Сегодня в этом силуэте было нечто паучиное, решил Илидор, и тут же его ухо стало ожидать, когда раздастся цокот кинжальных ног и скрип металлических суставов. А силуэт из тени приближался – будто артист, знающий, что на нём сосредоточено всё внимание: то длинным плавным шагом, когда сначала вперед медленно выдвигается нога, а потом за ней перетекает всё тело, а то рывками, резко сгибая колени и локти в направлениях, никак не связанных с движением. То с прямыми плечами и высоко вздернутым подбородком, словно танцор, то сгорбившись и крадучись, как помоечная крыса. Привычную мантию сегодня сменили узкие штаны и тонкая рубашка, потому все движения были различимы очень хорошо.
Как обычно, Илидору хотелось сделать шаг назад, но он был уверен, что Йеруш Найло видит его оттуда, из-за синей-синей пелены, что яркий свет не застилает эльфу глаза, и он отлично различает дракона, стоящего за пределами этого света. Стоящего и ждущего, потому как что ему еще остается?
Словно задумавшись, что же еще остается дракону, силуэт в синем свете замер, картинно поднес тонкие пальцы ко лбу, мгновение-другое простоял так, якобы в раздумье, а потом откинул голову и беззвучно расхохотался. Длинные пряди волос мелькали в синей яркости, пока у Илидора не зарябило в глазах, а потом с тихим «Хэй!» Йеруш вдруг развернулся к нему лицом, на миг блеснули глаза – черные провалы в черном силуэте, и Найло оперся ладонями на сверкающую синеву, как на стену, подался вперед, не то пытаясь проломить ее, не то просто желая оказаться ближе к Илидору.
– Ты знаешь, что даже глухие смогут слышать, если дотронутся до источника звука? – прошептал он.
Илидор протянул руку – дотронуться до источника звука, и пальцы его легли на яркий синий свет, за которым была ладонь Йеруша Найло, и какой-то миг под пальцами была прохлада стекла, а потом она стала тающим льдом, синее вмиг вылиняло до серого, яркий свет потерял сияние и гладкость, сморщился клубами туч или дыма, смял в себе силуэт эльфа, который сегодня был похожим на паука, Илидор раскинул руки, вырываясь из клубящегося пепла, почувствовал, как рванулись крылья плаща…
Глава 12
«Мы не потому боялись золотого дракончика, что он опасен, нет, Теландон. Просто никто из драконов не хотел, чтобы слишком уж хорошие вещи из глубины наших сердец вдруг оказались у нас перед глазами, ведь потом бы пришлось заталкивать эти хорошие вещи обратно в глубину. Даже я не желала бы слышать настоящее пение золотого дракончика, а ведь я древнее стен Донкернаса, и нет под солнцем ничего, способного меня смутить.
Хотела бы я знать, как он справится с этим, когда поймёт. Золото самодостаточно, хах, это правда, но ведь даже золото не имеет ценности само по себе!»
Хшшсторга, старейшая из рода ледяных драконов
На своём веку наставник-механист Годомар повидал бесчисленное множество паршивых учеников, которые впоследствии так и не стали механистами. Способность к оживлению машин у них была – механисты определяли это безошибочно по поведению самих же машин. К обычным гномам те не проявляли особенного интереса, но стоило появиться в их поле зрения тому, кто наделён талантом оживлять машины и, значит, может получить право командовать ими – стрелуны и стражие змеи становились беспокойны, следили за таким гномом злющими взглядами, воинственно мели хвостами, порыкивали, пускали пар из ноздрей и прочими способами давали понять: держись-ка от меня подальше, мерзкая тварь! Таких гномов механисты и брали к себе в ученики, но… Далеко не все успешно проходили обучение. Одним не хватало усидчивости, другим – внимательности, а некоторым не удавалось постичь науку вдыхания жизни в машины, и на последних механисты досадовали больше всего: ну как же так, вам дана редчайшая способность, а вы не можете нащупать её внутри себя и направить так же естественно, как направляете взгляд или руку!
Да, причины неудач учеников были разными, а вот попытки выкрутиться обычно сводились к одному: механисты-недоучки врали. О своих успехах, о причинах неуспехов, о сделанном, несделанном, охваченном, изученном и тысячах других вещей, потому, хотя Годомар Рукатый не считал себя большим знатоком гномского и уж тем более эльфского поведения, не говоря уже о драконьем, он отлично навострился определять ложь.
– Эльфка и драконица подтвердили нашу главную догадку, – чуть громче обычного говорил Годомар и шагал туда-сюда по мастерской, потирая лоб, – но вместе с тем у меня сложилось ощущение, что они до смерти боятся дракона просто из-за самого дракона и желают непременно заразить и меня своим страхом.
На Фрюга Рукатый не смотрел: не хотел, чтобы злобное выражение лица Шестерни повлияло его решительность и собранность. Только слышал, как Фрюг звякает цепью и пыхтит, сгибая звенья. Перед ним стоял не оживленный пока стрелун без копий на спине, без крышек на боках и задних ляжках – Шестерне удобно было отмерять цепь намотками на стрелуновые шеи. Фрюг не издавал никаких звуков, которые могли бы сказать Годомару «Я тебя слышу», потому у того создавалось ощущение, словно он вещает в пустоту. Надо сказать, это ничем не хуже, чем вещать в грозно-исступлённое Фрюгово лицо.
Рукатый подозревал, что Шестерня, используя недособранные машины, дрессирует тем самым собственный страх – страх снова и снова оказываться перед только что оживленными машинами без защиты, от которой упорно отказывался, а почему отказывался – про это среди механистов ходило множество догадок, но наверняка не знал никто.
– Эти эльфка и драконица – они будто сами не знали толком, что хотят мне сказать. Они словно боятся дракона просто потому, что решили его бояться, и желают убрать нашими руками собственный страх, – повторил Годомар. – Я полагаю, всё дело вот в чём: этот дракон не подчиняется эльфам, как подчиняются другие, и вот эльфы видят его перед собою, но не знают, как его прижучить и от этого непонимания их вдруг накрывает мыслью: а это, вообще-то, дракон, ну, вы знаете, большая такая штука с лапами и пастью…
– Др-раконица тоже боится большой штуки с пастью? – Судя по звуку, Фрюг очень сильно дернул цепь, поскольку как-то умудрился сдвинуть с места тяжеленную машину – её когти неприятно скребнули по полу.
– Я не знаю, чего боится драконица! – рыкнул Годомар, и Шестерня стрельнул в него быстрым подозрительным взглядом.
Он привык, что Рукатый предельно, предельно осторожен и осмотрителен. Годомар очень хорошо знал, что Фрюгу не следует перечить и что очень опасно давать Фрюгу повод думать, будто ты ему перечишь, поскольку всё, что Шестерня желал воспринять как наглый и неприкрытый вызов, он воспринимал именно так, в ответ действуя незамедлительно и соответствующе… то есть соответствующе собственным представлениям о том, как нужно вести себя в подобных случаях. Причина малочисленности гильдии механистов, сказать по правде, отчасти была как раз в этом, и как раз потому Годомару Рукатому, наставнику учеников, приходилось заниматься пропасть знает чем еще: просто не хватало рук. Гильдия испытывала отчаянную нехватку гномов-карьеристов: кому охота расти в гильдейской иерархии, если на вершине восседает Фрюг Шестерня, и с каждым следующим шагом ты всё яснее видишь его свирепое лицо?
Зато Фрюг никогда не снисходил до общения с обычными механистами и уж тем более – с начинающими, они вообще почти его не видели, на своё счастье.
– Я думаю, – решительно и чётко проговаривая каждое слово, продолжал Годомар, – что нужно подробней расспросить о драконе третьего эльфа, который приехал из Донкернаса – того эльфа, который не приходил в Гимбл. Я видел его наверху, он выглядит, как бешеная крыса, но всё не так просто, Фрюг, нет. Я уверен, он знает и понимает куда больше чем кажется…
– Что-то много всего тебе кажется, Годомар! – Фрюг с грохотом опустил на пол хвост цепи и выбрал из лежащих перед ним инструментов клещи побольше. Уставился на Рукатого, но тот упорно не смотрел на него, а смотрел на не оживленного пока стрелуна. – Меньше надо ходить в надземный мир!
