— Вот что, голуба («голуба» — было его излюбленным обращением к товарищам по работе), направляю тебя комиссаром к Базову. По «Венерам».

Вид у меня, наверное, еще тот. Потому что Бабакин поспешно добавляет:

— Ты же знаешь, Полукаров с ребятами на космодроме. Алексей Григорьевич, правда, у Базова на контрольно-испытательной станции, но он по горло занят «Луной». Так что мы тут посоветовались и решили: техническим руководителем по «Венерам» надлежит быть тебе.

Георгий Николаевич легонько похлопывает меня по плечу. В этом дружеском похлопывании было все: и напутствие, и пожелание успехов, и совет: не терять зря времени, а поскорее приступать к исполнению обязанностей, и просьба: не отнимать у него драгоценные минуты, когда вопрос решен.

Выхожу из главного корпуса КБ, сворачиваю влево, в наш большой яблоневый сад, что раскинулся на территории нашего предприятия. Надо собраться с мыслями. В глубине сада нахожу свою любимую скамейку.

Итак, надо браться за дела. Формирование единой комплексной бригады — раз. Надо, чтобы получился сплав молодости и опыта. Подготовка наземной контрольно-проверочной аппаратуры — два. Надо, чтобы к приходу на испытания машин, она функционировала четко. Эксплуатационно-техническая документация… Вид поставки… Технология отработки…

Беспокоила мысль: найду ли общий язык с Базовым — начальником контрольно-испытательной станции (КИС)? По возрасту я годился ему в сыновья. Имея общие с ним, так сказать, стратегические задачи — в установленные директивные сроки и с высоким качеством отработать межпланетные станции, — мы могли расходиться по тактическим соображениям, ибо технический руководитель на испытаниях представляет персону главного конструктора, а начальник КИСа — директора завода. И когда происходят задержки, неполадки, а иногда, пусть крайне редко, но случаются — ЧП, и приходится отвечать на суровый, нелицеприятный вопрос: «Кто виноват?», — тут интересы зачастую расходятся.

Пока постепенно переваривал все это, неожиданно осознал, что рад этому назначению, что порядком соскучился по машинам, по ребятам, по напряженному ритму испытаний и, видимо, втайне от себя жаждал встречи с ними.

…С «Венерой-4» мы расстались год назад радостные, как дети. Основания для веселья были: первый спуск в тяжелом небе Венеры, прямой радиорепортаж из атмосферы планеты.

Но мы-то считали, что совершили первую мягкую посадку на поверхность планеты. Посадку с работающей аппаратурой. И что передача некоторое время шла непосредственно с поверхности. Таково было первое мнение по результатам экспресс-анализа. Но вот страсти улеглись. Начался тщательный, вдумчивый, послеполетный анализ. И оказалось, что мы ошиблись. Страшная по силе атмосфера Венеры раздавила станцию, когда до поверхности оставалось 27 километров.

Почему же мы ошиблись? (Так и хочется написать: «непростительно». Но причины для снисхождения, однако, есть).

Ну, о том, что исходных данных о планете явно недоставало — и им неоткуда было взяться — уже подробно говорилось. И в этом, конечно, корень ошибки. Авторитетные ученые предполагали, что давление у поверхности может достигать 10 атмосфер. Мы сделали аппарат, способный выдержать давление вдвое больше.

Кроме того, значения параметров атмосферы, полученные в результате экспресс-анализа при отметке радиовысотомера, равной 28 километрам, и далее в более глубоких слоях, хорошо согласовались с величиной пройденного пути. Полученные данные также хорошо совпали со значением высоты, рассчитанным из условий гидростатического равновесия атмосферы.

Вот эти совпадения и позволили сделать вывод, что измерение параметров атмосферы производилось спускаемым аппаратом станции «Венера-4» до самой поверхности планеты.

Позже, когда положили на стол скрупулезно обработанные данные и тщательно проанализировали их, стало ясно, что давления и температуры у поверхности более высокие, чем показали приборы «Венеры-4».

На нашем аппарате стоял обычный радиовысотомер с периодической модуляцией частоты. Подобные высотомеры широко применяются в авиации, хотя им присуще так называемое явление неоднозначности. Отметкам прибора, стоявшего на «Венере-4», могли соответствовать два значения высоты, различающиеся друг от друга в 30–40 километров. Нам стало также ясно, что измерения были начаты на высоте 55 километров (а не на 28) и прекратились на 27 (а не на поверхности), когда внешнее давление, достигнув величины, большей предельной для прочности корпуса спускаемого аппарата, вдавило верхнюю крышку его приборного отсека. Это мы «проходили» при наземных испытаниях аппарата, когда умышленно давили его, проверяя на прочность.

Первым порывом, который охватил всех нас после осознания просчета, было желание, как можно скорее прорваться к поверхности Венеры — в следующее же астрономическое окно. Но очень быстро уразумели, что немедленное исполнение желания хотя и заманчиво, но практически невозможно, ибо за столь короткий срок никто бы не смог спроектировать, сконструировать, изготовить, испытать, отработать спускаемый аппарат, который по прочности раз в 5–8 превосходил бы предыдущий.

Тогда и пришло окончательное решение: параллельно с разработкой аппарата, способного достигнуть поверхности планеты, создать — вернее, продолжить создание — и послать в новую разведку станции-близнецы «Венеру-5» и «Венеру-6», чтобы получить практически одновременные измерения параметров атмосферы в различных районах планеты и таким образом решительно уточнить химический состав и другие характеристики атмосферы планеты, впервые добытые в трудных условиях «Венерой-4». А если говорить коротко: две — это надежность, это достоверность.

В своем рассказе я чуть не забыл сказать об одном фундаментальном открытии, сделанном с помощью не спускаемого, а орбитального аппарата в припланетном сеансе. Вспомним: ученые предполагали наличие у Венеры мощного магнитного поля, раз в пять сильнее земного. И вот измерения показали, что Венера не обладает магнитным полем, дипольный момент которого был бы более трех десятитысячных долей дипольного магнитного момента Земли (предел измерения установленного магнитометра). Проще говоря, Венера не обладает собственным магнитным полем. Это очень важный результат, ибо он опроверг бытовавшее до тех пор мнение, что у всех планет Солнечной системы имеются магнитные поля, подобные земному.

Хотя времени было в обрез, проектантам и конструкторам удалось добиться упрочения корпуса до 27 атмосфер (не разрушающих, а расчетных), разместить новые, более совершенные, учитывающие предыдущие результаты научные приборы и радиовысотомер, теперь уже полностью исключавший неоднозначность измерений. А чтобы аппарат быстрее проходил атмосферные слои, площадь парашюта уменьшили в четыре раза. Аппараты должны были также выдержать большие перегрузки и температуры. Знакомясь со станциями, не мог не подивиться искусству проектантов и конструкторов: так сильно усовершенствовать конструкцию, обладая практически той же массой аппарата.

При создании испытательной бригады сплава опыта и молодости, как задумывалось, не получилось. Из ветеранов удалось заполучить трех-четырех: остальные были заняты работой над другими аппаратами, и начальство их не отпустило. Наиболее многочисленное звено испытателей составила совсем зеленая молодежь — только что со студенческой скамьи. Александр Пыренко, Сергей Кияев, Валерий Солонкин — новые, незнакомые имена. Как ребята справятся с делом? Насколько развито в них чувство ответственности? Последнее особенно волновало.

На испытания поступила тепловая машина. За ней стали прибывать динамические. Как уже говорилось, из множества проблем обычно одна становится особенно острой. На «Венере-4» ломали копья о систему терморегулирования. В этот раз перегрузки ломали аппарат. Конструкция спускаемого аппарата обязана была противостоять перегрузкам в 450 единиц. В полтора раза выше перегрузок, действовавших на предыдущую станцию при входе в атмосферу планеты. Столь большое возрастание перегрузок объясняется тем, что скорости входа станций в атмосферу планеты в 1969 году ожидались значительно выше, чем в 1967, из-за взаимного расположения Земли и Венеры.