— Не спишь, матрос?

Мякин, не открывая глаз, ответил:

— Не сплю.

— Вот ты скажи, матрос: зачем люди долго живут?

Мякин подумал и тихо ответил:

— Так надо. Так и должно быть.

— Что должно быть? — переспросил моряк.

— Люди должны долго жить, — ответил Мякин. — Хотя бы для того, чтобы понять себя, хотя бы в самом конце.

— Ты, матрос, мудрец! — пробасил моряк. — Я, как видишь, уже пожил, а понять себя до конца не могу.

— Наверное, это сложно, — продолжил Мякин.

— Наверное, сложно, — согласился моряк.

Они несколько минут лежали молча. Моряк в очередной раз тяжко вздохнул и произнёс:

— Слушай, матрос, а может быть, и не надо понимать себя? Живут же люди и не думают об этом.

— О чём не думают? — спросил Мякин.

— Как о чём? О том, как понять себя, постичь, так сказать, главный свой смысл.

Мякин открыл глаза. Сон не шёл, но, к счастью, голова не шумела. Он поднялся и подошёл к окну. Дождь прекратился, мокрые ветви деревьев застыли в ожидании рассвета.

— Я не знаю, как постичь главный свой смысл, — глядя в окно, произнёс Мякин. — Я не мудрец. Нет у меня ответов на сложные вопросы.

— Вот так и получается, матрос: у тебя нет ответа и у меня нет ответа. Получается, что мы с тобой безответные. — А там… — Моряк как-то неуклюже махнул рукой в сторону двери. — Ответы всегда находятся. Понимаешь, всегда находятся…

— Я стараюсь, — неуверенно ответил Мякин. — Но понимание приходит нечасто.

— Я, матрос, тоже старался. Пока от моих стараний никому хорошо не стало. Старался, старался, а выперли с флота в момент. Проводили, так сказать, на заслуженный берег. Списали напрочь.

Последнюю реплику моряка Мякин оставил без комментария, вернулся к своей кровати и снова лёг. Он подумал о себе:

«Вот и меня выпрут из конторы. Только меня выпрут уж, конечно, не на заслуженный отдых, а так, спишут в никуда».

— Спишь, матрос? — услышал он минуты через две и ничего не ответил. — Поправляйся, матрос, тебе до меня ещё далеко, — сквозь сон услышал Мякин и окончательно заснул.

Спал он недолго, и приснился ему неприятный сон. Как будто сидит он в конторе, но не в кабинете, а за своим столом, а Казлюк, словно его большой начальник, отчитывает Мякина за что-то. Остальные поддакивают Казлюку, повторяют хором его неприятные слова:

— Вы, Мякин, уж совсем!

— Совсем, совсем… — повторил хор конторских.

— Вы когда-нибудь будете работать?

— Работать, работать… — снова повторил хор.

— Это нехорошо! — не унимался Казлюк.

— Хорошо, хорошо… — добавил хор.

Так продолжалось некоторое время. Мякину стало совсем противно, он попытался оправдаться, но ничего сказать не смог. Он открывал рот, а звуки не получались.

«Это так бывает во сне: хочешь что-то сказать, но не можешь», — подумал Мякин и почувствовал чьё-то прикосновение.

— Ты что, матрос, раскричался? — услышал Мякин настороженный голос соседа. Моряк стоял у мякинской кровати и легонько трепал Мякина за плечо. — Жуть, что ли, привиделась?

Мякин открыл глаза, разглядел озабоченное лицо моряка и ответил:

— Да, снилась гадость какая-то.

— Переживаешь, матрос, — заключил моряк. — Вот и снится дрянь всякая. Мне тоже что-то непотребное сниться стало, как списали меня. Тебя, видать, тоже списали или, того гляди, спишут.

— Того и гляди, — произнёс Мякин. — Да, наверное, того и гляди.

— А ты, матрос, не боись, не дрейфь. Ещё найдёшь себя. Молодость и дана для того, чтобы себя найти.

За окном забрезжило. Наступал новый день. Клиническое народонаселение по-разному провело эту ночь, но день, наверное, встречало в основном одинаково — с радостью и надеждами на лучшее.

Моряк и Мякин затихли в ожидании медсестры с утренним приветствием и первой процедурой — измерением температуры тела пациента.

— Доброе утро, — энергично произнесла вошедшая к ним медсестра. — Как соизволили почивать?

— Вот, матрос, дождались и мы приятного обхождения, — произнёс моряк и ответил: — И вам, красавица, доброго, а почивали мы в целом нормально, спали по очереди: один вахтует, другой спит. Так незаметно и вас дождались.

— И зачем же такие вахты? — улыбаясь, произнесла медсестра. — Я в любом случае вас бы навестила. Вот, держите термометры — температурку измерить. — Она вручила лежащим пациентам градусники и добавила: — Поднимайтесь, господа мужчины, скоро завтрак, да и я минут через десять забегу к вам.

— С нетерпением будем ждать! — пробасил моряк. — Мы красавиц всегда ждём с нетерпением.

— Тогда ждите с нетерпением, — ответила сестра и скоренько удалилась.

— Ну что, матрос, будем жить и здравствовать! Объявляется всеобщий подъём!

Мякин сунул термометр под мышку и остался лежать.

— Ну полежи, полежи, матрос. Я пока зайду в туалет, — пробурчал моряк. — А потом твоя очередь.

«Очередь из одного человека», — подумал Мякин и закрыл глаза. Он представил себе, как возвращается в контору после госпиталя и как конторские встретят его. Раиса, наверное, обрадуется и скажет: «Мякиша, бедненький, как ты похудел! Кормили тебя, наверное, плохонько». Вихрастый попросту подумает про себя: «Ну, слава Богу, начальство заявилось». Бородач никак не отреагирует. Сухо поздоровается и отвернётся, да ещё сделает вид, что ему всё равно, есть начальник или его нет. Худая женщина криво улыбнётся и сквозь зубы произнесёт: «Поправились, а мы уж заждались вас».

— Вставай, матрос, гальюн освободился, — услышал Мякин и открыл глаза. Он вытащил термометр, взглянул на шкалу и убедился, что температура у него нормальная.

— Да брось ты, матрос, горевать! Иди обмойся, взбодрись, капитаном будешь! — Моряк после душа с воодушевлением потирал себе спину полотенцем и энергично прохаживался по палате. — Сейчас камбуз к нам прибудет — подхарчимся.

Мякин встал и пошлёпал в туалет. Он тщательно почистил зубы, аккуратно побрился. Минут пять стоял под тёплым душем и вышел из туалетной комнаты, уже когда тарелки с завтраком стояли на тумбочках.

— Прошу приступить к завтраку! — повелительно произнёс моряк и уселся у своей тарелки.

— Приятного аппетита, — тихо сказал Мякин и расположился у своей порции каши. Запив овсянку киселём, он залёг в постель и, закрыв глаза, подумал:

«Надо бы выбираться отсюда. Сон вроде бы появился, голова не шумит. Моряк, конечно прав, а то замуруют, как крысу в трюме, и не выберешься отсюда».

— Ну что, матрос, подхарчился и спать? — пробасил моряк.

— Да так, просто полежать, — ответил Мякин.

— Что-то к нам эта молодуха за градусниками так и не зашла! — проворчал моряк.

— Не зашла — забыла, наверное, — согласился Мякин. — Они здесь некоторые сильно забывчивые. Как будут лечить, если забывать будут?

— Да, матрос, от забывчивых добра не жди. Вот у нас случай был, — продолжил моряк. — Если хочешь, изложу.

— Пожалуй, да, — ответил Мякин. — До обхода врачебного, — он взглянул на часы, — ещё почти час.

Моряк встал, всласть потянулся, крякнул, схватился за бок и произнёс:

— Вот холера её… привязалась. Грызёт иногда, сил нет!

— Да, — согласился Мякин и, не зная как отреагировать на моряцкую болезнь, добавил: — Пройдёт.

— Может, и пройдёт, — ответил моряк и осторожно сел на кровать, бережно разместил грузное тело и начал свой рассказ: — Так вот, был у нас случай. Я тогда ещё салагой служил. Под утро отправили нас на катере провиант доставить на остров. Старший матрос за главного, а я и ещё один салага — в помощники к нему. Погрузили провизию, инструкции получили, то есть приказ подробный, как действовать. Влезли мы на катер, и тот второй молодой — и чего это его дёрнуло, ещё мотор не завели — враз от причала оттолкнулся. Старший тихонько обругал его по морскому — и к движку. Тыр-тыр — не заводится. То ли соляра захолодилась за ночь (в ту ночь подморозило маленько), то ли в движке непорядок образовался. Дёргает старший свои железки, а движок даже не фыркает. Старший занервничал, салагу этого аж за борт хотел спихнуть — так нервы у него расшатались. Не положено катер толкать от причала, мотор не проверив. В обычное время оно бы и ничего, а там обстановка серьёзная была. Враждебные силы на том берегу расположились. Попади к ним — беды не оберёшься. Стоит этот салажонок, испуганно затаился на корме, молчит, понимает, что инструкцию не сублёл, то есть забыл совсем, что и как делать на малом судне. Старший дёрг да дёрг, движок пытается оживить, а я стою и нервно соображаю. Ну, рассветёт через час-два, прибьёт наш корабль могучий к вражьему берегу — и хана нам всем, морякам отважным. У нас две винтовки да автомат, а у них — и пулемёты, и артиллерия. Весёлая картинка вырисовывается…