Вибриссы ходовайки ощутили едва заметное колебание воздуха: дремотно-горячее. Машины и лава, такая же, как та, что плескалась в её собственной груди. Наверное, другие машины находятся во-от в той металлической коробке с домик размером.

Ходовайке очень захотелось покатиться к ним прямо сейчас, но она сдержала этот естественный для любой машины порыв: сначала нужно показать непонятно откуда возникшую башню дракону. Ведь он – старший. Он и должен решить, что теперь делать.

Однако Илидор уже и сам проснулся, заметил башню и разбудил гномов, издав этот особый боевой вопль дракона, предвкушающего, как сейчас вляпается непонятно во что. Они встретились на полпути: ходовайка, спешащая назад, дракон, несущийся к башне, блестящий сонными и очень воодушевленными глазами. И два гнома, которые поспешали следом, вопя, чтобы дракон не смел и близко подходить к этому неведомому мигрирующему строению. Ради такого случая Эблон и Палбр даже забыли, что уже много дней не разговаривают друг с другом, а дракон хлопал полуразвёрнутыми крыльями плаща и отвечал в том духе, что башня расчёсывает его любопытство, потому что она необычная, непонятная и вкусно пахнет новой тайной.

Дракон прекрасно помнил, что недавно он ровно с тем же любопытством, столь же увлечённо и неостановимо нёсся к пепельному городу, но… Но ведь он выбрался оттуда, разве нет? Да и едва ли пепельный город был в силах сотворить с золотым драконом что-то непоправимое, хотя, помнится, взлетать под купол той пещеры очень не хотелось и возвращаться на поиски потеряшек – тоже. Досмерти не хотелось, если можно так сказать. И со спутниками, конечно, получилось плохо, Илидор очень переживал из-за этого, но…

Но впереди продолжало быть нечто странное и необычное, оно пахло неудовлетворённым любопытством – в человеческом теле это ощущалось как запах горячих булочек с корицей. Никакой золотой дракон не пожелает сопротивляться булочкам с корицей, потому Илидор несся вперед, а гномы рысили за ним, отдувались, загребали короткими ногами, отирали вспотевшие лбы и обещали всё припомнить этому дракону когда-нибудь потом.

– Значит, тебе уже известно о ситуации с гильдией механистов, – проговорил король Югрунн, делая вид, будто всё его внимание поглощено молотом по имени Крушило.

Молот, один из многих в этом зале, лежал в нарочно выдолбленной для него каменной витрине, подсвеченной лаволампами. Желто-зеленые подвижные отсветы играли на ажурной резьбе рукояти, на длинных, слегка затупившихся зубцах ударной поверхности. Между ними – невыводимые темные пятна: согласно легендарии, это была едкая, словно кислота, кровь пахрейнов, кровожадных четвероногих карликов, которые жили в этих горах прежде, и которых гномы изничтожили в давние-давние времена, до того, как позарились на места обитания драконов. Молот Крушило, как говорила гномская легендария, принадлежал королеве Симме Гордой, которая возглавляла последний поход против пахрейнов, а самые едкие и самые невыводимые пятна на молоте – кровь предводителя карликов, который жил в недрах Такарона сотни лет и вырос настолько здоровенным, что голова его возвышалась бы над домами, если бы у пахрейнов были дома.

– Мне известны лишь соображения некоторых механистов, мой король, – ответил Ндар: отпираться было бессмысленно.

Король медленно, чуть припадая на правую ногу, двинулся дальше по залу Славы – так называли небольшую, густо заросшую сияющими грибами пещеру, в которую можно было попасть прямо из Дворцового квартала. Нередко приходили сюда жители Гимбла, поодиночке, парами и целыми семьями – но в это предрассветное время зал всегда пустовал. Югрунн любил приходить сюда именно в предрассветье или ночью – не потому что не хотел видеть других гномов, а потому что мысли, обуревавшие его здесь, не нуждались в свидетелях. Только иногда, вот как сегодня, он приглашал с собой одного из первых трёх советников.

Король держал руки за спиной. В серых штанах и рубашке, с хвостом седых волос, Югрунн Слышатель немало походил на призрака, который пришёл посмотреть, насколько чтят потомки его славные деяния.

Потомки чтили. Это уже будьте уверены.

Вот на красном бархате, нарочно доставленном с поверхности, лежит в каменной выемке топор Крылатый – самое старое из всех известных оружий. Оно принадлежало Ати Яростному – правда, даже легендария, в изустном видя появившаяся раньше векописей, не говорит толком, совершил ли Ати нечто славное при помощи своего топора. Но разве мог не совершить ничего славного предводитель гномов, живших в глубинах Такарона восемьсот лет назад? В те времена прыгуны кишели повсюду и были значительно крупнее, а гномы – значительно мельче. Они не умели строить таких надежных городов, как Гимбл, и даже горбачей еще толком не приручили, они только нащупывали выход наружу, только налаживали отношения с эльфами и людьми, перенимали у них всякие науки и идею письменности – собственно, с того времени и начинаются гномская легендария и векописи. Топор Ати Яростного был затрепан и ужасно стар… даже с учетом того, что это, строго говоря, уже давно не был топор Ати Яростного. Топорище много раз меняли и, в конце концов, уже при короле Ёрте, заменили кованым, лезвие раскрошилось и рассыпалось, и лучшие мастера Гимбла с великим уважением выковали новое по рисункам, сохранившимся в легендарии.

Югрунн долгое время стоял перед Крылатым, размышляя о быстротечности и неизбежности, потом пошел дальше.

– В таком случае, мне не нужно начинать издалека, – сказал он Ндару, следовавшему за ним на небольшом удалении. – Тебе известно, что сейчас гильдия механистов находится под началом гнома, который ведёт себя неподобающе. Нимало не сомневаюсь, что ты составил на этот счёт обоснованное и взвешенное мнение. И, я полагаю, у тебя уже есть предложения. У меня тоже есть мнение и решение, но я желаю услышать твои слова.

Король остановился перед маленьким молотом по имени Клюв: собственно, молот с одной стороны и шестигранный шип – с другой. Этим оружием да грудой камней малолетний Мурндаб, сын Шелдра Самоцвета, в одиночку удерживал перевал от гномов враждебного племени, прикрывая отход войска под стены Гимбла… Да, были же времена, когда гномы подземий делились на племена и враждовали друг с другом, а теперь один Гимбл и остался на весь огромный Такарон… То племя потом основало владения Ардинг, а малолетний Мурндаб скончался от полученных ранений, не успев получить значащего имени. Племя будущих ардингцев с большим уважением принесло его изрубленное тело к вратам Гимбла, их предводители выразили почтение перед доблестью славного воина и большое сожаление, что этот отважный гном и достойный воин не дожил до взрослых лет, ведь из него получился бы великий правитель гимблских владений.

С тем будущие ардингцы и ушли на северо-запад. Можно сказать, доблесть Мурндаба положила конец вражде двух племен.

– Фрюг разбрасывается жизнями механистов без всяких на то причин, – начал Голосистый. – Уговор о самостоятельности гильдии развязывает недобросовестные руки, мой король. Фрюгу дана беспримерно огромная свобода, и в сочетании с его несгибаемым нравом она породила тирана в масштабах гильдии, а ведь от механистов в немалой степени зависит благополучие и безопасность всех твоих владений. Я думаю, поведение Шестерни ставит под удар успешность гильдии, а значит – безопасность Гимбла…

Югрунн отвернулся и пошел дальше. Ндар умолк – отчасти собираясь с мыслями, отчасти – от удивления: он ожидал хоть какой-то реакции на свои слова, а король его словно и не слышал.

– Говорят, Фрюг Шестерня и прежде отличался остервенелостью, но теперь ситуация усугубляется, – после небольшой заминки продолжал Ндар. – Многие механисты в гильдии считают, что их предводитель постепенно теряет разум от… – советник помедлил, подбирая слова, – от стремления иметь достаточно мощное противодействие своей собственной страсти к изобретению нового и преодолению опасностей. Он не носит защитных костюмов. Он создаёт машины, которые потом приходится разбирать из-за их чрезмерно буйного нрава. Он постоянно намекает, что вскоре потребуется расконсервировать старый склад с боевыми машинами, поскольку опасности грядут, и что дракон, давший тебе своё Слово, может обернуться злом, которое нависнет над Гимблом.