– Даже барсук у меня тут был на прошлой неделе, вон тама. Битый час на его пялился в биноколь. А он себе такой шуршал вокруг, бог знает чё искал. И красные коршуны, они тоже тут вечно кругом летают, пмаешь, ищут чаек, больных или старых, что улететь не могут. И лис еще, наглый такой, да, прямо к хижине приходит, если я ему оставлю объедков. У лиса этого, у него один глаз токо.

Одноглазый лис; мой одноглазый лис? Не скажу Перри, что ко мне этот лис тоже приходит; пусть ето будет моя тайна. Мой одноглазый лис, приходит с горы ко мне в сад. Никому про него не расскажу. Мой секрет.

– И еще больничный фургон заезжал давеча. Сгрузил кучу мусора. Не органика, нет, ту они всю сжигают. Опасная она, пмаешь.

Органика - ето, например, использованные бинты. Конечности. Отрезанные конечности, предаваемые сожжению.

– Но всётки я тебе подарочек припас. - Перри ухмыляется. - Отличный подарочек. Сегодня к вечеру будет готов.

– Подарок?

– Угу.

– Какой?

– Не скажу, братан. Сюрприз. Вечером, может, занесу.

– Вот здорово будет. Мне сюрприз не помешает.

– Да всем нам сюрпризы не помешали бы… Но тебе сюрприз будет. От меня.

– Классно.

Допиваю чай и встаю.

– Кстати о больницах…

– Тебе надо, да?

На лице тревога. Странный малый этот Перидур.

– Не в больницу, не. Просто к доктору - показаться, провериться, все такое.

Мы прощаемся, я выхожу из хижины, иду через ворота, мимо первой партии мусора, принятой Перри сегодня: грузовик, из которого во все стороны лезут спрессованные картонные коробки. Свет чуть потускнел, и, кажется, облака, что я видел утром на севере, ползут сюда к нам, но вдоль дороги Пен-ир- Ангор все еще оживленно, птицы тусуются: зяблики порхают сквозь живые изгороди, скворцы и дрозды трещат на деревьях, сороки скачут по полю. И канюк опять вернулся, реет над Пен Динасом, кружит вокруг вершины. Много птиц сегодня. А вот вчера было мало; пара воробьев да вороны в саду. Что делают все птицы в такие бесптичьи дни? Хотел бы я знать, куда они деваются. Может, повстречали парящего ястреба, охотницу-кошку, собаку или куницу. А может, они все улетают куда, встречаются где-нибудь в секретном лесу, травят байки, учат друг друга новым песням, обсуждают, что значит быть птицей и каково быть птицей в человечьем саду. А может, дают друг другу наводки, в каком доме лучше кормят. А в каком самая злая кошка.

Ребекка любила птиц. Обожала просто. Однажды рассказала, почему: когда она была девчонкой и жила у бабки, кругом нее всегда были птицы - ейный дед приносил их с доков - майны, и попугаи, и попугайчики-неразлучники, и зяблики, и все такое - по всему дому, летали как хотели и везде гадили. И жутко шумели. И вот, в тот раз ейный дед принес здорового сокола в клобучке, позвал всю семью в кухню, и вот стоял там такой с етим соколом на руке, и как только снял клобук, сокол заорал и вылетел в раскрытую дверь. И с тех пор его никто не видал, хотя Ребекка его всюду высматривала; сказала, что ржала, когда через пару дней зашла соседка вся в истерике, оказалось, орел унес ее собачку - мерзкую шавку чихуахуа , что Ребекке спать не давала ночами. Ребекка и обрадовалась. И с тех пор она думала об етом, прежде чем заснуть: об орле, могучей экзотической птице, что парит над городом, пикирует над канавой в Энфилде и какает с высоты на Гудисон. Так она сказала, Ребекка.

Шаг 2: Мы уверовали, что лишь сила, бо?льшая нас, может вернуть нам душевное здоровье. Неважно какая: не обязательно Бог, хотя для некоторых - именно Он, и даже если Бог, то не обязательно в версии одной из официальных религий. Может, это будет море; может, небо; какое-нибудь дерево; история. Что угодно, лишь бы в этом чем-то можно было затеряться. Некоторым придется ждать, чтоб Высшая Сила вошла в их жизнь внезапно, потому что искать эту Силу - бесполезно, и для этих людей Высшая Сила никогда не будет личностна, потому что это приведет их только к дальнейшему разрушению; но это может быть книга, фильм, какое-то место, явление природы, животное; лиса, например, одноглазый лис, что спускается с горы обнюхать ваш сад, пока вы стоите у окна, сама воплощенная невыразимость - так весомо в вашем саду. И вы на него смотрите. И остаток вашей левой руки пульсирует в пустом рукаве, а остаток вашего человеческого достоинства еле слышно мямлит у вас в черепушке.

Они въезжают в Честер с запада, по Хул-роуд. Район этот - новостройка, а значит, лежит вне римских стен, осенен многоэтажками шестидесятых годов, и если вдруг явится здесь римский камень, забытая вещь, орудие или гробница, будут они незваными гостями - вдруг отскочит лопата рабочего, копающего яму под фундамент для пристройки, или вынырнет помеха в канаве для укладки кабеля. Попалось загадочное приспособление, обтесанный камень - и вот застопорилась постройка внутреннего дворика, или прачечной, или квартирки для бабушки, или вообще нового дома. Сама история вламывается в человеческие дела, что вечно сводятся к одному - разнятся лишь машины, что люди сгоняют себе в помощь, - оставить след людской предприимчивости на поверхности земли. И в глине. И даже в камне под этой глиной, черные или красные слои земли и пепла, где и когда целые города стерты с лица земли. Ушедшие вглубь слои, ударенные войной.

В городе что-то идет, или что-то готовится, может, футбольный матч, или шоу на стадионе, потому как у вокзала тусуется народ, большая толпа и шумная. Полиция тоже присутствует очень явно, некоторые полицейские - верхом, а одной лошадью как барьером загородились два офицера в желтых куртках, швырнули парня на капот машины и теперь обыскивают его от подошв до кончиков пальцев. Даррен притормаживает и очень медленно едет мимо этой сцены.

– Гля, какие сволочи, Алли. Мудаки. Оставьте парня в покое, вы, козлы легавые!

Один из полицейских бросает взгляд на машину, а это совершенно ни к чему, и Даррен, вспомнив, что он на задании и что в случае провала его ждут неприятности, прибавляет газу и добирается до Сити-роуд. Алистер что-то бормочет насчет того, что они проскочили кольцевую, но Даррен то ли не слышит, то ли оставляет без внимания.

– Сволочи легавые. Суки ебаные, братан, вот кто они такие. Уроды, сволочи. Помнишь тех двух, что избили нас в каталажке на Копперас-Хилл за паршивые две завертки белого. Ты ведь так и не поправился после того, а, братан?

Алистер запускает пятерню под бейсболку и почесывает узловатую шишку. Шишка стала жесткой и волокнистой, но все еще чувствуется.

– Зато я три штуки огреб, ага.

– Ага, и потратил бабло, чтоб профукать последние мозги, что легавые тебе оставили.

Он глядит искоса на Алистера, который все так же пялится в дорожный атлас, разложенный на коленях. Даррен замечает худобу лица, слабость подбородка, опущенные глаза, пастозную кожу, и качает головой. По его лицу сложно понять, о чем он думает.

Они едут по мосту, нависшему низко над каналом. Солнце отражается от зеленой воды и бьет Даррену в глаза.

– А, бля. Ничё не видно, бля. Алли, у тя какиенить черные очки есть с собой?

Алистер качает головой.

– Не-а. Забыл.

– Чё, и хавку забыл, и очки свои дребаные тоже забыл? Ты хоть чё-нибудь ваще вспомнил?

– Я вот чё взял зато! - Алистер тычет в воздух атласом. - Мы бы ни хера не знали куда ехать, если б я не взял, скажешь, нет?

– Угу, тада скажи наконец, куда нам ехать, бля. Мы уже почти в городе, куда нам теперь?

– Ну, кольцевую мы прощелкали… но это ничё; мы можем через центр города. Поворачивай направо вон там.

– Где?

Алистер показывает.

– Вон там. Под ту большую штуку, вроде арки.

Древние ворота в древней стене. Грандиозная арка, возведенная завоевателем, некогда здесь торчали на кольях отрубленные головы заговорщиков, мятежников или просто кельтов. Под тонкой пленкой из выхлопов и сажи эти каменные глыбы прячут шрамы, порезы, царапины, сколы и щербины, портал вечной войны, сквозь который, под который ползут нескончаемые машины, для того и созданные. Копыта нынче обтянуты резиной, вечно штампуют на мостовой свою печать, на постоянно разбухающих слоях экскрементов - навоза и выхлопов, газов и дерьма.