В комнату заглянула бабушка с тарелкой в руке:

– Кукурузу есть будешь?

Он не ответил. Она молча ушла.

Луна уже светила в окно, когда заставил себя спуститься в ванную помыть ноги перед сном.

Казалось, дом спал. Трели цикад на улице проникали в каждый уголок дома. Внизу он услышал еще какое-то сдавленное бормотание. Пошел на звуки и очутился в комнате родителей. Комната так и осталась нетронутой с того дня, когда ее хозяева ушли на праздник. Бабушка только повесила над кроватью с высокими подушками увеличенную фотографию отца и матери.

Теперь бабушка стояла на коленях на полу в одной ночной рубашке под этими портретами. Ее худые темные от загара руки лежали на белом покрывале, словно тянулись к портретам.

Она просила у них прощения. Слова прерывались сдавленными рыданиями.

Михаил хотел незаметно уйти. Скрипнула половица. Он замер. Бабушка оглянулась и так на коленях бросилась к нему, уткнулась лицом в его голые ноги и зарыдала, причитая:

– Прости, Миша! Прости! Боже! Что я наделала?! Не бери чужого! Никогда не бери! Боже! Егор меня не простит!

Михаил гладил ее седые, но еще густые волосы молча. Спазм сдавил горло, слезы катились из глаз, и он боялся разрыдаться. Отворачивал голову в сторону, чтобы слезы не упали на лицо или голые руки бабушки и не выдали его.

Потом они сидели на веранде летней кухни при свете луны. Михаил пил топленое козье молоко с хлебом. Бабушка накинула на плечи большой платок из козьей шерсти и торопливо вспоминала, вспоминала…

Свою молодость, мужа, детство своих детей, Егора и Ильи, коллективизацию, голод, войну…

Уже потом он уловил моральный стержень всех бабушкиных воспоминаний в ту ночь и в другие долгие зимние вечера. Старая деревенская женщина не могла или не хотела высказывать мысль прямолинейно: нужно в любых, самых трудных обстоятельствах хранить честь и достоинство, свое и семьи.

Во время оккупации в их доме, еще старом доме довоенной постройки, квартировали в одной из двух крошечных комнат два немецких солдата.

Немцы вели себя на удивление корректно. Будто это не завоеватели, а квартирующие прилежные студенты. Они действительно до войны были студентами и один из них – Вилли всюду таскал за собой в солдатском ранце телескоп. В безоблачные вечера, когда сумерки сгущались и звезды проступали ярко, как огоньки на развороченном только что потухшем пепелище ночью, Вилли ложился спиной на копну соломы и направлял телескоп в небо.

Иногда он позволял Егору и его старшему брату Илье смотреть в трубу, при этом пытался что-то объяснить. Немецкий язык деревенских мальчишек и русский немецкого студента не позволяли вынести из этих объяснений что-либо вразумительное, но Егор был потрясен грандиозностью звездного мира, который открывался за окуляром телескопа.

В начале 43-го, когда Гитлер в очередной раз лихорадочно собирал резервы для прорыва Сталинградского котла, Вилли с приятелем вернулись заметно расстроенные и стали упаковывать вещи.

– Вогин? Куда? – спросила хозяйка.

– Нах Сталинград!

Это слово вот уже несколько недель как зажгло огонек надежды на перелом и победное окончание войны – Вилли охотно делился сведениями с фронта.

Он никогда не спрашивал, но догадывался, что муж этой еще не старой женщины, скрывающей свою красоту под поношенной и латаной одеждой, на фронте.

– Сталин и Гитлер есть преступники, – этими словами Вилли обычно завершал свои военные сводки.

Однажды он сказал Егору:

– Сталинская коллективизация толкнула немецкий народ в руки Гитлера. Теперь Гитлер и Сталин делят между собой мир.

Возможно, слова были другие, но отец запомнил эту мысль в такой словесной форме. Не сразу он ее усвоил – только в пятьдесят шестом году, но повлияла она на его жизнь существенно. Во всяком случае, Михаил услыхал эти слова очень рано. Сначала в разговорах взрослых, потом в его дискуссиях с отцом.

Бабушка привыкла к безобидным постояльцам и была сильно обеспокоена вопросом, кто придет на их место.

В центре села, размещалась эсэсовская часть. Те вели себя не так, как студенты. Для начала перестреляли всех собак. Потом из домов получше выселили всех и устроили казармы, столовую и клуб.

На прощание бабушка неожиданно для себя растрогалась, эти ребята были всего на три года старше ее Ильи, и накормила их гороховым супом на сале.

Перед самым уходом Вилли вдруг раскрыл свой ранец, достал телескоп и протянул Егору.

– Я не вернусь. Нам капут! – его русский улучшался с каждым днем.

Так немецкий цейссовский телескоп оказался в руках сельского подростка и породил мечты, которым не суждено было сбыться. В 43-м сразу после освобождения Илью призвали в армию. Егор пошел учиться на тракториста. Через месяц пришла похоронка.

Илья погиб под Мелитополем. Только что призванных ребят сняли с эшелона, раздали оружие и бросили в бой – из-за высоких потерь наступающих войск срочно требовалось новое пополнение. Из двадцати трех парней того призыва в сорок пятом году вернулись только двое.

Егор работал трактористом и учился в вечерней школе. Пришла победа, но отец с фронта не вернулся.

Вечернюю школу закончил уже после армии. О дальнейшей учебе не могло быть речи. Нужно было строить новый дом. Довоенный из самана с черепичной крышей, сильно пострадал от бомбежки при освобождении села.

Работал трактористом и строил дом из кирпича.

Не такой как строили здесь, а такой какие видел во время службы в Прибалтике. Небольшой, но с подвалом, высокой крышей и мансардой. На крыше сделал башенку – маленькую копию обсерватории, как на фотографиях в книжках по астрономии, и установил там телескоп.

Потом женился на учительнице, прибывшей по направлению в местную школу. Достраивал и оборудовал дом городскими удобствами, чтобы молодая жена, выросшая в городе, не тяготилась деревенским бытом.

Была также другая причина думать о комфорте молодой жены. Во время войны той пришлось долго прятаться в подвале от бомбежек. Поэтому у нее долго не было детей, да еще больные почки, сколько себя помнил Михаил, всегда досаждали матери.

Сколько пришлось услышать от односельчан шуток, добродушных и злых, по поводу теплого туалета. Но вскоре, сначала деревенская “знать”, а затем и многие другие последовали этому примеру и обзавелись ваннами и унитазами.

Отец в душе, наверное, не мог смириться с мыслью, что ему пришлось отказаться от учительства. Он много времени проводил в своей “обсерватории" и самостоятельно почерпнутых из книг знаний по физике и астрономии ему бы хватило с лихвой для деревенской школы. И диплом можно было получить заочно. Однако смущала скромная учительская зарплата. Он не решился принести в жертву юношеским мечтам материальный достаток семьи.

В восьмом классе произошло событие, которое могло решительно повлиять на судьбу Михаила. В начале учебного года в школе появилась супружеская пара в возрасте за тридцать – новые учителя физики и математики.

Причина, приведшая двух выпускников МГУ в сельскую школу, выяснилась потом, когда произошел, очевидно, один из тех скандалов, которые и заставляли их кочевать из школы в школу.

Внешне супруги мало подходили друг другу. Она – невысокая, с худым волевым всегда недовольным лицом и очками на довольно крупном носу. Одевалась в строгие английского покроя костюмы серого или темно-коричневого цвета.

Он – высокий, атлетического сложения блондин со светло-серыми глазами. Копна светлых курчавых волос была непривычно длинной для сельских жителей. Носил светлые костюмы с белоснежными рубашками, и его никто не видел на улице без галстука.

Когда он вел урок, то почти никогда не садился за учительский стол. Отметки в классном журнале ставил, наклонясь над столом.

Старшеклассницы были от него в восторге.

С педагогической точки зрения он вел уроки неправильно, так как ориентировался на самых сильных учеников, которых выявил за два или три урока. Примерно десяти лучшим ученикам седьмого – девятого классов он персонально предложил участвовать в факультативном семинаре, что на официальном языке получило название математический кружок. Десятиклассниками не интересовался, сказал, что поздно.