Радостная Мария побежала к выходу.

В харчевне было душно. Вспотевшие музыканты играли «Сентиментального Джони». Она всегда боялась, что их любовь станет достоянием всей деревни, и шла с ним под руку, как во сне. Из помещения долетали звуки песенки.

«В сорок пятом здесь были американцы. А теперь они ушли куда-то за Черную гору. Это близко — километров шесть отсюда. И Павел там где-то с ними, тоже, наверное, слушает «Сентиментального Джони». Сегодня суббота, почему бы и ему не пойти на танцы? Я ведь иду. Он, очевидно, и не думает обо мне, не вспоминает. По-своему мы любили друг друга, хотя поженились больше из страха, что его отправят в Германию во время войны. Он был хорош собой». Воспоминание о Павле почему-то не давало Марии покоя.

Сияющий Буришка стоял среди музыкантов. «Сентиментальный Джони» была его любимая песня, он играл ее, закрыв глаза, со счастливым выражением лица. Беран, напротив, выглядел кислым, а Галапетр безразличным. Это были настоящие шумавские музыканты, их сердца навсегда были отданы вальсам и полькам. Вот только Витек немного отличался от них.

Она шла за Земаном между столами. У пограничников в Хамрах был «свой» стол на вечеринке. «Свои» столы имели дровосеки, землемеры и лесничии, словаки, венгры и немцы с горных Хамр, старожилы и местные тузы: хозяин харчевни пил с Ваврой, учитель и секретарь национального комитета — со своими женами. За столом лесничих играли в карты.

В это время на дороге перед харчевней заплясал-закружил ветер.

«Отсюда Павел провожал меня впервые», — опять вспомнила она.

В этот момент заиграли современный танец, и некоторые ушли отдохнуть. Буришка трясся под звуки музыки, бесновался, закатывая глаза к потолку с красивым стрельчатым сводом, в котором виднелось несколько маленьких дырок, оставленных в 1945 году распоясавшимися американскими вояками.

Мария танцевала с Карелом все подряд, в духоте, в табачном дыму, под буйный ритм венгерской народной песни, доносившейся из угла.

Она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Ей было совершенно безразлично, что о ней думают другие. Музыка зачастила «охотничью» — парадный вальс местных жителей.

— Я хочу пить, — сказала Мария, когда кончился вальс. Они протиснулись к стойке. Пограничник взял лимонад и нес стаканы, подняв над головой. Совсем близко сверкнула молния. Показалось, что от грохота грома содрогнулся танцевальный зал.

— Боже мой! — испуганно произнесла Мария. — У меня остались открытыми окна. Я сейчас же бегу туда!

Прежде чем Земан успел что-нибудь ответить, она поставила недопитый стакан на стойку и бросилась на улицу, в дождь. Пограничник медленно допивал. Смотрел на танцующие пары. Увидел молодую цыганку Яну, которая танцевала с Георгием.

Цыганек сидел среди музыкантов и не видел, что за ближним столом, принадлежащим лесорубам, кто-то долго наблюдал за ним.

— А, молодой человек… Мне кажется, вы здесь застряли надолго. Так или нет? — раздался голос Палечека.

— Посмотрим, — ответил Цыганек многозначительно.

Его сердце, однако, чувствовало, что надолго.

— Идет дождь, — сказал Марии кто-то возле дверей, но она даже не обратила внимания на эти слова. У нее не было ни плаща, ни зонта, даже платка на голове. Выбежала на дождь. Холодные струйки освежили и охладили разгоряченное лицо. Через минуту она уже прижималась к стене магазина, навес крыши спрятал ее от дождя. Она поднималась по лестнице, напевая мелодию охотничьего вальса. Она шла легко, и ей казалось, что она еще находится в объятиях Земана. Дойдя до двери, достала из сумочки ключи.

И в тот же миг с губ ее сорвался крик, полный ужаса. Невыносимый страх парализовал ее разум. Какую-то долю секунды она стояла как вкопанная, держа ключ в руке, не в состоянии двигаться, подобно испуганному зверю, которому грозит смертельная опасность. На освещенной части двери она увидела чью-то тень — она принадлежала тому, кто приближался к ней от дверей. Хотела еще крикнуть, но только приглушенно всхлипнула. Чья-то рука сзади зажала ей рот, но не сильно. Она могла бы защититься, если бы не страх.

— Что же ты меня не пригласишь? — сказал голос, который она узнала сразу.

Это был Павел Рис, ее муж.

Она начала нервозно открывать дверь.

— Не закрыто, — произнес он чуть охрипшим голосом.

Вошел в кухню следом за ней. Обнял и несколько раз поцеловал ее. Она все еще дрожала. Ее губы были холодны как лед. Смотрела на него удивленными глазами. Как он постарел! И всего только за полтора года… На какое-то мгновение ей стало жаль его. «Пришел, — подумала она с тоской. — Теперь, когда между нами все кончено».

— Закрой окна, — скомандовал он. — И задерни шторы.

Мария вошла в комнату и захлопнула окна. Потом прислонилась к стене.

— Хорошо, что ты вернулся, — сказала она. — Мы должны поговорить.

— О чем?

Она помедлила с ответом.

— Поговорим потом… Завтра, послезавтра…

— Я пришел… не надолго. Я здесь из-за тебя. У меня теперь хорошее место… там, на той стороне. У меня была очень тяжелая жизнь в лагере, приходилось даже воровать. Мне, Павлу Рису! Но теперь все позади. Поэтому я пришел.

— Что делаешь теперь?

— Найдем для такого разговора более подходящее время, — сказал он.

«Непохоже, чтобы ему везло», — подумала она.

Резиновые сапоги его были забрызганы грязью до колена. Шел через границу!

Он остановился на пороге гостиной, осмотрелся вокруг и там, где висела их фотография, увидел на стене пустое место. Тихо присвистнул, не от злости, а скорее от удивления. Она опустила голову, но затем у нее вырвалось:

— Полтора года я ждала! Жила одна, одна как перст!

Муж сел в кресло. Хотел закурить, но передумал. Там, на той стороне, он научился вести себя так, чтобы оставлять как можно меньше следов. Рис рассчитывал исчезнуть снова, не оставив заметных следов. Боялся. Страх всегда играл в его жизни решающую роль. Боялся во время войны попасть в Германию и поэтому тогда женился на Марии. Боялся наказания, когда задавил того ребенка. Поэтому уехал туда, куда ему так хотелось три года назад. Боялся голода, поэтому воровал в Мюнхене. Полицейский стрелял в него в тот момент, когда он вылезал из украденной автомашины. После этого он уже боялся воровать. В это время к нему пришел агент Си-Ай-Си и предложил ему интересную опасную работу. Он боялся и ее, но выбора не было. Работа заключалась в том, чтобы, ходить с Килианом через границу по направлению к Хамрам. Старый контрабандист уверял, что тропинка безопасна, но именно на ней он нашел свою смерть, хотя эта тропинка хорошо ему служила десятки лет… Рис снова испытывал животный страх. Теперь, после смерти Килиана, он обязан проводить. Но эта работа была не по вкусу Павлу Рису. Решил, что сбежит куда-нибудь подальше от баварской границы, в другое государство, в Канаду, в Новую Зеландию. И вспомнил о Марии. Она была хорошей и практичной женой, подошла бы ему для такой роли. Рядом с ней он чувствовал бы себя сильнее. С нею мог бы пройти пешком всю Европу. Поэтому и пришел сюда.

Она упрекнула, что не писал. Но разве он мог? Что бы он ей написал? Чем бы похвастал? Что голоден? Что ворует? Их фотография уже не висит на стене… Но курительный прибор еще стоит, и у Павла появилось желание выкурить сигарету. Пламя из зажигалки осветило его хмурое лицо.

— Мне лучше не было, Мария…

Больше не хотел говорить.

Снаружи лил дождь.

— Ты убежал тогда, — сказала она с горечью. — Этот мальчик умер.

— Я знаю.

— Вся деревня набросилась на меня, будто я его убила…

Рис зажигал и гасил зажигалку.

— Так уж случилось… Но не погибать же мне из-за этого.

— В конце концов, я тебя простила, — сказала Мария тихо, опускаясь в кресло. — И ждала тебя, долго… все это время ждала, что ты вернешься, объявишься, отбудешь наказание… мне не было это безразлично.

Он погасил зажигалку, свободной рукой потянулся через столик и схватил ее холодные пальцы. Потом взглянул на плечи, которые когда-то гладил и обнимал, на волосы, посмотрел жене в глаза и так крепко стиснул ее руку, что Мария вскочила. Они стояли друг против друга, и Рис раскрыл объятия, чтобы обнять ее. Мария почувствовала, что он еще любит ее.