В воздухе витало чувство обреченности, оно пробивалось сквозь кожу, вызывало мандраж. От этого чувства невозможно было избавиться, накинув плед или выпив горячего отвара. Ощущения являлись частью сделки, постоянным напоминанием о том, где наше место в этой игре.

В этот раз пирс был практически пуст. Часть жителей решила сразу идти на площадь. Важный день: из своей обители, в преддверии Дня Рыка, должен спуститься Оракул. Мне и самому требовалось попасть на площадь вовремя. Я ведь из числа тех, кто возводит алтарь и устанавливает столбы, а значит, должен слышать все, что связано со Знанием.

Вода слишком точно отражала небо, чтобы я мог просто встать и уйти. Меня завораживала двойственность, я понял, что не могу определить, какая часть картинки являлась повторением другой. Где тут был верх, а где низ. От этого мне стало не по себе. Я потерялся в пространстве. Птицы плыли в воде и летели по небу, меня зажало между двумя плоскостями, и тело стало помехой. Застрявшей песчинкой, которая мешала им слипнуться во что-то цельное и совершенное. Меня следовало стряхнуть, я и сам хотел этого, но не мог сдвинуться, пока солнце, а точнее его части, не начали свое одновременное погружение то ли внутрь воды, то ли внутрь неба.

Когда половинки в разделенных плоскостях образовали полный круг, меня отпустило. Я смог увидеть целое в тот момент, когда остальные видели лишь половину.

Пришло время встать на ноги и отправиться на поляну. Помню, что решил пойти по прямой, через лес, но обнаружил себя на окольной дороге, идущей вдоль берега. Неужели я опять замечтался и перепутал пути?

У каменных ступеней я снова пришел в себя. Меня рывками перекидывало из одной точки пространства в другую, я не мог сосредоточиться и проследить собственные перемещения.

Амфитеатр располагался вокруг алтаря, где я, Седой и еще пара добровольцев должны были установить столбы тотемов, обрамляя Червоточину. Последняя представляла собой нагромождение каменных плит, похожих по своей структуре на лаву. Кто-то утверждал, что это и была застывшая магма и правильно выстроенный ритуал в День Рыка позволит ей вернуть форму, растопит портал. Предыдущие попытки попасть внутрь или наружу не привели ни к чему, кроме слухов о том, что Знания все еще недостаточно.

Мы с Седым были единственными людьми на острове, кто решился провести ночь на Червоточине. Это вышло случайно, не то чтобы мы горели желанием испытать себя и столкнуться с тем, что нельзя объяснить. Разметка места и необходимые расчеты затянулись. Сначала отключился я, потом Седой. Уснули, где пришлось, прямо под полной луной. Казалось бы – ничего такого. Нет разницы, в какой точке острова расположиться на ночлег. Засыпая, человек умирает и возрождается уже другим, точка перерождения не имеет значения.

Пока тело спит, мозг вынужден работать с тем, что ты успел запихнуть в него с прошлого раза. Отсортировать, сравнить с имеющимися образцами, откалибровать по значимости. Провести анализ мыслей, действий, намерений, напомнить, напугать, указать возможные варианты решения, взмахнуть кнутом, дать пряник. Вся эта огромная работа сопровождается многочисленными сценками за гранью законов внешнего мира. Там лица вплывают друг в друга, а предметы не успевают принять четкие очертания, так как органы зрения отключены и приходится импровизировать по памяти, которая и так переполнена. В нашем случае в процесс вмешивается еще и некая третья сила, которая уничтожает большую часть переработанной информации, чтобы новый день мало чем отличался от предыдущего.

Мы просто вырубились в странном месте, но для остальных обитателей с их трепетным отношением к Знанию наш поступок стал очередным доказательством исключительности Седого и показателем моей смелости, как его вечного подмастерья. Нам оставалось кивать, подтверждая их умозаключения. Зачем спорить с людьми, жизнь которых сосредоточена вокруг культа с неясными целями? Хотят видеть в нас нечто большее, чем мы представляем собой на самом деле, – пусть будет так, главное – не стать козлами отпущения в тот момент, когда триумф обернется крахом. Сегодня они носят камни для строительства монумента, а завтра ими же пробьют тебе голову. Окропят кровью алтарь – в качестве расплаты за ошибки, которые сами же и совершили, переложив ответственность. Если им, конечно, позволят это сделать те, кто следит за нами.

Ночь на Червоточине никак не сказалась на Седом, он по-прежнему не видел снов. Мой разум воспользовался моментом, подсунул мне крепкую историю на ночь, остальным бы точно понравилось. Пересказывать ее суть я не стал, чтобы уважение большинства не переросло в благоговение, от которого рукой подать до возникновения новых лидеров культа и внутреннего раскола. Пусть радуются тому, что имеют.

Сон крепко застрял в голове. В нем я то ли стоял, то ли парил над землей. Я не мог видеть части своего тела, скорее был внутри некого ощущения себя. Кем-то вроде призрака без тесной основы, сковывающей движение.

Небо вибрировало, что-то билось в него с той стороны. Оно сдерживало удары, но гул становился сильнее, и огромная, во все полотно, трещина делила перспективу пополам. От нее расходились волны трещин поменьше, пока закат не начал рассыпаться кусками мозаики. Отошедшие куски то исчезали, то снова появлялись на своем месте, будто пространство запуталось с тем, какую именно последовательность деталей оставить для этого угла обзора. Потом цвета и вовсе погасли, проявилось что-то вроде каркаса с сеткой. Шестиугольные ячейки транслировали пустоту. Полотно, натянутое на них, пропало. Оказалось, что все это время никакого горизонта не существовало, мы торчали под гигантским куполом, который передавал нам в сетчатку световые лучи.

Я помнил, что цвета не бывает в природе, это влияние света на несовершенное устройства человека. Получалось, что не было и самих концепций, которыми мы привыкли оперировать, – неба, облаков, солнца, а что тогда существовало на самом деле?

Ячейки вновь завибрировали, экран замигал, демонстрируя новые изображения. Более точные, наполненные, но при этом темные и пугающие. Кажется, мироздание транслировало апокалипсис.

Во мне не было страха. Точнее, я не мог его испытать, был скорее наблюдателем, но при этом частью той силы, что создает, а не создается, хоть еще не понимал до конца своей сущности. Если и наступал миг всеобщей расплаты, от меня требовалось не вмешиваться, соблюдая нейтралитет.

У меня было имя, оно принадлежало мне по праву и несло нагрузку, выходящую за рамки идентификации. Переплетение его звуков пробуждало спящие вулканы, я знал, что кто-то произнес его, поэтому те бушевали по всему миру, выпуская наружу затаившуюся злобу. Магма пробивалась через земную кору. Происходил передел сфер влияния, формирование нового порядка, пепел наполнял воздух, образуя воздушные замки. Их пробивали насквозь падающие с небес птицы.

Прежде чем жизнь возьмет свое, всегда происходит шествие смерти.

Ячейки вибрировали все сильнее, волны накатывали с разных сторон, забираясь внутрь существ, обладающих оболочкой. Проникали в сосуды из плоти, превращая их содержимое в жуткое месиво, и двигался дальше, к следующей преграде. Тела в агонии валились на землю. Скрюченные корни существ, что всегда были внутри почвы, втягивали трупы глубоко вниз, очищая поверхность от человеческой скверны.

Из меня сочился то ли свет, то ли сгусток энергии другого порядка, который растворял тех, кто решался идти мне навстречу, но это был их выбор, а не моя прихоть, я оставался безучастным. Плыл вперед, пока Земля набирала обороты, растряхивая больное тело.

На горизонте возникло чье-то лицо. Растянулось по своду купола, чуть отстранилось, и стала видна огромная ладонь, тянущаяся к шару, который мы считали своей планетой. Рука сжала шар, а на далеком лице появилась улыбка. Сначала она показалась мне доброй, но рука сдавливала шар все сильнее, а потом стала трясти его так, что содержимое купола разлетелось по воздуху.

Последнее, что я помню, – как захрустел каркас шара.