уже нигде не было, а у каждого из них на спине лежало по одной высохшей ветке.

— И вот с тех пор, каждый вечер, ну, то есть, если вечером в том месте проходит человек, обязательно в том самом месте появляется такое чудовище!

— Как забавно!

— А ты не забавляйся, Сэймей! До сегодняшнего дня уже столько человек пострадало!

С какой бы стороны люди не шли, каждый из них, оказавшись на том самом перевале, возле того самого пня, встречал там того самого ребенка, который спрашивал прохожего, хочет он пройти или нет. Если ответить «хочу пройти», то ребенок скажет «не пропущу», а тех, что попытается силой прорваться мимо него, придавливает к земле ногой. Если ответить «не хочу пройти», то ребенок скажет: «ну, тогда — иди!». И человек с опаской проходит мимо пня, идет дальше и только почувствует облегчение, как видит перед собою снова тот же самый пень. Удивляясь тому, что произошло, человек пытается перейти через перевал, но снова оказывается у этого пня. И наконец, когда наступает утро, оказывается, что человек всю ночь ходил вокруг этого пня и никуда не ушел.

— И вот, четыре дня назад этот ребенок придавил ногой самого Сугавара-но Фумитоки! И приговаривал при этом: «Ну что, больно быть придавленным? А быть вот так придавленным всю жизнь — во сто крат больнее! Во сто крат страшнее!» И голос у ребенка, говорят, был вовсе не детский.

Сэймей молчал, но было видно по лицу, что ему очень интересно.

Итак, бывшая танцовщица, обеспокоенная тем, что Сугавара-но Фумитоки не пришел к ней, рано утром следующего дня пошла по той тропинке ему навстречу и обнаружила самого Сугавара-но Фумитоки и двух его слуг на перевале. Они стонали, а на спинах у каждого из троих лежала маленькая веточка.

— Ну, как, Сэймей?

— Что «ну, как»?

— Может, ты что-нибудь с этим сделаешь? Мне хочется с этой проблемой разобраться поскорее, пока она не стала широко известна.

— Ты сказал «хиноки»?

— Про что?

— Ну, про пень.

— Да.

— Когда было спилено дерево?

— Да вроде говорили, что года четыре назад. Это было великолепное дерево, старый, тысячелетний кипарис.

— Почему его срубили?

— Пять лет назад в него ударила молния, вершина сгорела, а дерево стало гнить, как мне рассказывали. И решили, что если верхушка упадет, то это может быть опасно для людей, вот и спилили четыре года назад.

— Хмммм…

— Слушай, ну соглашайся! Мне, бывало, Сугавара-но Фумитоки очень любезно разъяснял каллиграфические свитки и растолковывал китайские стихи. И теперь он не сможет по ночам к своей женщине ездить…

— А нельзя попросить каких-нибудь монахов с горы Хиэй, или еще кого?

— Да среди этих монахов с горы Хиэй так много сплетников. Если к ним обратиться, то оглянуться не успеешь, как всем станет известно, что господин Сугавара до утра стонал, придавленный всего лишь веточкой.

— А я тоже сплетник!

— Нет, Сэймей! Я тебя очень хорошо знаю. Ты такой, ты, если я тебя попрошу не говорить, никогда никому не скажешь…

На лице Сэймея появилась грустная усмешка, он наполнил свою опустевшую чашечку сакэ, осушил одним глотком и сказал:

— Ладно. Тогда пойдем, Хиромаса! — И поставил чашечку.

— Куда?

— В Камигамо.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Сегодня ночью?

— Если идти, то только сегодня ночью. Завтра должен отправиться в храм Кёогококуодзи. Да и потом, может быть благодаря сегодняшней ночи мое дело в том храме само пройдет.

— Ну, это хорошо.

— Идем!

— Идем!

Так они и сделали.

Дождь перестал. Ему на смену пришел туман. Мельчайшие капельки воды заполняли собой все вокруг. Сэймей и Хиромаса шли по влажной траве, вслушиваясь в доносившийся с левой стороны плеск и шум реки Камогава. Скоро им предстоит оставить реку с ее звуками и начать взбираться в гору по дороге к храму Камигамо-дзиндзя. Точное название храма — Камовакэ Икадзути дзиндзя. Бог, которого почитают в этом синтоистском храме — зовется Вкаэикадзути-син, бог грома, природное божество, поэтому в храме он сущностно не присутствует.

Хиромаса держал в руках факел, Сэймей шагал по росе с таким лицом, словно бы он пьян и счастлив. Туман низко стелился над землей, а небо было чистым, и над головами путников висела луна, источая синий таинственный свет. В этом чудесном сиянии двое шли вперед.

— Слушай, Сэймей, а тебе не страшно? — нарушил молчание Хиромаса.

— Страшно.

— Ты таким тоном говоришь, будто тебе вовсе и не страшно.

— Хммм…

— А мне — страшно. — И Хиромаса сильнее ссутулился, словно от собственных слов ему стало еще страшнее. — Я ведь на самом-то деле — трус, Сэймей. — Хиромаса звучно сглотнул скопившуюся во рту слюну.

Дорога незаметно свернула от реки Камогава и начала подниматься в гору, к храму Камигамо.

— Я — трус. Но какая-то часть меня не позволяет мне быть трусом. Эта часть всегда гонит меня к опасности, именно туда, где опаснее всего. Мне так кажется. Я не могу словами как следует объяснить, но, по-моему, эта часть меня состоит в том, что я — воин. — Вот так образно выразился Хиромаса.

В начале рассказа мы уже говорили, что Хиромаса — воин. Воин из воинов, и кровь воина в его жилах течет незамутненной от его предков. Отец Хиромасы — его императорское высочество принц Ёсиакира-синъо, первый из сыновей императора Дайго.

— Кстати, Сэймей! Я кое о чем хочу тебя спросить!

— Чего тебе?

— Да ты просто днем странную вещь сказал…

— Странную?

— Ты сказал: «Может быть сегодня ночью сделаю оба дела».

— Да, сказал.

— Что это означает? Разве связаны между собой это наше дело и то дело, что ждет тебя завтра в храме Кёогококуодзи.

— Наверное, связаны.

— И как же они связаны?

— Об этом я расскажу тебе по дороге.

— Да уж, пожалуйста.

— Сегодня у меня в доме был монах, с которым ты встретился.

— Ага.

— Вот, этого монаха зовут Гэнкаку. Я тебе уже говорил, он живет в храме Кёогококуодзи. — Сэймей начал свой рассказ. А дорога уже шла под сводами рощи тысячелетних криптомерий.

По словам Гэнкаку, он начал вырезать скульптуры четырех Небесных королей — локапал два года назад. Всего четыре фигуры. Это почитаемые божества, каждый из которых охраняет одну из сторон небесного свода: север, запад, юг и восток. На юге — Дзотётэн, Вирудхака. На востоке — Дзикокутэн, Дхиртараштра. На западе — Комокутэн, Вирупакша. На севере — Тамонтэн, Вайшравана. Статуи вырезал из ствола старого дерева хиноки, японского кипариса, распиленного на четыре части. В храм Кёогококуодзи попал ствол огромного тысячелетнего кипариса. Кипарис после того как срубили, два года сушили, укрыв от солнечных лучей, а затем доставили очень вовремя к Гэнкаку, собиравшемуся начать свою работу. Монах начал свою работу со статуи локапалы юга, Дзотётэна. На эту статую ушло полгода. Следующий — Небесный король востока, Дзикокутэн. Затем — локапала севера, Тамонтэн. На каждую статую ушло по пол года, и в самом конце пришла очередь Небесного короля запада, Комокутэна.