– В бумажный стаканчик или в кружку?

– Кружку, пожалуйста. Большую.

А-по. А-по. А-по-сем .

– Iawn [36].

– И кусочек лимонного торта.

– Iawn.

– Спасибо.

Она удаляется в глубину кафе, а я наблюдаю, как ходят ее ляжки. Апосематическая расцветка, вот как это, бля, называется.

Шаг 8: Мы составили список всех, кого обидели, и пожелали загладить свою вину перед ними. И плевать, что этот список такой длинный, плевать, что наша вина перед этими людьми огромна, и совершенно невозможно нам когда-либо на самом деле исправить то, что мы натворили, потому что это можно сделать только святым потому что такие вещи бывают на свете редко и этот факт мы тоже игнорировали или нам было удобнее о нем забыть. А те, кто не вошел в этот список, зияли в нем, как воющие рты, наши матери отцы наши собственные, бля, руки и ноги, и в этих белых ослепительных пустотах ревели вопросы и запреты, и нельзя было спросить, почему Бог творит нас только для того, чтоб тут же разбить вдребезги, и почему мы так быстро превращаемся в ходячие оболочки, еще живы, но уже воняем, израсходованные, бесполезные, был ты чистенький - миг, и ты грязный, зараженная кровь течет по замкнутому кругу. А нам нравится составлять СПИСКИ, нравится перечислять, аккуратненько считать силы, что нас мало-помалу губят. Какие ж мы все-таки надутые ослы.

– Слуш, Дар, мож, те уже хватит елозить на сиденье, а? Ты так ерзаешь, что машину водит вправо-влево, бля.

– Ты чё, не видишь, я пытаюсь очко почесать, бля. Не подтерся как следует, теперь там всё чешется, бля.- Он убирает одну руку от руля и сует ее себе под зад, возится там, вздыхает. - Вот, так легче стало. А то там волосы аж слиплись. Это все ебаный Манчестер виноват: даже на подтирку не годится, пмаешоягрю?

Старый город приближается к ним старым каменным мостом через коричневую, разбухшую реку. Эта новая столица, над водой, под низким, будто заваривающимся сырым небом, ярусы домов - беленых или первозданного цвета гранита и песчаника, несколько шпилей торчат в небо, башня с часами возносит циферблаты превыше всего, кроме накрывающей город тенью горы в шапке облаков, а из облаков спускается обширное кружево тумана, - закрыть четвертый циферблат. Предполагаемые развалины парламента Глиндора [37] - бурый амбар, скрытый толпой зевак-туристов, флагштоки и флаги, щиты с текстами, что указывают сами на себя, и на «Кельтику» [38], и на холм, где состоялась церемония объединения, где витал Глиндор, где войны становились не-войнами, но войной против общего врага, а ныне этот холм - затоптанный грязный бугорок, и лишь одинокая фигура в плащевой ткани что-то чиркает в мокрый блокнот. Алистер наблюдает за фигурой, пока они проезжают мимо.

– Mach-yn-lleth, - бормочет Даррен. - Алли, как это читается? Эти две буквы «l», они ведь не как «л» произносятся, верно? Что-то вроде «к», правильно? Мак-ин-кет? Так, что ль?

– Не, больше похоже на «кл». Как в слове «ключ», типа.

– Мак-ин-клет.

– Ну да, чё-то вроде того.

Они подъезжают к мосту железной дороги. Знак на двух языках, гласящий, что здесь опасно во время паводков, но сейчас паводка нет, и еще знак, на который Даррен кивает.

– Слуш, гля на ихний собачий базар, братан. Они совсем ебанулись. Написано «араф», кой черт это означает? Как я по-ихнему, бля, должен догадаться, чего такое значит это «араф»?

– Это значит «сбросьте скорость». Видишь, там пониже написано: «сбросьте скорость». Там и по-английски тож, не видишь, жопа слепая.

– Сам жопа.

Они проезжают под железнодорожным мостом, через лужу речной воды, что накопилась там - от колес тут же вырастают четыре коричневых веера, - и въезжают в собственно городок. Справа - автостанция и пивнушки, налево - ряд домов, впереди на вымощенном булыжником прямоугольном возвышении - памятник героям войны, у памятника лежит свежий венок, хотя сегодня нет ни праздника, ни годовщины. Только у одной старой дамы, живущей в тех домах, все еще болит весть шестидесятилетней давности. Алистер глядит на пролетающий за окном городок, камень, и дерево, и сланец зданий словно подтекают, вечно сырые, вокруг памятника - зеленый архипелаг растоптанных конских яблок с пучками непереваренной соломы, но ни лошади, ни всадника не видать, словно прошлое и его эмблемы - фекальные или какие другие - сейчас ворвутся, не дадут закатать себя асфальтом, не дадут себя застроить, хоть что-то да останется. Алистер глядит через стекло на стекло, на стальные рамы вокруг стекла, и, может, ему приходит в голову фантазия, что эти зеркальные поверхности до сих пор сохранили в себе что-то давно забытое и ушедшее, может, кольчуги, гривы, и, может, в те дни, когда свет падает как нужно и в воздухе, что сейчас расколет гроза, пахнет озоном, в стеклах все это можно увидеть в точности. Тени былых времен.

Сегодня базарный день; на светофорах - длинные пробки из машин, грузовиков и подвод. Вбок отходит дорога, по обе стороны которой выстроились крытые брезентом прилавки, обтянутые красно-сине-полосатым холстом, где возлежат приношения - фрукты, овощи, дешевые тряпки, мясо, сыр, побрякушки. По этой рыночной дороге болтаются три сотни человек, лениво дрейфуют. Даррен пристраивается в хвост цепочки автомобилей, нетерпеливо шипит сквозь зубы, пялится на кучку подростков, сидящих в тени башенки с часами, но подростки смотрят сквозь, не видят его, и, кажется, вообще ничего не видят.

– А ебись оно все колом. Так целый день тут простоим.

– Ничё, Дар. Уж недалеко осталось.

– Ты это уже два часа говоришь, урод.

– А вот и нет.

– А вот и да.

– Ну Дар, щас правда недалеко осталось. Честно. Миль двадцать. За полчаса доедем.

– А щас скока?

Алистер глядит на башенные часы.

– Около трех. У нас куча времени, братан.

– Не будет у нас кучи времени, если этот дребаный зеленый свет щас не включится. И если эти козлы впереди не пошевелят жопой. Я весь день за рулем, бля.

– Я б сам повел, тока…

– Да, да, я знаю, тока у тебя права отобрали, бля. Ты это все время говоришь. Это ж надо быть таким идиотом, сесть за руль пьяным. Скажи спасибо, что тебя ваще не посадили.

– А меня и посадили.

– Правда?

– Угу.

– Где сидел?

– В Уолтоне. Тридцать суток. Жопа там, братан. Верно тебе грю.

– Да, но теперь ты не можешь вести машину, бля, верно? Срок - фигня, а вот без прав плохо, это да. К месту привязан, типа.

– А мне плевать. Я все равно вожу, типа, так какая разница?

– Ну уж нет, сегодня ты за руль не сядешь. Томми нам кишки выпустит кухонным ножом, бля, если мы завалимся на этом деле, пмаешоягрю? Нельзя нам провалиться.

Красный сменяется зеленым, машины трогаются с места, большая часть сворачивает налево - на рынок, а остальные продолжают ехать прямо, через круговую развязку, к побережью, и Даррен вливается в этот негустой поток, перед ним - желтый «эм-джи» с открытым верхом, а за ним - туристический трейлер, медленно движущийся хвост машин, что покидают город на выходные. Машина пыхтит мимо автобусной остановки с рекламой книги, которая называется как-то вроде «Большой босс», автобиография какого-то подпольного воротилы, плакат украшен изображением бритоголовой личности крупным планом, в фиолетовых тонах.

– Ну нихерасе, Алли, глянь, а? - Даррен показывает, Алистер глядит. - Еще одна книишка, опять какой-то урод ебаный написал про свою жизнь, как будто кому-то интересно, бля. Небось тока и делал что срок мотал, бля, потому что дебил, ума не хватало сделать так, чтоб его не ловили. Кто ваще эту муть читает, а, братан? Кто ее покупает?

Поток прибавляет скорости, Даррен тоже. «Эм-джи» быстро исчезает. Алистер пожимает плечами.