Мяк ещё раз тяжко вздохнул, вытащил из кармана весь барыш, протянул горсть монет и несколько купюр дежурному со словами: «Спасибо» и объявил:

— Уйду с вокзала.

— Уйдёшь, — повторил дежурный, взглянул на мякинский барыш, выбрал одну купюру из общей кучки и произнёс: — Это мне премиальные на пиво. Остальное тебе пригодится. Прощай, свободный человек!

Дежурный резко отвернулся от Мяка и скрылся в своей комнатушке.

— Прощай, — прошептал Мяк. — Прощай, вокзал, — придётся начать новую жизнь.

Выйдя из переулка, Мяк сразу заметил, что сегодня костёр необычный. Даже из-за бетонной стены были видны сполохи огня.

«Большой огонь, — подумал Мяк. — Наверное, у старика какой-то праздник… А может, и не праздник».

Он медленно двигался вдоль стены. Искры от костра вихрем поднимались вверх и кружились в хаотичном хороводе.

— Салют либертории! — прошептал Мяк. — Салют свободному от вокзала Мяку!

Он обогнул груду старого кирпича, что совсем недавно образовалась от падения арки, остановился и долго смотрел на огонь и сидевшего рядом Небритого.

«Может, у него день рождения, юбилей какой-нибудь?» — подумал Мяк и пожалел, что не приобрёл фанфарик.

Свой день рождения Мяк провёл в клинике. Пришла супруга, принесла кулёк сладостей, чмокнула его в щёку и сказала:

— С днём рождения тебя, Мякиша!

— Как дети? — спросил он.

— Хорошо, — ответила она и, как бы оправдывая их отсутствие, объяснила: — Они сегодня в кружке. Ты же знаешь: пропускать нельзя.

Мякин взглянул на супругу и согласился:

— Всё правильно: пропускать нельзя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила супруга. — Сосед не беспокоит?

— Он тихий, — ответил Мякин и заглянул в кулёк с гостинцами. — Адмиралу понравятся.

— Кому? — спросила супруга.

— Соседу, — ответил Мякин и замолчал.

— Мякиша, ну я пойду? — сказала супруга. — Дети придут, а меня нет.

— Да, конечно, — ответил Мякин.

Мяк переступил с ноги на ногу и осторожно зашагал к костру. Небритый пошевелился, встал и положил в костёр приличного размера брёвнышко. Огонь на минуту сник, а затем принялся за свою работу. Пламя обхватило обрезок кругляка и снова взвилось вверх.

— Мяк, а ведь ты подлец, Мяк! — прохрипел Небритый, не открывая глаз. — Ты опять не принёс фанфарик.

— Не принёс, — ответил ему голос из темноты.

Пламя разыгралось не на шутку. Небритый пошевелился, дотянулся до обугленной деревяшки и аккуратно подвинул её на жаркие угли.

— Не принёс фанфарик, — повторил Мяк.

Небритый промолчал; он снова закрыл глаза и замер у костра. Пламя обхватило брёвнышко со всех сторон. Ярко-красные языки оторвались от него и взвились с искрами вверх в темноту.

— У тебя хороший огонь, — произнёс голос. — Сегодня особенно хорош: погода хорошая, и огонь хорош.

— Огонь всегда хорош, — ответил Небритый и повернулся в сторону говорившего. — Что стоишь? Грейся, — просипел он и снова погрузился то ли в сон, то ли в свои никому не известные мысли.

Мяк вышел из темноты и прислонился к стене.

— Огонь бывает разный, — тихо возразил он. — Сегодня у тебя он особенный.

Небритый молча подбросил в огонь пару обрезков и проворчал:

— Ты, Мяк, про огонь ничего не понимаешь, поэтому так говоришь. Видишь, как живёт пламя? Оно живёт, если есть чем жить. Сегодня будет жить долго. Как мы. Есть чем жить — живём. — Небритый шумно вздохнул и продолжил: — Есть надежда — значит, живёшь. Ну, в общем, ты сам знаешь.

— Догадываюсь, — ответил Мяк.

Небритый долго молчал и тихо ждал, когда пламя разделается с деревяшками, и, как только огонь начал угасать, прохрипел:

— Опять к Нуде пойдём?

— Да, пойдём, — согласился Мяк.

Когда они обходили мусорку, Мяк произнёс:

— Вот здесь мы похоронили Злыку.

— Злыке теперь хорошо, — прохрипел небритый. — Можно не копаться в хламе. Теперь он отдохнёт.

— Да, — согласился Мяк. — Теперь может не копаться в мусорке. Теперь буду я.

Небритый остановился у железного бака, откашлялся и спросил:

— Ты что же, с вокзала ушёл, лысый глаз?

— Ушёл, — ответил Мяк.

— Вот дела! — прохрипел Небритый. — Теперь фанфарика от тебя не жди, лысый глаз! Подлец ты, Мяк! Разве не подлец?

— Да, — согласился Мяк. — А фанфарик у Профессора проси.

Небритый что-то буркнул себе под нос и, ничего не ответив, зашагал дальше. Мяк последовал за ним.

У Нуды горел яркий свет и было довольно тепло. Когда они пробрались вдоль трубы к столу, Небритый, заняв своё кресло, произнёс:

— Ну Нуда молодец — засветил свои хоромы!

Нуда, сидевший с Мусьё за столом, ответил:

— Ты знаешь, я на бюллетене. А свет — так это от Мусьё, его батарейки.

— Всё равно молодец! — повторил Небритый. — А Мусьё отдельное спасибо! Одно плохо: фанфарика нет, лысый глаз!

— Зато есть что пожрать, — радостно заявил Мусьё. — Сегодня так свезло, что вот… — И он вывалил из картонной коробки пару палок колбасы и две буханки хлеба.

— К колбасному заводу пристроился, лысый глаз? — спросил Небритый. — А хлебушка на дороге подобрал?

Мусьё широко улыбнулся, развёл руки в стороны, изображая из себя щедрого парня, осмотрел колбасное изобилие и заявил:

— Ловкие руки — и никакие заводы не нужны!

— Ворюга ты, Мусьё, лысый глаз! — проворчал Небритый.

Мусьё сделал вид, что обиделся, и ответил:

— Как хотите: я принёс, а вы… — Он запнулся и просто добавил:

— Лысый глаз.

— Вот ты, Мяк, применяешь ловкие руки? — недовольно спросил Небритый.

Мяк внимательно осмотрел еду на столе и как-то неуверенно ответил:

— Я применяю… — Он на несколько секунд задумался и продолжил:

— Мне нужна умная голова, так мне кажется.

— Так ему кажется! — повторил Небритый. — А ты, Нуда, что скажешь?

— Я? — удивился Нуда. — Я тут ни при чём. Я могу и не есть эту колбасу. Я уже обедал. А Мусьё — он молодец: видите, как фонарь горит? Всё видно.

— Всё видно, всё видно… — проворчал Небритый. — Иногда видно даже то, что не видно.

— Ты опять сложно говоришь, — ответил Нуда. — Я не люблю, когда сложно. Мяк тоже не любит, когда сложно. — Нуда взглянул на молчаливого Мяка и спросил: — Мяк, ты же не любишь, когда сложно?

— Всегда есть место сложному и простому, — ответил Мяк.

— Сложному есть место? — запротестовал Нуда. — Нет во мне ничего сложного! Вот он я, весь простота! — Он распахнул старую куртку, постучал себя ладонью в грудь и продолжил: — Вот, всё во мне просто, и душа моя простая покоя просит!

— Покоя просит душа? — прохрипел Небритый. — Без фанфарика просит?

Нуда запахнул куртку, поёжился и пробубнил:

— Без фанфарика. Могу и без фанфарика.

Он потрогал свой раненый палец, выставил его на общее обозрение и уверенно заявил:

— На бюллетене я! На бюллетене.

— Пора на работу, — прохрипел Небритый. — Все при деле, а Нуда у нас в санатории.

— На бюллетене я! — повторил Нуда и осторожно погладил свой палец.

С минуту компания молча рассматривала съестное. В ярком свете фонаря колбаса выглядела весьма привлекательно, да и запах, потихоньку поднимавшийся от поверхности стола, будоражил аппетит присутствующих.

Мусьё подхватил одну колбасину, сломал её пополам, откусил приличный кусок и смачно прожевал его. Остальные пристально наблюдали за ним, застыли вроде как в ожидании, что же произойдёт далее. А Мусьё, с удовольствием проглотив первый кусок, повертел шматок колбасы перед своим носом и, прежде чем откусить второй кусок, произнёс:

— Ништяк! Чего ждёте? Ешьте.

Нуда огляделся и, не заметив недовольства в поведении небритого, взял вторую половину колбасины и откусил от неё небольшой кусочек. Небритый несколько раз кашлянул и, закрыв глаза, прохрипел:

— Инстинкт важнее мысли.

А Нуда, ещё не прожевав колбасу, пробормотал:

— Ваши сложности мне ни к чему. Лучше жуйте продукт.

Небритый открыл глаза и, указывая на Нуду, произнёс: