В мгновение ока рядом оказалась мама и сразу кинулась меня обнимать. По её сочувствующему взгляду я поняла, что она слышала либо часть разговора, либо весь. Я почувствовала, что готова провалиться под землю из-за того, что мама стала невольным свидетелем моего позора, и разрыдалась у неё на плече. Боль обиды разрывала сердце, сквозь слёзы я бесконечно повторяла одно и то же: «За что? Что я ему сделала?» В ответ мама лишь крепче сжимала меня в объятиях. На пороге появился растерянный отец, услышавший звук разбившейся посуды. Он явно хотел спросить, что случилось, но, видимо, мама сделала предупреждающий жест за моей спиной, и он ретировался обратно. И тут я заметила А́дама, стоящего на верхней ступеньке лестницы. В его глазах уже сверкали молнии, а губы превратились в тонкую полоску. Брат, как всегда, понял всё без слов. И хотя он не произнёс так подходящую к ситуации фразу: «Я же говорил», я вдруг разозлилась на его правоту.

Я вырвалась из кольца рук матери, вскочила и побежала наверх мимо А́дама, словно не видя его. Повернув ключ в двери, я заметалась по комнате и стала крушить всё на своём пути: рвать рисунки и фотографии, посвящённые Питеру; дневник, которому доверяла мысли и чувства. Увидев так и не надетые туфли, я завизжала, как безумная, и вышвырнула их в открытое окно. Но этого было недостаточно, чтобы утолить моё бешенство. Я стояла посреди комнаты, усеянной обрывками, и искала, что бы ещё уничтожить. Зеркало услужливо отразило мою фигуру в вечернем платье, растрёпанные волосы и лицо с потёками косметики. Задыхаясь от злости, я стала раздирать на куски праздничный наряд. Нитки натужно рвались под напором моих рук, прекрасная ткань жалобно трещала. Вскоре я осталась, подобно Золушке, в лохмотьях. Силы покинули меня, я повалилась на кровать и снова разрыдалась. Я слышала, как в комнату стучатся родители и просят открыть дверь, но не хотела никого видеть. Чем они могли мне помочь? Присказками, что «время лечит» и «это не смертельно»?

Вдруг я почувствовала нечто твёрдое, уткнувшееся в бок. Пошарила по постели и вытащила из-под смятого одеяла книгу – мою любимую «Керри» Стивена Кинга. Я недавно перечитывала её и, как всегда, страшно сочувствовала девушке-изгою, вынужденной терпеть безумную мать. Я никогда и представить не могла, что окажусь на месте обожаемого персонажа. Вот только Керри владела телекинезом и отомстила в полной мере своим обидчикам. А что могу сделать я? Как мне наказать Питера за его издевательства?

В ответ на мой немой вопрос возле двери раздался тихий голос А́дама, который просил впустить его. Я немного подождала: «Вдруг уйдёт?», но брат настойчиво оставался возле комнаты. Зная, каким он может быть упрямым, я вздохнула, впустила его и вернулась в спасительные объятия постели. А́дам присел на краешек кровати, его лицо было полно сочувствия. Постепенно его черты стали искажаться от гнева, в глазах заполыхал огонь. Сквозь сжатые зубы он процедил, что отомстит за меня во что бы то ни стало. Я ничего не ответила. Но когда за А́дамом тихо закрылась дверь, я скрестила пальцы и наконец заснула.

Ночное притворство не позволило мне избежать посещения пышного, но ничего не значащего для меня мероприятия под громким названием «вручение аттестатов». Меньше всего на свете мне хотелось идти в переполненный выпускниками и их родственниками зал, чтобы в дурацкой мантии и уродской шапке слушать напыщенные напутствия от «лучших учеников» и директора. Собственно, так я и сказал А́ве, когда она начала меня уговаривать пойти на этот парад пингвинов. Не в обиду пингвинам будет сказано, потому что они милые и классные птицы, в отличие от моих одноклассников. Сама сестра из-за наших ночных «посиделок» проснулась лишь в полдень и сейчас металась по своей комнате в угаре сборов, по пути пытаясь меня уговорить поехать с ней и родителями.

– А́дам, ты обязательно должен присутствовать на вручении аттестатов, – почти кричала она мне из-за ширмы, пытаясь найти блузку в шкафу.

– Зачем? – страдальческим голосом поинтересовался я, но А́ва уже меня не слушала и бормотала себе под нос:

– Да где же эта чёртова блузка? Я точно помню, что подготовила её заранее и повесила на вешалку. Не сбежала же она!

Я внимательно осмотрел комнату и увидел торчащий рукав из-под одеяла.

– Ты эту рубашку искала? – спросил я, указывая на беспорядок, царящий на кровати. В отличие от меня, по-военному аккуратного во всём, А́ва жила в бардаке, который она гордо именовала «творческим хаосом».

– Где?

– Да вот же, под одеялом, похожим на ком старьёвщика, – широко улыбаясь, сказал я и, дотянувшись до кровати пальцами ноги, указал на потерянный предмет гардероба. А́ва прищурила глаза, слово на неё напала внезапная близорукость, и повторила:

– Где? Ничего не вижу. – Но я уже понял, что пропажа обнаружилась, по её покрасневшим щекам.

Сидя на стуле, я насмешливо наблюдал, как сестра подошла к кровати, осторожно откинула одеяло, будто там притаилась ядовитая змея. Я деланно втянул носом воздух и ехидно прокомментировал:

– Оп-ля! Какая неожиданность, вот же она! Ты точно её собиралась надеть? На мой взгляд, эту рубаху кто-то жевал, наверное, скунс, судя по запаху.

И тут же понял, что перегнул палку. А́ва так и осталась стоять, глядя на комок злосчастной блузы, а её глаза уже налились слезами.

– Я была уверена, что подготовила и кофточку, и юбку для вручения! Как она попала на кровать? Что же мне теперь делать?

Сестра не относилась к числу людей, впадающих в истерику по подобным пустякам. Поэтому я перестал иронизировать над ситуацией и начал быстро успокаивать А́ву. Она явно нервничала, но вряд ли из-за треклятой рубашки, скорей всего, по поводу предстоящего бала. В последние дни она только о выпускном и говорила. А́ндерсон выдвинут на звание короля бала вместе со своей бывшей девушкой, и если они оба победят, то сестра окажется в дурацком положении. Мне такой расклад совершенно не нравился, но я предпочёл оставить размышления на этот счёт при себе. А́ва и так хорошо знала моё мнение о Питере. Сначала она пыталась меня переубедить, но потом оставила это занятие. Поэтому мы старались не говорить об А́ндерсоне, соблюдая нейтралитет.

– А́ва, посмотри, ничего страшного не случилось. Давай сейчас быстро погладим рубашку, и всё будет просто отлично. К тому же под мантией её совсем не будет видно, максимум манжеты.

– А как же запах, как от скунса? – недоверчиво спросила сестра. – Ты же сказал от неё воняет! Как я её надену?

– Да я неудачно пошутил! Всё с рубашкой нормально. Прости, я просто придурок! Возьми и сама убедись.

Вытирая слёзы тыльной стороной руки, А́ва двумя пальцами подняла кофту, осторожно понюхала и с облегчением выдохнула:

– А́дам Твинн! Разве можно так шутить в такой ответственный день! Я и вправду поверила, что блуза воняет. Как тебе не стыдно?! Теперь ты просто обязан поехать со мной на вручение аттестатов, чтобы загладить свою вину.

– Конечно-конечно, – поспешил согласиться я, – пойду оденусь в соответствии с тюремным дресс-кодом. Только больше не плачь, пожалуйста. Ещё раз прости меня.

– Ты будешь прощён, когда я увижу тебя среди радостной толпы выпускников, – проговорила А́ва, быстро отворачиваясь от меня. – И кстати, это не рубашка, а блуза, – добавила она, и в её голосе проскочили победные нотки. И я понял, что меня обвели вокруг пальца, как пятилетнего пацана.

Делать нечего, слово – не воробей, пришлось мне идти и облачаться в парадные чёрные штаны и белую рубашку. Садясь в машину, я отметил, что в итоге она надела брюки, а не юбку, как планировала ранее, и погрозил А́ве в притворном гневе кулаком. На самом деле, я обрадовался, что сестра улыбается, и угроза ливневого дождя из её глаз миновала.

Прибыв в школу, украшенную воздушными шарами и надписью «Выпуск – 2008», я снова ощутил свою ненужность. Все друг друга поздравляли, обнимались и заверяли в вечной дружбе. Тут и там раздавался весёлый смех. Я был явно лишним на этом празднике жизни.