«Это всё когда-нибудь рухнет», — подумал он и заснул.

Спал он долго и крепко, и только под утро почувствовал, что кто-то прошуршал у его лица. Мяк открыл глаза. Нуды и Мусьё на месте уже не было. Он повернул голову и щекой уткнулся во что-то шершавое. Потрогал рукой — две конфеты лежали на матрасе.

«Две конфеты небритого», — подумал Мяк и встал. Кресло небритого пустовало.

Мяк забрал конфеты, мысленно поблагодарил небритого, выключил фонарь и, как обычно, на ощупь выбрался наружу. Крепкий мороз охладил его.

«Жалко, нет снега, — подумал Мяк. — Холод пришёл, а красоты нет».

Старый, замёрзший снег и лёд на асфальте не радовали глаз, и только чистое небо, слегка подсвеченное уже готовым рассветом, предвещало светлый, солнечный день. Мяк сжевал одну конфету и не спеша направился на свой объект. Мусорка ждала его свежего, хозяйского взгляда. За ночь здесь практически ничего не изменилось, новый мусор не появился, и только старая тощая собака испуганно посмотрела на него и отошла на безопасное расстояние. Она внимательно изучала Мяка, словно пыталась спросить: «Что ты здесь делаешь? Это моё место».

Мяк стоял не шевелясь, стараясь не спугнуть собаку. Осторожно достал вторую конфету, развернул обёртку и протянул шоколад собаке. Собака перевела взгляд на конфету, потянула ноздрями воздух и преступила передними лапами.

— На, бери, — тихонько, как можно дружелюбнее произнёс Мяк.

Собака не сдвинулась с места. Мяк положил конфету на картонку и отошёл в сторонку.

— Бери, ешь, — предложил Мяк, указывая рукой в сторону конфеты.

Собака взглянула на конфету, повернулась мордой к Мяку и всё же осталась на месте.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл совсем? — спросил Мяк.

Собака попыталась сесть. Она потопталась на месте, поджала хвост и на несколько секунд присела, но, видимо, от холода поднялась и вновь застыла на месте.

— Да, ты здесь хозяйка, а я… — прошептал Мяк и подошёл к шоколадке, взял её в руку и подумал: «Да ты тоже здесь не хозяйка — кажется, из пришельцев».

— Ну что же, будем считать, что пришельцев здесь двое, — сказал Мяк и вернул шоколадку на картонку. — Ешь, пришелец, — прошептал он и скрылся за железными контейнерами.

Несколько минут Мяк бродил среди замёрзшего мусора, но, ничего симпатичного не обнаружив, вернулся к собаке. Конфеты на месте не было, а собака по-прежнему стояла и смотрела на него.

— Полакомилась? — спросил Мяк.

Собака слабенько вильнула хвостом и облизнулась.

— Бездомная ты, — сказал Мяк. — А конфеты больше нет. Извини, съел сам по дороге.

Собака, склонив голову набок, внимательно слушала его.

— Нам бы надо что-нибудь перекусить, — сказал Мяк, сделал шаг в сторону собаки, а она на полметра отступила назад и остановилась.

— Боишься, — произнёс Мяк. — Били, наверное.

Он отступил назад, сказал собаке: «Жди, скоро вернусь» и двинулся к Воне. Там, как он предположил, ему удастся достать хоть что-нибудь поесть.

«А заодно проведаю Профессора», — подумал Мяк и ускорил шаг.

Он долго стучал в Вонину дверь. Ждал и снова аккуратно выдавал серию из трёх ударов, но отклика никакого не получил.

«Нет никого», — подумал Мяк и решил податься на рынок к Мусьё.

Он более получаса добирался до места. Вначале шагалось легко, холодный воздух проникал в рукава, под воротник куртки, и хотелось двигаться энергичнее, разогревая тело на морозе. Затем он стал уставать — голодная диета не способствовала большим физическим нагрузкам, движение уже больше не согревало, и Мяк сбавил ход и почти машинально переставлял ноги.

«Голодуха на морозе — это плохо», — подумал Мяк, и, когда начала кружиться голова и движение превратилось в неуверенное перемещение тела в пространстве, он остановился. Стало жалко себя как никогда, так грустно, что он с трудом попытался вспомнить, когда же ему было так нехорошо, и не нашёл в своём прошлом ни одного такого случая.

«Как ни одного? — спохватился Мяк. — А смерть дядьки и похороны?» Ему тогда было так же, а может быть, даже грустнее, чем после ухода матери. Когда хоронили её, с ним был дядька, а когда попрощались с дядькой, у него никого не осталось. Сиротой он стал, круглым сиротой.

Мяк отдышался, погрел ладонью холодный нос и щёки и усилием воли заставил себя двинуться дальше. Рынок в холодный день нельзя сказать, что пустовал, — торговля кое-где шла, но такого количества участвующих в актах купли-продажи, как тогда, когда они с Мусьё покупали вещи для Профессора, не было. В отдельных рядах всего-то торчали два-три продавца, плотно закутанные в зимние одежды и, видимо, оттого серьёзные и насупленные, словно и не собирающиеся продавать свой товар.

Ни у сторожки, ни у подсобки и нигде в других местах Мусьё не оказалось. Салька, как ни старался, Мяка не вспомнил. Только тогда, когда Мяк напомнил ему о красных штанах, Салька улыбнулся и сказал:

— Модная — всегда хорошо!

Мяк отвернулся от него, ещё раз прошёлся по рядам и остановился возле Шузки.

— Вы меня помните? — спросил он.

Шузка, краснощёкая Шузка, жалостливо посмотрела на него и почти что ласково спросила:

— Замёрз, гражданин?

— Есть немножко, — ответил Мяк и поглубже натянул шапчонку.

Чувствовалось, что Шузка не узнала его и не воспринимала заросшего, худого до измождения мужчину как потенциального покупателя.

— Ты бы шёл погрелся, — настойчиво произнесла она и, подышав в ладони, спрятала их в глубокие карманы длинного пальто.

— Я бы взял ботинок, — неуверенно произнёс Мяк.

— Зачем? — удивилась Шузка.

— Мы у вас купили, — пояснил Мяк. — Купили с Мусьё намедни. Помните?

— Намедни? — повторила Шузка, и Мяк заметил, что его присутствие у прилавка ей стало неприятно.

Шузка сделала безразличное лицо и пробурчала:

— Ты вот что, проходи, мил-человек, не мешай работать!

Мяк сосредоточился и, разминая замёрзшие губы, не торопясь объяснил Шузке, что они с Мусьё купили для инвалида пару ботинок, а забрали один — только правый, — а левый оставили.

— Я хотел бы забрать левый, — стараясь быть достаточно убедительным, произнёс Мяк.

— Что левый, что правый — не в ногу ты шагаешь! — ответила Шузка.

— На держи. — Она подала Мяку пару мелких монет и добавила: — Отдыхай, мил-человек, то есть проваливай.

Мяк принял подаяние, что-то ещё хотел сказать, но, встретив пустой взгляд продавщицы, кивнул головой и отошёл от прилавка. Монеты он положил в карман и понял, что если что-нибудь не поесть, то замёрзнет окончательно. У самого выхода Мяк приобрёл полхлеба. Половинка была ещё тёплой. Приятный, знакомый запах напомнил ему булочную, куда мать посылала его за хлебом.

Ему в надлежащей строгости выделялись деньги ровно на то, чтобы без сдачи купить хлеб и батон. Мальчишка, понимая ответственность задания, энергично шагал за покупками, крепко сжимая в кулачке небольшую купюру и несколько монет. У самого прилавка, поднимаясь на цыпочки, он протягивал кулачок, разжимал пальцы и, отдавая деньги, произносил заученную фразу: «Батон хлеба за…», — здесь к фразе добавлялась цена этого хлеба, и в продолжение: «…и булку за…». Продавщица — чуточку похожая на Шузку, только немного помоложе — всегда с улыбкой обслуживала его, и мальчишка радостно мчался домой с авоськой, заполненной хлебом и булкой.

Хлеб на морозе быстро остывал, и Мяк прямо на ходу, не пристроившись в каком-нибудь закутке, кусал мякиш и почти не жуя глотал куски хлеба. После нескольких таких операций в горле что-то сработало неправильно, и Мяк с большим усилием проглотил плохо прожёванный кусок.

— Не торопись, Мяк, — сказал он сам себе. Даже не сказал, а просто подумал, что ещё не хватало ему с голодухи подавиться хлебом.

Солнце ушло на закат, скрылось за ближайшими строениями, и Мяк вспомнил о бездомной собаке.

— Я-то хлебушком разговелся, а животное на мусорке голодует! — упрекнул себя Мяк и оставшуюся корку хлеба засунул в карман.

Собаки на мусорке не было. Мяк обошёл окрестности, присел на сломанный стул у бачка, прислонился спиной к холодной железяке и немного расслабился.