– Юния, – морщит довольно носик Марина. С этой ее мимикой я уже хорошо знакома. А вот тихий с придыханием шепот, который она выдает дальше, в новинку: – Ты очень красивая. Очень. Не покривлю душой, если скажу, что ты самая очаровательная невеста, которую я когда-либо видела. А бывала я на многих свадьбах. Ты алмаз, милая. Сверкаешь так, что дух захватывает. У меня даже глаза слезятся, видишь? – трясет ладонью у лица, чтобы не испортить влагой макияж. – Принцесса! Скромная, но держишься с гордостью, достойной самого короля. Не то что Нечаева. Вот же повезло ему! Но и тебе с ним тоже! Ох, ну все… Что-то меня совсем уже размазало… Выпьем за счастье, девочки!

Вика, Мадина, Оля, другие стилисты – у всех глаза на мокром месте. Даже у моей непробиваемой Агуси. И, конечно же, ни одна из нас не готова всерьез плакать. Чокаемся под шутливый тост Марины и перебиваем эту сырость дружным смехом.

А через мгновение уже возвращаемся к работе. Смотрю в зеркало, пока Оля закрепляет фату. Пытаюсь оценить себя сторонним взглядом. За дни примерок то ли замылился глаз, то ли слишком примелькался наряд. Я перестала вздыхать от его великолепия. А сейчас, благодаря Марине, смотрю и прозреваю. Ведь и правда весь образ – настолько искусная работа, словно и не человеком созданная.

– Это совершенство будто феи ткали и плели, – высказывает мои мысли Агуся. – Ну или мыши.

– Почему мыши? – улыбается раскрасневшаяся от похвалы Оля.

– В какой-то сказке они помогали портному. Маленькие и удаленькие. Вроде как подчеркивается кропотливость труда. Ты действительно умница. Тут не просто талант виден, но и старательность.

– А Богдановы все такие, – заявляет Марина почти философски, продолжая потягивать шампанское. – До остатка себя отдают, за что бы ни брались.

– Круто, – подытоживает Мадина. – Ты реально как английская принцесса.

Закончив со сборами, с подачи той же Шатохиной, девчонки включают музыку и устраивают танцы. Это здорово расслабляет и вместе с тем поджигает кровь, наполняя тело драйвом.

– Ну, Юния Алексеевна, – обращается ко мне Мадя. Сжимая мои руки, смотрит в глаза. – Пора, ма-харошая.

Я киваю и, пропустив оператора, спокойно направляюсь на выход. По пути к расположенной на крыше небоскреба террасе, с улыбкой вспоминаю свои первые дни в университете.

Как дрожала от страха. Как боялась новых знакомств. Какой странной мне казалась Мадина. Как я тряслась в обществе Нечаева.

Кто бы сказал тогда, что через пять лет с первой я буду делиться переживаниями, а за второго выйду замуж? Была бы в шоке! А сейчас могу лишь в очередной раз сделать вывод, что жизнь – штука непредсказуемая. Что бы не происходило, ставить точку – Бога гневить. Даже когда кажется, что все пропало, нельзя терять веру. Бог даст тебе силу, ты поднимешься, отремонтируешь ступень, с которой упал, и поднимешься выше. А в один момент, после всех разочарований и боли, ты поймешь, что счастлив больше, чем когда-либо.

Поддаюсь волнению перед самым выходом на крышу. У двери меня встречает папа, и я, глядя в его увлажнившиеся глаза, тоже хочу плакать. Виной тому не только любовь и грусть, которые так явно сейчас ощущаю, но и воспоминания о последнем визите Яна.

Мы поехали к моим родителям на второй день после возвращения из Германии. Я запрещала, но он все равно попросил у них прощения.

– Мне очень жаль, что у нас с Юнией так получилось. Во всем, несомненно, моя вина. Я был гордым поломанным мальчишкой. В какой-то момент поставил свои чувства выше чувств Ю. Но в то же время я заботился о ней. Не хотел, чтобы она угробила свою жизнь на калеку. Думаю, этого не хотели бы и вы.

Родители долго молчали, переваривая все, что рассказал им Ян. Мы понимали их шок. Дело ведь не только в том, что его избили, но и в том, кто это сделал и когда.

– В том, что случилось тогда… – заговорил после паузы папа, – … есть и наша вина. Причем во всем. Что касается тебя… – жуя губы, он тщательно подбирал слова, – …в этом несчастье, возможно, тоже. Все ведь наложилось тогда: скандал у нас дома, то, что вы с Юнией были вынуждены среди ночи бежать, смерть тещи и такое же скоропостижное желание дочки вернуться домой… Да и потом… Вместо того, чтобы поддержать, набросились все… – голос папы оборвался.

Лицо его исказилось от боли. Вскочив, он быстро вышел из кухни, где мы все сидели. Но из коридора впервые в жизни мне послышалось, как он заплакал.

Я взлетела на ноги следом. Догнала папу и прижалась к его груди. Только в тот миг мы простили друг друга окончательно.

И вроде все отпустили, но волнение, когда видимся, до сих пор не утихает.

– Папа, все хорошо…

– Все хорошо, дочка.

Эти заверения мы выталкиваем одновременно.

Я беру отца под руку. Мадина обмахивает наши лица веером. Оля в последний раз инспектирует весь мой облик и, поправив фату, дает Марине знак распахнуть двери.

В тот же момент, как я вижу заполненную гостями террасу, начинается проигрыш потрясающей песни, которую я выбрала для своего выхода с подсказки Агуси.

Папа отыскивает мои нервно стиснутые в кулак пальцы и, ободряюще сжав их, шагает вперед, заставляя и меня ступить на белую ковровую дорожку, которая должна привести нас к Яну.

Я не сразу решаюсь поднять взгляд и посмотреть на него. А когда решаюсь… Сердце срывается и раньше меня летит к нему.

Думала, буду наслаждаться своей последней дорогой от Филатовой до Нечаевой. А на деле бежать к Яну хочу, так не терпится очутиться рядом. Потому что мир для меня – не просто земной шар. Мой мир – это Он. Его глубокие глаза, в которых хранится мое детство, мое отрочество, моя юность и венец моей молодости. Мои чувства, мои признания, мои страхи, мои ошибки, мои слезы, моя печаль, мой стыд, моя страсть, мои радость и счастье. Я очень надеюсь, что рядом с Яном пройдут мои зрелость и старость, и в итоге угаснет огонек моей долгой жизни.

Но, Боже мой, сколько же мы потеряли! И как мне сейчас жадно жалко каждую убегающую секунду.

Забыв о лирической мелодии и вздыхающих в умиление гостях, я подбираю подол платья и на середине дорожки срываюсь на бег. Папа – излишне серьезный директор гимназии ­– поддерживает меня настолько, что подхватывает мой темп и бежит со мной. Музыканты резко начинают играть ту же композицию в ускоренном ритме.

Последнее, что я вижу – круглые как блюдца глаза мамы и аплодирующих нам отца и богатырей Нечаевых.

Мгновение, и я влетаю Яну в руки, потому как он тоже не выдержал – прошагал мне навстречу.

– Вот это выпад, Зая. Словно гол крученный, – выдыхает мне в ухо. – У меня грудь сотряслась.

– Я люблю тебя, – выдыхаю. Не знаю, в какой момент папа отпустил, но сейчас мои руки полностью свободны. Я могу гладить Яна, обхватывать ладонями его лицо и целовать. – Я люблю тебя так сильно… – губы дрожат, и из глаз проливаются слезы.

Моргаю, чтобы встретиться с глазами, внутри которых заключен весь мир. Внутри которых я сама живу. Внутри которых мне комфортнее, чем в своем собственном теле.

– Забирай меня, Ян Нечаев. Бери в жены безотлагательно и навсегда.

– Беру, Ю. Забираю, – соглашается так же серьезно, как предлагаю себя я.

Лишь после этого улыбаюсь.

– У меня не поплыл макияж?

– Все в порядке. Ты очень красивая.

– Спасибо.

Взяв меня за руку, Ян ведет нас к арке, украшенной белыми цветами и развевающимися синими занавесками. Любуюсь ею, а также открывающимся с террасы видом на море. Но лишь до тех пор, пока не встречаюсь взглядом со Святославом Усмановым.

Никогда в жизни я к нему романтических чувств не пытала, однако в эту минуту сердце пропускает удар.

Я скучала. Он был близким и дорогим человеком. Но после того, как ужасно мы расстались, искать какие-то контакты не смела. Пять лет назад я разбила ему сердце и все эти годы боялась разбередить старые раны. Каково же было мое удивление, когда Ян сказал, что, узнав о нашей свадьбе, Усманов сам изъявил желание быть свидетелем. Удивилась и обрадовалась.