– Нинаю, честно те скажу. Смотря с кем я буду. Вот Томми я б есть не стал.

– А чё? Он такой жирный мудак, его на несколько лет хватило б.

– Да, но это ж сплошной жир. Как все равно студень, трясется, бе.

– А я бы смог, бля. Я чё думаю, главное, типа, выжить. Я бы любого мудака съел, эт точно. Правду говорю.

Дорога идет на подъем. Они проезжают под железнодорожным мостом, на котором намалевано «SAEFON ALLAN» [42], и дорога забирает вверх все круче, будто сейчас уйдет в восковое небо.

– Ну ладно, а если б ты оказался в пустыне и без воды. Ты б стал пить свою мочу?

Даррен качает головой.

– Ну, Алли, с тебя станется - об таком подумать. Мочу пить. Сам бы стал пить, небось, за милую душу, еще даже до того, как вода кончится. Как те немецкие шлюхи в тех киношках, что Эдди крутит.

– А я уже.

– Чё?

– Да пил. Када малой был. Кто-то со мной поспорил, что я не смогу нассать и выпить это, и вот я нассал и выпил. Как вода, тока соленая.

– Ну ты дебил.

– Все равно как морская. И это ведь мое, я чё хочу сказать, чью другую я б не стал никада в жизни, бля. Получил за это десять сигарет. - Он пожимает плечами. - И ничё такого. Я б и еще раз то же самое сделал, если б вдруг на мели оказался.

– Ну ты грязный козел. Это ж чистый яд, братан.

– Яд? Можно подумать, всякий там кокс и быстрый, что ты себе в хобот вдуваешь, не яд. Чё-та я не видел, чтоб ты об этом волновался.

Даррен ухмыляется.

– А птушта я с них торчу. А сам-то чё, а? Ты ваще пылесос ходячий. Я ваще удивляюсь, как у тя хобот до сих пор не отвалился. Удивительно, что ты до сих пор не стал как та баба из «Ист-Эндеров» [43], знаешь, о ком я?

Алистер на это ничего не отвечает, заглядевшись через окно машины на кур, роющихся в огородике. К шоссе ведет грунтово-гравийная дорожка, на которой что-то клюют и копаются две курицы и петух. Одна курица вспархивает, панически квохча, и пролетает несколько метров, убегая от машины. Алистер смеется.

– Дар, гля на этих курочек! Гля, как торопятся! А ну давай-ка их, в лепешку!

Даррен хмыкает.

– В следраз, када ты жрать захочешь, куриные крылышки, тебе вот куру и подадут. Мож, прям вот эту, ты, дебил злобный.

– Не, никада в жизни. - Алистер очень серьезно мотает головой. - Я больше никада в жизни не буду жареную курицу есть.

– Да щаз. Ты жить не можешь без этой дряни. Я видал однажды, как ты целое ведерко сожрал, чё ж ты врешь-то.

– Да не вру, братан, просто я теперь уж больше это не ем, вот и все.

– А чё? Тока не рассказывай, что ты теперь вегетарьянец. Не поверю.

– Да не, я просто жареной курицы больше не ем. Вот и все.

– А чё это? Должна ж быть какая-то причина.

– Ну да, ты мою сеструху знаешь? Которая щас в Лондоне живет?

– У которой сиськи? А то. Ух, я б ей засадил, по самые помидоры, ей-бо.

– Слушай, это моя сеструха.

– Да я понял. Просто удивительно, ты такой урод, а она ничё себе, я б на нее лег. Так чё у нее там с курями случилось?

– Ну, она была в городе на прошлой неделе, и мы пошли пива выпить, и вот мы шли по Хардман-стрит, и ей есть захотелось. Так что она себе взяла куриный бургер, и попросила без майонеза, потому как у нее от майонеза экзема или чё там, она как тока его поест, сразу вся болячками покрывается. Ну и вот, она откусила, а он на вкус как дерьмо, и чё-то белое липкое оттуда лезет. Она пошла обратно, говорит им, я просила без майонеза, а парень там говорит, что никакого майонеза не клал. И вот она заглядывает в свой бургер, типа, под верхнюю булку, а там знаешь чё?

– Не, а чё?

Алистер кивает.

– Ну вот. Одна большая киста, пмаешь? А та белая дрянь, это гной был. Веришь, нет?

– Ну ёптыть. Аж блевать потянуло. Вот где гадость-то, братан.

– А то. Вот я с тех пор никакой жареной курицы и не ем. Больше никада в жизни, бля.

– Точно. Гнойбургеры, черт. Киста в булочке. Нет уж, в жопу.

Склон становится более пологим. Это долгий подъем, мало-помалу карабкаешься вверх и оказываешься высоко над морем. Перевал все ближе.

– А я кой-чё подумал, Алли.

– Чего?

– Да твоя сеструха, ага. И у нее белое изо рта. Следраз, када она из Лондона приедет, скажи мне, и тада у нее не гной будет изо рта течь, я уж постараюсь.

– Бля, это моя сеструха, Дар.

– Да я понял. Я сам в это поверить не могу. Ну скажи честно, твои предки ее удочерили.

Даррен гогочет, Алистер молчит, они достигают вершины холма, неширокое плато, потом опять спуск, дома уже подступают к самым краям дороги, появляются высокие корпуса университета, плоскости красного кирпича и матового стекла за заборами, и деревья кое-где. После многих миль и часов редких деревень, безлюдных гор и долин этот внезапный город на краю света кажется блистательной столицей и дорога начинает крениться и собственно город лежит перед ними далеко внизу, горизонтальные плоские соты серые, бурые и белые меж двумя горами, здания больницы и колледжа высятся над террасами и улицами словно киты в косяке мелких рыбешек или будто те же киты выбросились на берег из моря что простерлось вдалеке и те немногие мирные боеголовки что пущены в него тусклым солнцем по долине за несколько миль отсюда подрываются веером эфирного мерцания, мягкими взрывами бронзовой шрапнели, висящей над неожиданным поселением.

Алистер:

– А город-то побольше, чем я думал.

Даррен:

– Ну наконец-то, бля. Теперь поехали: гляди в оба, ищи однорукую крысу, что детей грабит.

– Ясный пень.

Машина едет вниз, в город, будто ища дорогу к морю. Знак:

Сумка тяжелая, как сволочь, тянет к земле, плечо горит от усталости, я уже изнемогаю. У мя скоро рука будет, как у Леннокса Льюиса [45], бля, стока всего ей приходится одной делать; моя правая рука, она без продыху трудится, ваще не отдыхает, ну, разве када сплю. Вечно в делах. Без конца напрягается. Надо бы завести сумку на колесиках, как у всяких старушек бывает: тада будет полегче. Запихать в нее все покупки и тащить за собой. Должно быть, вид будет дурацкий, да и хрен бы с ним. Рука у мя одна.

А может, чё-нить вроде чемодана-робота. Тележка или чё-нить такое, чтоб туда покупки класть, запрограммированная, чтоб всюду следовать за тобой, как верная собачка. Идешь домой или там куда, а она за тобой катится, или терпеливо ждет у кафешки, или у пивной о нет только не пивная только кафе. Просто классно было бы, робот-тележка. Их, должно быть, несложно делать, то есть я уверен, что для них ничего такого особенного не потребуется. Ведь в какие-нибудь ебаные стратегические боеголовки ставят системы самонаведения, правильно? Так почему не в тележку для продуктов? Такие тележки еще могли бы сами выбираться из речек и прудов, куда их спихивают пьяные дебильные студенты в субботу вечером. Представляю себе, воскресное утро, и тележки, капающие, обмотанные водорослями, медленно, поскрипывая, едут по улицам, через парки, и все направляются домой, на парковку около магазина «Сомерфильд», стремясь к большому, отдающемуся эхом зданию, словно ето какая-нибудь дребаная Мекка. Троллейботы, скрипят и катятся.

Так, надо прибавить шагу. Шевелись. В животе бурчит с голодухи, правое плечо негодует, причем с каждым шагом все громче. Да и небо еще больше почернело, и, похоже, в любой момент его прорвет, а я не хочу промокнуть и простыть. Я прошлой зимой простыл, ето жуть была - попробуйте поухаживать за собой во время простуды, да еще с одной рукой. Варить суп, завернувшись в одеяло - оно все время сползает, потому как не выходит прижимать одеяло к себе и одновременно помешивать в кастрюльке картошку с пореем. Дрожишь, потеешь, кругом - кучи салфеток с засохшими корками соплей. Чистая жуть, бля. Я тогда еще не так долго обходился без руки, еще не привык, и вся зима или большая ее часть была просто отвратной. И мне бы хотелось по возможности избежать повторения.