Чтобы там ни было, предстояло во всем этом разобраться. Как всегда в таких сложных ситуациях, была создана инженерная группа, в которую вошли специалисты разных служб.

Группа приступила к исследованиям, шаг за шагом разбирая каждый возможный случай. Машину всю облепили датчиками — осциллографировали частоты колебаний; подвешивали на кране, чтобы оторвать от стенда обслуживания: возможно, через него передавалась вибрация? Каждое утро приходил руководитель предприятия Алексей Платонович, сменивший ушедшего на пенсию Лукшина. «Ну, как, трясет?» — спрашивал он. «Хорошо трясет», — пробовали шутить мы, а затем рассказывали о проделанной за сутки работе. Алексей Платонович с искренним интересом выслушивал нас, но нельзя сказать, чтобы от этих объяснений его лицо светлело: сроки потихоньку поджимали. А над машиной продолжала колдовать «секта трясунов», как окрестили группу острые на язык операторы. «Кто ищет, тот всегда найдет!» — эти слова веселой песенки оправдались и на этот раз.

…А оказалось, что система управления не обладает достаточным запасом устойчивости при изменении параметров системы; хотя почему так получилось, и кто в этом виноват — установить было трудно (да и мы не очень его искали, виноватого). Прояснилось главное: что лечить, и как лечить. Тряска была укрощена!

Позднее аналогичному лечению (для надежности) подвергся и «Марс-2», хотя там, повторяю, такого явления мы не наблюдали.

На «Марсе» нам впервые пришлось иметь дело с французским электронным прибором. Научный эксперимент «Стерео» предназначался для изучения структуры радиоизлучения Солнца в метровом диапазоне волн. Необходимость использования космического корабля в данном случае вызвана не желанием преодолеть земную атмосферу, а желанием исследовать (наблюдать) одно и то же явление из очень удаленных точек пространства (отсюда, кстати, и название эксперимента). Часть приборов поставлялась французской стороной, остальное обеспечивала советская сторона. Поначалу, при проверках на заводе, как и в каждом новом деле, не сразу все получалось: мешали наводки, подавить которые — задача не из простых. Но постепенно все было доведено до совершенства. На космодроме аппаратура функционировала хорошо, без замечаний. Для чистоты эксперимента во время работы приборов «Стерео» необходимо, чтобы остальная научная аппаратура и передатчики были выключены. И вот на космодроме мы выбирали ночные, самые тихие по радиопомехам часы, когда ничто не мешало «Стерео».

В апреле весна вовсю вступила в свои права, у космодромных гостиниц зазеленели пирамидальные тополя и молодые клены, а в сухой, безжизненной степи появилось чудо: распустились ярко-желтые, оранжевые, красные, пурпурные, бордовые тюльпаны. Тюльпаны Байконура. В каждой комнате на столах и окнах — букеты цветов. Самое прекрасное время на космодроме. Но неумолимо приближалось и время старта. Пресс ответственности все сильней давил на нервы, наступал момент заправки объектов и заключительных операций, когда испытатель, как и сапер, не имеет права ошибаться.

Надо отдать должное нашему техническому руководителю: он сумел создать как никогда спокойную, уверенную обстановку. Его неторопливый, немногословный разговор, деловой, исключительно эрудированный подход ко всякого рода вопросам гасили в самом зародыше нервное возбуждение.

Пришло сообщение о неудачном запуске автоматического аппарата «Маринер-8». Через пять минут после старта ракета-носитель с марсианской станцией упала в воды Атлантики. Мы посочувствовали американским инженерам, представляя, какая обстановка царит там у них, — столько работать, работать и… в воду. Каждый удачный запуск космических аппаратов — наших, американских, французских… — обогащает науку; интересно также сравнивать полученные результаты.

19 мая 1971 года, 21 час 23 минуты местного времени. Громадный огненный шар возникает над степью. Виден только длинный-предлинный огненный шлейф, поднимающийся в небо. Да, хорошее время для старта «выбрали» наши баллистики. Проводив ракету глазами, бросаемся к репродукторам. Идут сообщения с НИПов: они ведут машину. «Есть промежуточная!» — слышим мы доклад. Вскоре с КВЦ приходят данные промежуточной орбиты. Ждем полтора часа. Наконец, Центр дальней космической связи принимает сигнал со станции — начался сеанс помер один. «Идет по расчетной! Идет по расчетной!» — слышим мы веселые голоса связистов. «Солнечные батареи раскрыты! Антенны раскрыты! Объект успокоен! Есть постоянная солнечная ориентация!» — докладывают телеметристы. И спустя некоторое время: «Давление и температуры в норме! Все в порядке! Все в порядке!»

Никто не спал до утра. Какой там сон! Глубокой ночью прослушали сообщение ТАСС. Есть «Марс-2»! Отныне он родился для всех.

После пуска «Марса-2» пришла невыносимая жара, начались пыльные «марсианские» бури. Предстартовая подготовка «Марса-3» проходила в нелегких условиях, мы выпивали буквально бочки воды, на зубах скрипел песок. И вдруг в ночь с 26 на 27-е похолодало, да так резко, что температура с +35 °C в тени упала до нуля и днем поднялась только до +5 °C. Полегчало.

28 мая 1971 года. 20 часов 26 минут местного времени. Все похоже и совсем непохоже. Я видел много пусков, знаю людей, которые видели в несколько раз больше, встречал спокойных, но не встречал равнодушных к пуску людей. Сердце всегда сжимается, как на школьных экзаменах, когда готовишься взять билет. В этот раз я находился в бункере управления, поэтому наблюдал старт и начальный полет по телевизору. Садимся в машины, едем на пункт связи. Через полтора часа выходим на улицу. Высоко над головой идет комета с громадным, в полнеба, синим огненным треугольным хвостом. Удивительное чувство оттого, что эта комета сотворена и только что запущена человеческими руками, поднимается в груди. Фантастика какая-то.

Комета становится все меньше и меньше, превращается в звездочку. И вот ее уже не отличишь от других звезд…

— А не хочется ли вам иной раз уйти из испытателей? — спросили меня однажды.

— Да, были моменты, когда хотелось уйти. Знаете, когда измотаешься вконец, когда что-то не ладится, иногда приходит мыслишка: «Эх, лучше куда-нибудь, где поспокойнее, не такая ответственность». Но отоспишься, отдохнешь, и эта мыслишка пропадает…

Я всегда вспоминаю этот вопрос и свой ответ во время ночных (почему-то только ночных) пусков.

Красив ночной пуск. Темно. И вдруг — факел в ночи и гром над степью. А потом где-то высоко ракета выходит на свет, и становится видным ее могучее, стройное тело, освещенное золотыми лучами солнца. Нет, пожалуй, на свете ничего красивее ракеты, стартующей к другим планетам. Мгновения эти стоят бессонных ночей.

Он умер, как жил, на всем скаку.

3 августа около двенадцати часов дня я зашел в приемную Главного конструктора. Секретарь сказала, что Георгия Николаевича нет, будет после совещания в Академии наук часа в четыре. Когда она все это объясняла, раздался звонок. Она сняла трубку и…

Трубка глухо ударилась о стол.

— Георгий Николаевич умер.

Стало темно в глазах, ощутил мгновенный и сильный удар в сердце. Потом уже восстановил в памяти последние мгновения, когда видел Георгия Николаевича.

Он бежал по лестнице вверх, как обычно перепрыгивая через две ступеньки. На ходу приветственно махнул рукой.

— Зайди завтра.

Тот день был особенно тяжел, но поток людей не прекращался. А после работы Георгий Николаевич как депутат должен был принимать избирателей, о чем извещали многочисленные объявления, расклеенные по городу. Секретарь Главного, видя, что Георгию Николаевичу нездоровится, настойчиво просила его уехать домой, лечь в постель и вызвать врача.

— Избирателям сообщим о болезни депутата, прием перенесем, — сказала секретарь.

— Как можно, Лидия Ивановна! — возмутился Георгий Николаевич. — Люди же не по пустякам пришли.