Прошло три года. На подходе к планете станция третьего поколения — «Венера-9». Мы ее называем «Большая „Венера“»: она по массе и габаритным размерам в несколько раз превосходит предыдущую. Попутно замечу: называть машину «большая» в космической технике так же рискованно, как и в авиации самолет «скоростной» («тяжелый», «дальний», «высотный»), ибо очень быстро они становились «небесными тихоходами», уступали дорогу новым, действительно, скоростным и дальним.

Центр дальней космической связи. Из наземной аппаратуры, славно названной «Волга», медленно течет лента электрохимбумаги. Это сигнал со спускаемого аппарата пришел на первый в мире искусственный спутник Венеры, а с него уже на Землю. Что там на ленте, знают только операторы. И вот над затаившим дыхание Центром звучит: «Есть сюжет!»

Сюжет этот или, проще говоря, картинка, потрясает. Что мы ожидали увидеть? Согласно авторитетным суждениям, — сглаженный рельеф, невыразительные контрасты. Это из-за условий, царящих на планете, мощной ветровой и химической эрозии. А тут — камни! Острые. Плоские. Со свежими изломами. Значит, планета — молода! В геологическом отношении живая! Вероятно, там и сейчас ревут вулканы, содрогается венерианская «земля».

Спустя несколько дней смотрел по телевизору фильм про новые «Венеры». Подсела дочка — третьеклассница. И когда аппарат, чуть качнувшись, замер на поверхности, дочка закричала:

— Смотри — фары зажглись! Как на «Жигулях!» Зачем они?

— Думали, там темно, как у нас в сумерки. Вот и решили осветить вокруг перед съемкой. А оказалось, там светло, как днем на Земле…

Установив факт освещенности, ученые единодушно признали победу модели парникового эффекта. И это — удивительное открытие. Более двух лет с орбиты Венеры шли добрые вести. Большой комплекс научной аппаратуры успешно вел исследования, раскрывая тайну «пепельного света» — «полярного сияния» Венеры и других загадок.

За несколько лет мы узнали о планете больше, чем за все предыдущие столетия. А хотим знать еще больше. Почему у планеты Венера обратное вращение? И отчего бегут и обегают планету за четверо суток «ультрафиолетовые облака?» И что за тайну скрывает «око Венеры» — темный колодец диаметром 1600 километров, лежащий всегда вдоль прямой, соединяющей центр планеты с Солнцем? На Венеру ради Земли. Вновь и вновь будут летать космические аппараты. И как раньше человек осваивал новые континенты, он будет осваивать планеты Солнечной системы. В том числе и Венеру. «Ха! Жить на такой планете — зря время терять! — словами И. Ильфа может сказать обыватель. — Добровольно отправиться в ад? Нет уж, увольте!» Но не будем торопиться с выводами. Уже существует заманчивая идея радикальной переделки атмосферы Венеры. Для этого, как предлагал крупный американский ученый К. Саган, нужно забросить в эту атмосферу некоторое количество одного из видов водоросли хлореллы. Бурно размножаясь в благоприятной для себя среде, хлорелла довольно быстро разложит имеющиеся там в большом изобилии молекулы углекислого газа. В результате жизнедеятельности этих водорослей атмосфера планеты начнет обогащаться кислородом. Изменение химического состава атмосферы повлечет за собой значительное уменьшение парникового эффекта, отчего температура поверхности понизится. В конце концов, негостеприимная планета станет пригодной для обитания. Житницей Земли? Венера ближе к Солнцу, чем Земля, климат там будет теплее, воду люди добудут — и поплывут по маршруту Венера — Земля космические баржи, груженные хлебом, овощами, фруктами… Да, может, будет так. А может, будет все иначе. «Космонавтика имеет великое будущее, и ее возможности беспредельны, как сама Вселенная». Это сказал Сергей Павлович Королев.

Пройдут годы… Большие сложные автоматы исследуют досконально некогда загадочную планету. Исколесят ее поверхность венероходы, проекты которых присылали в «Комсомольскую правду» юные читатели…

Но люди всегда будут помнить время, когда «Венеры» уходили в неизведанное.

«Подари мне лунный камень»

— Нет, не будет такого! Чтоб Луну забурить да назад прилететь? Ты посмотри: с Земли стартуем — ракету точнехонько выставляем. Да все равно мимо Луны мажем. Орбитку-то корректируем. А на Луне, кто выставлять будет? А назад, значит, без коррекции? И в какой лихой голове такие мысли появились?

Так выговаривал мне, советуя перейти на другую тематику, Виктор Петрович Доронин, старейший и уважаемый наш мастер, отдавший летательным аппаратам — сначала авиационным, потом космическим — без малого пятьдесят лет жизни.

Петрович среди летчиков и «технарей» слыл пророком. Когда в ангаре появлялся новый, опытный самолет, Доронин первым обследовал его, ощупывал, простукивал. Другие стояли поодаль, молча наблюдали и только после того как Доронин неторопливо отходил от машины, задумчиво вытирая ветошью руки, бросались к нему: «Ну как, Петрович?» Тот ронял:

— Полетит.

Или не менее категорично:

— Не полетит, шаланда…

И редко ошибался.

…Тогда я отшутился: «Петрович, сейчас же не время фанерных самолетов, а век ЭВМ и точных расчетов»… Но, когда с проектом автоматической доставки грунта с Луны ознакомились наши оппоненты — представители другой головной организации, имевшей немалый опыт в космических делах, и когда многие из них высказали аргументированное мнение, что проект значительно опережает время, а возможности современной техники не позволяют его осуществить и, значит, он обречен на неудачу, я не на шутку расстроился. Но отступать было поздно, да и, по правде говоря, не хотелось.

О том, как мы работали над «Луной-16», писать труднее всего. Потому что все долгие месяцы слились в один непрерывный, раскаленный добела день, когда для нас не существовало праздников, выходных, когда за огромными окнами цеха или монтажно-испытательного корпуса незаметно темнело, потом рассветало и вновь темнело…

Выделить что-то нелегко. Но вот смежаю веки, переношу себя в те дни. Из памяти высвечиваются люди, машины, сплетения труб, жгутов, и вот зазвучали голоса…

Мы стоим с Николаем Александровичем у новой автоматической станции, которую через несколько дней отправляем на космодром. У нее пока обычный заводской номер. И долгий путь, прежде чем она станет «Луной-16». Николай Александрович — бывший военный летчик, ныне активный пропагандист советской космонавтики. Мы беседуем с ним об аппарате, о его системах и о том, какие новые задачи предстоит решить во время его почти двухнедельного космического рейса.

— Да, сложно все это, очень сложно, — вздыхает Николай Александрович. — Одних только систем не один десяток. Но скажи, что самое важное в этой машине?

Я вначале полушутя-полусерьезно говорю ему, что его столь трудный вопрос задан, пожалуй, не по адресу: если бы он обратился к инженеру-управленцу Рубцову или его начальнику Владимиру Павловичу, то те сходу бы ему ответили, что в этой машине если и есть что-нибудь достойное внимания, так это, конечно, система управления, а остальное… Но я комплексник и ответить так не могу.

— И все же: что самое важное в этом аппарате?

Когда я подхожу к аппарату, только что поступившему к нам на испытания из сборочного цеха, и он стоит, сверкающий полированными поверхностями, отливающий белизной, я воспринимаю его не как диковинную металлическую конструкцию, а как живое, мыслящее существо. Я подолгу стою около него, осматриваю со всех сторон, и мне хочется угадать, какой у него будет характер, каким он окажется в отработке.