И здесь же, в ветвях разлапистого дуба, растущего на краю поляны, засел Амальгар. Уже вечерело и прохладный ветерок, долетавший из леса, заставил мало что не закоченеть «короля франков». Под ним, привлеченные теплом его тела, ползали какие-то насекомые, над головой ухала невидимая сова, каждый раз заставлявшая Амальгара невольно вздрагивать от неожиданности. Решимость, владевшая им с самого начала пути, начала ослабевать: впервые за все это время Амальгар вдруг осознал, что даже не знает Лупа в лицо. Если он ошибется или промахнется, второго шанса у него не будет — и молодой король обливался холодным потом при мысли о возможных последствиях этой ошибки. Меж тем над поляной сгущались сумерки — и франк все хуже различал людей, мельтешившие вокруг костров и шатров. С наступлением ночи охотники возвращались в лагерь, — с окровавленной добычей, перекинутой через седло, со связками убитых птиц на поясах, в сопровождений свор лающих собак, — и Амальгар почти отчаялся высмотреть в этой толпе нужного человека.
Внезапно из лесу протрубил рог и на поляну выехал статный человек на белом коне. За ним следовало несколько всадников, везущих окровавленную добычу — тушу оленя, молодого кабанчика и нескольких птиц. Сердце Амальгара екнуло, когда он увидел как мужчина остановился перед большим костром и пламя осветило расшитое золотом облачение, много превосходившее богатством одеяния прочих охотников.
— Бог послал его величеству удачный день, — раздался подобострастный голос. Мужчина со смехом ответил что-то, но Амальгар уже не слышал, охваченный радостным возбуждением. Сердце колотилось так бешено, что молодой король испугался, что стук его услышал и на поляне: торопясь, он приподнялся на ветке и, что есть силы натянув тетиву, пустил стрелу. Одновременно король спрыгнул с коня — и у Амальгара захолонуло сердце, при мысли, что он промахнется. Но всадник вдруг будто споткнулся и тяжело повалился на руки подоспевших подданных. Стрела пробила ему шею- и Амальгар, в запале, успел пустить еще две стрелы, одна из которых тоже угодила в цель. Скатившись с дерева, молодой король опрометью кинулся через лес, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки и скользившую под ногами землю. В голове его билась одна-единственная радостная мысль: «Получилось!».
Он скатился в овраг, кинувшись к привязанному коню — и тут же замер, пораженный. Его скакун лежал на земле с разорванным горлом, а над ним, алчно вгрызаясь в тушу, стоял огромный черный волк. Вот он поднял окровавленную морду — и желтым огнем блеснули глаза. С коротким рыком зверь кинулся на Амальгара, но тот выхватил скрамасакс и ударил, почти вслепую. Волк взвыл, скакнул в сторону и исчез в кустах. Молодой король выскочил из оврага, ошалело оглядываясь по сторонам — и почти сразу услышал громкий конский топот. На лесной дороге вырос силуэт всадника и Амальгар, не разбирая дороги, кинулся в лесную чащу. Он успел пробежать около двадцати шагов, когда что-то с силой ударило его по голове и все вокруг поглотила тьма.
Между болотом и морем
— Краааа!!! — раздалось над головой и Бранвен инген Бели невольно вздрогнула при виде большой черной птицы, усевшейся на мачту драккара. Ворон, искоса глянув на женщину умным глазом, поворошил клювом в перьях и, издав очередной крик, сорвался с мачты, быстро скользя над свинцово-серыми волнами.
— Редко увидишь ворона в открытом море, — норманн Харальд подошел к королеве со спины, задумчиво рассматривая улетавшую птицу, — если бы я придерживался веры отцов, то решил бы, что сам Один благословляет наш поход. А что сулит внезапное появление ворона христианам?
Бранвен перевела взгляд с растворявшейся в тумане птицы на ярла Рогаланда, стоявшего возле нее в плаще из волчьей шкуры, наброшенной поверх кольчуги. Светлые волосы прикрывал шлем, увенчанный серебряной фигуркой волка, а на груди красовался золотой крест, усыпанный драгоценными камнями.
— Христиане считают дьявольским суеверием любые гадания, — сказала королева, — будь то крик совы или вороний грай. Не тварь, но Творец решает, кому и что суждено.
— Удобный бог, значит, — хмыкнул Харальд, — раз может заменить разом всех тварей, что предвещают беду или победу. Выходит, я все-таки не прогадал со сменой веры.
Он блеснул белыми зубами и Бранвен невольно улыбнулась в ответ. Харальд почти не скрывал, что крестился исключительно из корыстных побуждений: не по велению сердца, но лишь затем, чтобы отомстить и получить сильного союзника. В душе он оставался всем тем же язычником, да и среди его воинов крестились немногие, тогда как большинство продолжали демонстративно носить молоты Тора и иные языческие символы, с плохо скрытым презрением игнорируя робкие попытки священников Альбы проповедовать среди них. Впрочем, Бранвен, тайком советовавшейся с друидом Ноденса, подобное пренебрежение условностями даже нравилось. Как нравился и сам Харальд, — нагловато-красивый, отважный, точно знавший чего он хочет — и не брезгующий любыми средствами для достижения цели. В этом Бранвен, также тщательно готовившая свою месть, вполне понимала вождя северян.
Норманны немало помогли Утреду в этой войне — при взятии Эоворуика и после, в результате чего чуть ли не две трети владений Энгрифледы оказалась под властью короля Альбы. Однако попытка с налету взять Люнденбург кончилась неудачей: Сиксвульф, тэн Суссекса, оставленный Энгрифледой за главного в столице, сумел собрать фирд с оставшихся территорий и нанести Утреду несколько поражений. Меж тем в тылу захватчиков начались мятежи, да и в целом войско понесло немалые потери, из-за чего Утред счел за благо отступить. Тогда же Харальд предложил Утреду набрать еще норманнов, чтобы в новом наступлении атаковать Люнденбург уже с суши и с моря.
Харальд сам вызвался отправиться в Норвегию за новыми людьми — и Утред, поколебавшись, согласился на предложение ярла. Оба войска, — альбанское и норманнское, — должны были соединиться в Линдси: на родине Энгрифледы Утред собирался отыграться за свое поражение. Тогда же, король попросил ярла привезти Бранвен в Линдкелин: прилюдным провозглашением своей жены " королевой Линдси" Утред собирался еще больше унизить ненавистную язычницу, а также закрепить у новых подданных понимание что «Альба пришла навсегда».
Харальд вернулся осенью, во главе флота из почти полусотни кораблей, с отборными головорезами самого свирепого вида. Глядя на северян, вооруженных до зубов, с ног до головы увешанных языческими оберегами, жители Эдинбурга испуганно крестились, закрывая все окна и двери. Особенно пугающе выглядели рослые воины в волчьих шкурах, с татуировками волков на мускулистых руках и ожерелья из волчьих зубов на шеях. По-волчьи смотрели и их глаза — недобро, внимательно, хищно. Из оружия они имели короткие, обоюдоострые мечи, боевые топоры, а также странное приспособление, напоминавшее изломанный, заостренный с обеих концов, крюк на железной цепи, крепившийся к окованной металлом палке.
— Ульфхадны, люди-волки, — пояснил Харальд, явившийся во главе свиты, в которую входило с десяток таких «волков», во дворец королей Альбы.
— Они ведь даже не носят доспехов, — Бранвен с брезгливым недоумением глянула на полуголых воинов,- как они могут воевать?
— Могут и очень неплохо, — заверил ее Харальд, — кольчугу им заменяет дух волка, что овладевает ими во время битвы.
Бранавен не сразу решилась ступить на корабль, с подобным экипажем, однако главарь морских разбойников умел держать их в руках. Да и вообще, для дикаря из языческой глухомани, Харальд оказался разумным и в чем-то даже приятным человеком. Сейчас же Бранвен даже немного льстило, то, что такой мужчина оказывал ей красноречивые знаки внимания в пути — не переходя, впрочем, границ дозволенного в общении с замужней женщиной.
