— Да уж, — только и смог выговорить Юрий Константинович, наливая себе очередную порцию чая из термоса. — Вам налить?

— Плесните, — кивнул согласно Верховный. — Итак, что мы имеем на сегодня? Мы имеем ситуацию, когда всем пространством телеэфира владеют по сути два человека — Морданин и Мюллер. Именно эти двое диктуют каналам общую направленность, кадровую политику и идеологию. Да-да, скрытую идеологию, направленную на саморазрушение человеческого сознания, выплескивая в эфир всю мерзость и пакость, выдавая ее за постулат, коего следует придерживаться всем, кто хочет идти якобы в ногу со временем.

— Есть ли у вас план, как побороть эту гидру? — спросил Душенин, пока Афанасьев прервал речь, дуя на горячий чай.

— Есть. Иначе бы я не позвал вас сюда, — подмигнул он собеседнику.

— Я почему-то так и подумал, что план будет как-то связан с моей персоной.

— Я хочу назначить вас тем Гераклом, который будет выгребать все это дерьмо, — врезал прямо в лоб диктатор.

Афанасьев внимательным и долгим взглядом окатил гостя, пытаясь по мимике его лица определить его отношение к столь неожиданному предложению. Но ошибся. Ни один мускул на лице собеседника не выдал чувств, бурлящих внутри этой неукротимой натуры. Душенин умел себя сдерживать в критические моменты жизни. Он оставался спокоен, стоя в первом отсеке со связкой гранат возле стеллажей с ядерными торпедами, в то время, когда над его головой кружили «Орионы», сбрасывая имитаторы глубинных бомб. Он оставался спокоен, выслушивая сфабрикованный судом приговор, лишавший его свободы на восемь лет за его голос правды в защиту русского народа. Он не терял присутствия духа даже тогда, когда его, вопреки всем негласным нормам поместили отбывать срок заключения вместе с откровенными уголовниками. Внук прославленного советского адмирала, он, казалось бы, испытал на себе все, что приуготовила ему неласковая судьба — и огонь, и воду. Вот только медные трубы на его жизненном пути пока еще не появлялись и не испытывали его на прочность. Он не торопясь поставил чашку с недопитым чаем на стол и, откинувшись всем корпусом на спинку кресла, сложил пальцы рук в замок.

— Вы предлагаете мне возглавить Министерство по делам печати, телевидения и средствам массовой информации? — глуховатым тоном спросил он у Верховного, впившегося в него своими пронзительными глазами.

— Да. Но не сейчас, — таким же тоном ответил ему диктатор. — Бросать вас сразу на минное поле без всяческой подготовки, значит, подвергнуть риску и вас самого и дело порученное вам. Прежде чем занять такой пост, вам необходимо будет потренироваться.

— На кошечках? — усмехнулся Душенин уголками губ, скрытых под бородищей.

— Ага! — по-простецки подтвердил Афанасьев. — На них, родимых!

— И в качестве той самой кошечки…

— В качестве той самой кошечки, я предлагаю вам занять пост генерального директора «Первого канала». Тем более, что место вакантно уже целую неделю. Надо поторопиться. Нельзя, чтобы такой ответственный пост оставался незанятым. Мне уже доложили, что там уже вовсю разгорается подковерная борьба среди многочисленных замов прежнего гендиректора. Тот же самый Морданин, на правах основного акционера прочит на это место Владимира Позднера.

— А вот это уже перебор, — нахмурился Юрий Константинович. — Тут только слепой не приметит ушей MI-6.

— Да уж. Вот поэтому, Правительство, обладая блокирующим пакетом голосов, и не позволяет протолкнуть такую замаранную личность в гендиректоры.

— Но блокирующего пакета не хватит, чтобы назначить на это место свою креатуру, — покачал лысой головой моряк.

— А военная хунта для чего, по-вашему, как не для попирания всяких законов? — криво усмехнулся диктатор. — Назначим волевым решением, а там, пусть господин Морданин побегает по судам, отстаивая свои права и права своих хозяев.

— Он не побежит в Краснопресненский суд, — с сомнением качнул головой Душенин. — Он побежит прямиком в Лондон.

— Я тоже на это надеюсь, — весело и зло ощерился Афанасьев. — Это будет сущим подарком для нас, ибо не надо будет ломать голову над тем, как конфисковать в казну все его активы. Сотрудничество с государственными органами иностранных режимов, признанных нами в качестве враждебных, приравнивается к измене Родине. А еще весной этого года российский Конституционный Суд признал все решения иностранных судебных инстанций в отношении юридических и физических лиц, пребывающих на территории России, заведомо ничтожными.

— Недурно, — завозился в креслице Душенин.

— Впрочем, я полагаю, что господину Морданину в ближайшее время будет не до спасения своей медиа-империи. Слишком много вопросом скопилось к нему со стороны органов следствия. Это касается необоснованного завышения цен на свою продукцию для внутреннего потребителя. К тому же неоднократные срывы поставок марочных металлов для нужд обороны, тоже не играют в его пользу, тем более в период чрезвычайного положения. В любом случае, для него будет большой удачей, если он сможет выскочить из лап Следственного Комитета голеньким, аки новорожденный младенец. Что же касается господина Мюллера, то в самое ближайшее время я вызову его к себе и в недвусмысленной форме укажу, что в наше кризисное время иметь непрофильные активы, съедающие возможные налоговые поступления иметь государственной компании чрезвычайно непродуктивно. И чем скорее он от них избавится, даже вопреки мнению акционеров, тем легче будет его участь, впоследствии.

— Хмм, — усмехнулся в бороду Душенин. — Оказывается и от хунты иногда бывает польза для народа.

— А то! — улыбнулся во всю ширь лица Афанасьев. — Не могём, а мОгем! Так, что скажете?!

— Предложение ваше, конечно, весьма заманчивое. Но мой возраст…

— А что вас смущает в своем возрасте? Вы, батенька, не прячьтесь за седую бороду! Вам всего шестьдесят лет! Вы, между прочим, младше меня на пять лет!

— Оно, конечно, так. Не спорю. Но участвовать в баталиях, которые пренепременно будут сопровождать мое руководство на всем его протяжении…, — в последний раз попробовал пококетничать Юрий Константинович.

— Бросьте, голубчик заламывать руки, как провинциальная актриса! Баталий, он, видите ли, испужался! Вы вон вспомните, сколько лет было Суворову, когда он на заднице с Монблана спускался! Вот где были баталии-то! Да у него еще руки были связаны указивками то из Петербурга, то из Вены! А я вам карт-бланш даю, с гарантией невмешательства в ваши дела. Да вдобавок к этому разрешаю самостоятельно увольнять всех, кого сочтете нужным уволить и взять на его место того, кто вам подходит. Плюс ко всему финансирование напрямую, минуя минкультовские и минфиновские рогатки, — выбросил на весы свои самые тяжелые гири Валерий Васильевич.

Это был весомый аргумент. И у Душенина не нашлось слов, чтобы возразить на такую щедрость.

— Все-все! Довольно! Сдаюсь! — замахал руками Душенин, как персонаж мультфильма о «золотой антилопе». — Я принимаю ваше предложение.

— Спасибо, что вовремя меня остановили. А то я уж было собрался снять с себя последнюю рубашку! — засмеялся в голос Афанасьев и этот его смех тут же подхватил его собеседник.

Когда оба вволю отсмеялись, Душенин, уже в ранге гендиректора, сразу, ничуть не стряпая, перешел на деловой лад:

— Я, как вы заметили из касты потомственных военных моряков. У нас, мореманов, так принято, что первый после Бога, это капитан корабля. У нас единоначалие возведено в ранг Абсолюта. Так принято. Чем выше звание, тем выше над палубой располагается командир, открытый снарядам и осколкам.

— В курсе, — наклонил голову диктатор.

— Вот. Поэтому мне от вас нужна будет железобетонная бумага, наделяющая меня полномочиями типа ваших. Чтобы в моем единоначалии никто не сомневался и не бегал жаловаться по инстанциям, считая меня всего лишь «калифом на час». Я помещу эту бумагу под стеклом, прямо в холле первого этажа, где располагается «Первый канал», — сказал, как припечатал пожилой здоровяк, сверкая своей лысиной.