Что же такое 450 единиц? Современный читатель в этом деле, думаю, искушен. И все же не откажу себе в удовольствии пояснить сравнением. Вы покупаете батон хлеба и несете в авоське, не ощущая тяжести. А там бы он тянул вниз с силой в полтонны! Представляете, вы вдруг весите в четыреста — пятьсот раз больше!

А теперь представьте болтик, сорвавшийся при «крутеже» на центрифуге. Он мгновенно превращался бы в молот, безжалостно сокрушавший все, что попадалось ему на пути. Лавинная реакция разрушения. Приборы, превращенные в черепки.

Трудились долго. Упорно. Много раз пришлось «пропустить» специальные «центрифужные» машины: не вся аппаратура, не всякое крепление выдерживали такие перегрузки. Не сразу удавалось укротить дикую, неуемную силу, которую сами и выпускали из клетки, и она рвала на части машину.

И вот в это трудное для нас время хорошо показала себя молодежь. Ребята проявили большую работоспособность, инициативу, старательность. Сказывалось, безусловно, и то, что в вузах они получили уже специальное «космическое» образование.

Несмотря на то, что спать приходилось часа по четыре, не больше, настроение было неплохое, даже можно сказать, боевое. Хотелось оправдать доверие Георгия Николаевича, не ударить в грязь лицом. А главное — было поразительно интересно. Немаловажное значение имели также хорошие отношения, сложившиеся с Николаем Александровичем Базовым.

Базов — начальник контрольно-испытательной станции завода, красивый человек, с живыми карими глазами, густыми черными волосами с заметной проседью, — был громок, подвижен, деятелен. Прямота характера и широта натуры делали его превосходным воспитателем, у него в цехе была хорошая обстановка для творческого роста молодежи. Вчерашние студенты становились отличными операторами, затем ведущими смен, руководителями служб. До сего времени на предприятии существует понятие «базовский набор». Тот период, когда я появился в КИСе, был нелегким для Базова. Ему, опытному практику, немолодому уже человеку, трудно приходилось при переходе производства на космическую технику. Тяжело перестраивался КИС, тяжело перестраивался и начальник. Цех нуждался в дополнительных площадях, квалифицированных кадрах, переоснащении. Все эти проблемы решались не сразу, да и это было невозможно. В такой исключительно сложной обстановке Базов не терял присутствия духа, не горячился, не ожесточался. Принимать верные решения помогали ему интуиция, большой опыт, а главное, — знание людей.

Людей Базов понимал. За что больше всего уважали Базова? За то, что он никогда не прятался за чужие спины, как бы трудно ему не приходилось. В накаленной, сжатой до предела обстановке испытаний, все бывает, все случается: хитросплетение ситуации, виновности и невинности смежников, ошибок конструкторов, разработчиков документации и собственных операторов, соседних цехов. Базов никогда не перекладывал ответственность на другого.

Слова Георгия Николаевича: «Техруком по „Венерам“ надлежит быть тебе» — не совсем точно отражали приказ. Дело в том, что официальным техническим руководителем всех аппаратов — и лунных, и венерианских, находящихся на заводских испытаниях, — являлся Алексей Григорьевич. И были у него два заместителя: Семен Крупнов — по лунным, я — по венерианским аппаратам. Однажды, после очередной утренней оперативки, он попросил меня задержаться и как-то очень просто сказал:

— Вот что, друг Марков. Денька через четыре Совет главных. Тебе выступать. О ходе испытаний наземных машин. С предложением об испытаниях летных машин. Вопросы будут — заходи. Решение покажешь перед Советом.

Считая разговор оконченным, он поднялся с места.

— Алексей Григорьевич! Мне… на Совете главных…

— Я ж тебе все популярно изложил. А что? Вон, какой вымахал! Пора уж в люди выходить.

Смятение, в которое поверг меня Алексей Григорьевич, понять нетрудно. Мы, работники конструкторского бюро, молодые и не очень молодые, испытывали особое уважение к Совету главных.

Собирался Совет главных конструкторов нечасто — не было в его работе строгой регламентации, а только тогда, когда предстояло решить основополагающие вопросы, непосредственно касающиеся судьбы эксперимента, подготовки ракетно-космического и наземного командно-измерительного комплексов.

В день заседания Совета небольшой асфальтированный дворик, примыкающий к основному корпусу КБ, с памятником основателю фирмы в центре, обычно пустынный, забивался до отказа легковыми машинами — черными «чайками» и «волгами».

Конечно, за четыре года я не раз видел главных на космодроме и в Центре дальней космической связи, на заседаниях технического руководства и государственной комиссии, но все же предложение выступить перед лицом высоко чтимых мною, истинно заслуженных людей, ближайших соратников Сергея Павловича Королева, сильно взволновало меня. Излишне говорить, как тщательно готовился к докладу, шлифовал проект решения. Задолго до заседания явился в кабинет Георгия Николаевича, развесил свои плакаты с таблицами и графиками. Георгий Николаевич оторвался на несколько минут от дел, быстро подошел к плакатам, бегло осмотрел их, задал два-три вопроса, прочитал проект решения и вернулся за стол. Стали подходить другие докладчики. Георгий Николаевич также быстро знакомился с их материалами, иногда давал совет, на чем особенно заострить внимание.

Время приближалось к 15 часам. Одним из первых прибыл главный конструктор радиосистем. Он и Георгий Николаевич были друзьями. Встретились они без церемоний: легкий кивок головы, всепонимающая, короткая, та самая улыбка, которая возможна лишь между близкими людьми. Главный «радист» подсаживается к рабочему столу, а Георгий Николаевич продолжает заниматься делами.

Широко и счастливо улыбаясь, Георгий Николаевич поднялся из-за стола и пошел навстречу Борису Ефимовичу, неизменному заместителю Сергея Павловича Королева, и Борису Викторовичу Раушенбаху (тогда члену-корреспонденту, ныне академику), тоже давнему соратнику Королева. В кабинет не спеша вошел крупный, атлетического сложения, светловолосый, с высоким открытым лбом человек — Николай Степанович Лидоренко, руководитель института, чьи солнечные батареи питали космические автоматы и корабли, надолго покидавшие Землю. Постепенно комната наполнялась. Одни подходили к Георгию Николаевичу обсудить вопросы, прямо относящиеся к совещанию и, пользуясь моментом, непосредственно к нему не относящиеся. Другие споро обсуждали дела между собой. Кабинет гудел. Перед самым началом заседания почти все места уже были заняты. Тихо и скромно, стараясь оставаться незамеченным, вошел плотный человек с крупной седой головой. Присутствующие, как один, живо обернулись к нему, устремив на вошедшего потеплевшие глаза, в которых нетрудно было прочесть чувство глубокой симпатии. На миг смолкли разговоры.

«Проходите, Алексей Михайлович! Вот сюда, пожалуйста, Алексей Михайлович!»

— Ничего, ничего… Не беспокойтесь…

Человек сел в углу, у окна. Глядя на него, легко можно было понять, что он искрение не хочет приковывать внимание к собственной персоне.

Это был Исаев. Главный конструктор ракетных двигателей космических аппаратов. Замечательный, удивительный человек. Крупнейший специалист в области ракетной техники. Алексей Михайлович Исаев отличался глубоким, идущим от самых истоков души, демократизмом, любовью к людям. О его простоте, доступности, стиле общения с людьми ходит множество поразительных историй.

…Время подошло к назначенному сроку. Георгий Николаевич пододвинул к себе список с фамилиями приглашенных.

— Так. Вижу: баллистики здесь. Управленцы здесь? Здесь. А что-то я Владимира Александровича не вижу?

— Я за него, — ответил заместитель главного конструктора оптических приборов. — Владимир Александрович приболел.

— А, Виталий Иванович, тебя за Николаем Степановичем не видно. Ну, что ж, все в сборе. Начнем, пожалуй.

По мере того, как шло заседание Совета, я постепенно успокаивался. Вопросов на повестке дня стояло много. Георгий Николаевич предоставлял слово докладчику, тот коротко излагал суть проблемы.