Если и были двери, за которыми меня когда-то ждали, то вряд ли я смогу найти к ним дорогу, чтобы хотя бы постучаться для приветственной речи.

Будь проклят тот, кто засунул меня на край света.

Клянусь, ты ответишь за это.

Если разобраться, на острове было все, что необходимо для существования. Еда, вода, крыша над головой, какая-никакая компания, но каждый новый день вгрызался в глотку сильнее, чем предыдущий. Это медленно убивало ту часть меня, что еще можно было назвать человеческой, оставляя лишь животную составляющую.

Может, и не так плохо, что наши воспоминания хранились теперь где-то глубоко для того, чтобы добраться до них самостоятельно. Я не представляю ту боль, которой мы будем награждены, если общее ощущение потери сменится конкретными фактами относительно того, кто мы есть, где жили наши близкие люди, как они выглядели, говорили и пахли. Одно-единственное страдание от неведомой утраты сменят тысячи других, разделенных, обоснованных, действующих как пчелиный рой. Они атакуют одновременно. Станут жалить, укус за укусом, пока концентрация яда не достигнет критической отметки и горло не распухнет, сжимая дыхательные пути.

Либо в наших мучителях есть строго контролируемое милосердие, либо его нет и в помине. И нас специально держат на кромке лезвия, чтобы иметь возможность растянуть мучения во времени.

Что я помнил, как только попал сюда? Сколько успел забыть? Когда навсегда распрощаюсь с теми знаниями, что еще хранит моя голова?

Сегодня я знал, что такое поезд или кошелек, но уже завтрашним утром могу забыть о том, каким словом следует называть предмет для ловли рыбы. Такое случается сплошь и рядом. Информация рассеивается, впитывается в почву острова, превращая нас в тупых, послушных рабов, заточенных под определенные цели.

Во главе угла – Пророчество и подготовка к его исполнению.

Что это, если не эксперимент над психикой? Знать бы еще, как будет выглядеть подопытный по его завершении, что с нами станет в итоге?

Противиться – невозможно.

Поддаться – опасно.

– Через пару дней сможем начать обработку, – раздался голос Седого, прервавший мои размышления.

Он сел рядом и отмахнулся от Кремня, схватившего с полки бутылку.

– Я думал, что справился, но опять упустил детали. Ты не видел мои новые записи? Наверное, они там, где и предыдущие. Не помнишь, где это?

Он замолчал и просто уставился на Немого. Будто его не особо интересовал мой ответ.

– Нет, не видел, – ответил я. – Впрочем, как и вчера. Да и несколько дней назад. Ты по-прежнему уверен, что записал что-то новое? Единственный способ сохранить уверенность – плотное взаимодействие с тем, кто сможет быть рядом в нужную минуту, не отвлекаясь на бесконечные молитвы. Оглянись вокруг, кого ты здесь видишь? Правильно! Только меня. Но вчера ты сказал, что тебе нужно подумать, и чуть ли не силой вытолкнул меня из мастерской. Так что записи либо исчезли, либо их не было вовсе. Песок в наших часах утекает быстрее, чем кажется. Будто отверстие становится больше. Так что, если приходит мысль, держи меня рядом и записывай. Иначе это безумие будет тянуться куда дольше, чем позволяет нам оставшийся промежуток до Дня Рыка.

Ты бы выпил со мной, может, чего и проявится на поверхности. Кстати, Рыжий уже не помнит о том сне и машине, которая везла его по лесным тропам. Они подчищают следы, скоро все позабудут, что было еще что-то помимо острова. Ты можешь конструировать свой портал, верить в любые сказки, но не забывай, что всем тем, что ты знаешь и умеешь, ты обязан другой жизни. Которая точно была и точно не здесь. Я бы снова предложил сосредоточиться на этом моменте, но ты же сделаешь вид, что мои слова вообще не вылетали изо рта. А потом молча уйдешь городить свои устройства, идеи которых «случайно» пришли тебе в голову. «Случайно» придумал, «случайно» знал, как сделать, «случайно» построил. Так ведь, дружище?

Седой не ответил. Внутри его мозга предложения, возможно, и выстраивались до конца, но на выходе обнаруживалось, что часть слов попросту растворялась по пути к речевому аппарату. Он не видел никакой необходимости в том, чтобы доводить разговор до логического завершения. Мог с легкостью прервать процесс, мгновенно переключиться, чтобы занять себя чем-то другим, что имеет под собой материальную основу.

Седой предпочитал говорить руками. Общение расходовало энергию, которая могла пойти на что-то более важное.

Я не обижался, наверное, мы и спелись по этой причине. Мне был необходим слушатель, который все еще сохранял некую связь с реальностью. Ему – человек, который будет выдергивать его из плена чрезмерного трудолюбия, способный заменить равное общение длительными монологами, не требующими обратной связи. Я мог помочь, записать, запомнить редкие указания и заполнить тишину фоновым шумом. Идеальное сочетание качеств.

Седой – мастер на все руки. Если что-то на острове появлялось не само по себе, что случалось все чаще, то всегда при прямом участии Седого. Все наши первобытные механизмы рождались через его труд, поэтому и создание столбов стало смыслом и делом его существования на острове.

Я превратился в помощника. Мое присутствие было оправдано тем, что прилагаемые мною усилия – это разведенный концентрат усилий самого Седого.

Поначалу ощущалось его внутреннее сопротивление, в котором была скрыта и тайная обида на мироздание за то, что Бог или Боги не дали ему четыре руки вместо двух. Но в итоге он согласился делить работу на двоих, и мы успешно справлялись.

Присутствие Седого давало ощущение спокойствия. Чувство правильно подобранного момента, будто все составные части вселенной сошлись в нужных местах относительно друг друга и мы делали ровно то, что должны делать. Независимо от значимости самого действия.

– Ты решил, какой из столбов вырезать первым? – спросил я, зная, что только эта тема поможет вывести его на разговор.

Но в этот раз просчитался.

Седой кивнул, улыбнулся чему-то невидимому и собрался на выход.

– Если в этом есть хотя бы часть правды, мы узнаем об этом первыми, – сказал он на прощание и вышел на улицу.

И что он опять имел в виду?

Я допил из кружки остатки «Сафари», кинул взгляд на птицу, переключившую внимание на пошевелившегося Немого. На миг мне показалось, что я и не пил вовсе. Разозлившись на себя за подобные мысли, я потянулся за бутылкой.

2. Детали

Я сидел в мастерской и ждал, пока Седой перейдет в следующую стадию своего ежедневного развития – начнет воспринимать меня как-то иначе, нежели часть скопившегося у стены мусора. Хорошо, что он еще помнил, кто я такой, иначе нам тут придется совсем туго.

Память на острове – уличная кошка. Она обретала хозяина на короткий период, получала то, что хотела, и уходила обратно на свободу. Ей больше нравилась охота на крыс и мышей, чем прием пищи по расписанию, поэтому все наши разговоры и выводы основывались на вспышках из прошлого, когда память наносила краткие визиты. Эти вспышки выдавали нам ровно столько информации, сколько нужно было для совершения необходимых действий. Мы хотели, но не могли зайти дальше или сделать больше, чем требовалось кому-то, стоявшему над нами. Будто все действия были заранее предрешены и прописаны, а мы вынуждены следовать им не только по внешним причинам, но и по внутренним. То есть были не в состоянии остановить себя, перестать двигаться и просто переосмыслить момент.

Я ничего не помнил. И при этом помнил все, что нужно, чтобы дожить до вечера и выполнить работу, которая вроде и попадалась под руку сама, но во всех действиях прослеживалась логика глобального замысла.

У нас был мешок вопросов, в который мы лезли руками, чтобы достать первый попавшийся. Но хоть высыпи все содержимое на землю, перебери все, что набилось, – ни на один из вопросов не будет найдено толкового ответа. Вернее, к любому вопросу подойдет любой ответ, и дело будет заключаться в личном желании подтвердить или опровергнуть новое сочетание. Возможность выбора, которая маскирует его полное отсутствие.