Пепельно-серое одиночество в творчестве В. Г. Зебальда

Клаус лежит, укутавшись шерстяным одеялом, на шезлонге с книгой В. Г. Зебальда «Аустерлиц». Он попивает маленькими глотками горячий кофе из термоса и смотрит на серую гладь озера. Затем раскрывает книгу и с головой погружается в текст. Достаточно лишь двух предложений, и он совершенно выпадает из жизни и оказывается во власти языка Зебальда, его интеллигентной грусти и абсурдно-нежного мира.

В повседневной жизни Клаус привык каждую неделю выполнять сотни задач: он учится в докторантуре, преподает в университете, работает редактором в междисциплинарном онлайн-журнале и играет в музыкальной группе. У него много друзей, есть любимая девушка. С раннего утра и до позднего вечера он активен и общителен. Клаус преодолевает любые ситуации; на него обрушиваются все новые требования, и он в состоянии с ними справиться. Этим он гордится почти так же сильно, как своей музыкой и научными статьями.

Его шезлонг стоит перед дачным домиком его родителей. Внутри над текстом диссертации работает его девушка. Чуть позже она подойдет, положит руку ему на грудь и спросит, не хочет ли он вместе что-нибудь приготовить. Но сейчас, пока он читает, вокруг него удивительно тихо:

Иногда же мне начинало казаться, как я уже говорил, сказал Аустерлиц, будто отец все еще тут, в Париже, и только ждет благоприятной возможности, чтобы снова появиться. Подобного рода ощущения и мысли посещали меня исключительно в тех местах, которые скорее относились к прошлому, чем к настоящему. Когда я, например, бродя по городу, заглядывал в один из тех тихих дворов, в которых десятилетиями ничего не менялось, и чувствовал почти физически, как замедляется время, попадая в гравитационное поле забытых вещей. Мне чудилось тогда, будто все мгновения моей жизни собрались воедино в одном пространстве, словно все события будущего уже совершились и только ждут того, чтобы мы наконец добрались до них, подобно тому как мы, получив приглашение, добираемся до нужного дома, стараясь поспеть к условленному часу. И разве нельзя себе представить, что и в прошлом, там, где уже все свершилось и отчасти уже стерлось, у нас остались договоренности и нам еще нужно отыскать места, людей, которые, так сказать, и по ту сторону времени остаются связанными с нами?^[34]

Низкие облака медленно проплывают над Клаусом. Ветер играет с его волосами. Клаус читает эту книгу уже в пятый раз. Мелодия основательных, слегка старомодных слов Зебальда ему хорошо знакома. Предложения струятся. Кроющаяся в них боль бесконечна и в то же время преподносится автором умеренно. Пепельно-серое одиночество Аустерлица совпадает с пепельно-серым одиночеством Клауса. С регулярной периодичностью наступает смерть. Экзистенциональное одиночество неизбежно. Безразлично пожав плечами, оно определяет все происходящее. В тексте чувственное восприятие оказывает воздействие на разум, а разум — на чувственное восприятие. Так оба колеблются в виде тонких пересечений и интерференций, увлекая Клауса за собой. Текст уносит его туда, где есть только он сам. Позволяет ему на какое-то время оказаться наедине с самим собой. Клаус покачивается в ритме текста там, в глубине души, в потайном, лишенном света месте внутри себя, куда никому просто так не попасть.

* * *

Ночью Клаусу не удается сразу уснуть. Его девушка мирно спит рядом. Клаус думает о сестре. Несколько недель назад он беседовал с Зильке о том, правомерно ли проводить различие между философией и литературой, и рассказал ей, что, читая Зебальда, узнал о людях не меньше, чем от Мелани Кляйн, Дональда Винникотта и Фредрика Джеймисона. После этого разговора Зильке решила познакомиться с творчеством Зебальда. При следующей встрече с Клаусом она косо на него посмотрела и сказала: конечно, прекрасно, что ему так близок пронизанный печалью текст, однако кому-то это может показаться пугающим. Затем они рассмеялись. Клаус все понял — так ему тогда казалось. Однако, размышляя об этом сейчас, он не имеет ни малейшего понятия о том, что имела в виду Зильке.

В долгу у Деррида

На протяжении всего лета Итан читает «О грамматологии» Жака Деррида. Читает в поезде, в саду у родителей, на берегу Балтийского моря и уже у себя дома в Берлине, на балконе. Он просматривает абзац за абзацем и подмечает интересные места, например:

Но восполнение восполняет (supplément supplée), т. е. добавляется лишь как замена. Оно вторгается, занимая чужое место; если оно и наполняет нечто, то это нечто — пустота. Оно способно представлять или изображать нечто лишь потому, что наличие изначально отсутствует. Будучи подменой (suppléant), восполнение оказывается заместителем, подчиненным, местоблюстителем (qui tient lieu). Будучи заменой (substitut), оно не может просто добавиться к чему-то позитивно наличному как выпуклый отпечаток на поверхности: его место в структуре отмечено знаком пустоты. Ничто и нигде не может самонаполниться: самоосуществление требует знака, передачи полномочий. Знак всегда выступает как восполнение самой вещи^[35].

Отрывок ему нравится, и он какое-то время размышляет над ним. Итан часто догадывается, к чему клонит Деррида. Однако в целом смысл текста от него ускользает. Это вечное недопонимание заставляет его нервничать. Тем не менее летом он все же решается прочесть работу Деррида, не останавливаясь на сложных местах по нескольку раз.

* * *

Через несколько месяцев пасмурным декабрьским вечером по дороге домой Итан замечает, что его мышление в последние время словно заторможено. Оно стало тяжеловесным, в нем нет живости ума — примерно с начала нового семестра, когда Итан перестал читать «О грамматологии». Он размышляет, может ли это быть взаимосвязано. Стараясь то и дело менять направление движения под мелким дождем, он приходит к следующему выводу: должно быть, летом между ним и книгой Деррида возникла некая химическая связь. Итан чувствовал это тогда: живые элементы его мышления образовывали взаимосвязь с идеями текста. Нечто внутри него реагировало на частично понятый текст. Тогда он воспринимал эти связи как временные, хотя бы по той причине, что на самом деле не понял до конца мысль автора. Однако теперь он осознал, что связи до сих пор не распались. Вместо того чтобы осесть в голове и зреть там, они подверглись брожению.

На самом деле в этом нет ничего удивительного. Два года назад он сражался с «Критикой способности суждения» Канта, а в прошлом году — с «Логико-философским трактатом» Витгенштейна. Итан одолевал страницу за страницей до тех пор, пока ему не начинало казаться, что он уловил основную мысль текста. Оба произведения в свое время кардинально изменили его представления о жизни. Он теперь по-другому смотрит на мир. Более того, чтение этих работ существенно повлияло и на его манеру вставать по утрам, ходить по улице, чувствовать и любить. Благодаря им он так сильно изменился, что вскоре уже не мог вспомнить, каким был до этого. Итану хорошо известно, какое воздействие на него оказывают труды великих философов. Однако он полагал, что смог измениться только тогда, когда полностью их понял. Теперь он знает: процесс преобразования начался еще при первом, пробном прочтении. Прежде чем Итан успевал понять, о чем идет речь, он уже менялся. Задолго до того, как он признавал мысли автора истинными. От этой мысли ему становится не по себе.

* * *

Не до конца понятые мысли Деррида не прекращают бродить в голове у Итана и в последующие месяцы. Не менее двух лет текст «О грамматологии» давит ему на мозг, постоянно воруя частички энергии, до тех пор, пока Итан не находит время вдумчиво прочитать книгу от начала до конца. И это помогает: хоть и потребовалось определенное время, в итоге Итану кажется, что он понял ключевые мысли автора. И даже если это не так, он покончил с книгой и возникшие в нем соединения могут дозреть, осесть в памяти и обрести покой. Он действительно чувствует себя намного лучше.