— Чего-чего? Это я-то трачу время? Ты, Энджи, тоже уделила этому немало времени. Мы все вместе решили, что, прежде чем публиковать даркнетовские документы, надо их изучить, понять, чем мы располагаем, разработать стратегию…

— Маркус, это ты так захотел, потому мы этим и занимаемся. Ты бы запросто мог выложить в твиттер название торрента, ключ и заявить: «Загрузите это сейчас же! Тут полно всякого криминала!». Сколько у тебя подписчиков? Десять тысяч? После этого твой файл стал бы неубиваем.

— Но Маша-то очень даже убиваема, — возразил я.

— А вдруг она заодно с этими типами? Откуда тебе знать?

— Энджи, брось, глупости говоришь. Секунду назад ты говорила, что я последний негодяй, раз не хочу обнародовать документы ради спасения Маши. А теперь утверждаешь наоборот — что мы имеем полное право подставить Машу, потому что она сама может оказаться негодяйкой. Ты уж определись…

Энджи замотала головой:

— Все это ерунда. Важно лишь одно — ты мог бы сделать хоть что-нибудь полезное, а вместо этого по своему обыкновению топаешь, бегаешь и кричишь.

— Энджи, просто я, прежде чем действовать, хочу составить план. Что тут плохого?

— Маркус, я уже составила для тебя план. Пункт первый: ты сообщаешь всем, где лежат документы. Пункт второй: второго пункта не будет.

Она загнала меня в угол. Наши голоса звучали все громче и громче, и я уже боялся, что мы разбудим маму и сестру Энджи. Если бы наш спор разгорелся в общественном месте, в парке, например, я мог бы встать, отойти и остыть. Но время близилось к двум часам ночи. Куда тут пойдешь? И от этого я, разумеется, злился еще сильнее.

— Ну конечно, легко и просто. Ведь не тебя же бросали за решетку и не тебе угрожали.

К этому вопросу она была готова.

— А тебе не кажется, что они меня тоже давно вычислили? И если мы опубликуем файлы, то следующей в списке буду я? Маркус, меня не колышет, что со мной случится. Дело слишком важное, я не могу ставить превыше всего свою личную безопасность.

— Рад слышать, что ты подбиваешь меня пожертвовать собой.

— Маркус, а мне тебя и подбивать не надо. По-моему, M1k3y уже был бы готов действовать, сражаться за правое дело, а не болтался как в проруби, доводя до совершенства организационные вопросы и заботясь о себе. Он бы что-нибудь предпринял.

Вот оно. Единственная душа на свете, которую я любил, доверял всем сердцем и жить без которой не мог, одним махом выложила мне все, чего я боялся. Если тебя незаслуженно выпороли, хуже может быть только одно: если выпороли заслуженно.

— Энджи… — начал я.

— Проехали, — перебила она. — Пора спать.

Мы лежали в кровати, как две мраморные статуи, оцепенев и не касаясь друг друга. Я снова и снова прокручивал в голове все сегодняшние разговоры, анонимных хакеров, которые пролезли в мой компьютер, громил из «ЗИЗ» и Энджи, злую и разочарованную во мне. Все они дружно обвиняли меня в самых страшных грехах.

Когда укоряющий хор зазвучал чересчур громко, я встал и, не включая света, начал одеваться. В темноте, возясь с одеждой, услышал, как Энджи затаила дыхание, потом выдохнула, хотела что-то сказать, запнулась.

Кое-как одевшись, в незашнурованных ботинках, торопливо запихав свое барахло в рюкзак, я вышел из комнаты Энджи, скатился по лестнице и выскочил за дверь.

Хорошо хоть, у меня хватило ума зарядить телефон. Стал прокручивать список быстрого набора. Кому позвонить? Родителям? Надо бы, но что я им скажу? Чем они могут помочь?

В списке были два человека, которым я не звонил уже много месяцев. Поэтому автоматическая сортировка отодвинула их в самый конец. И только ручное добавление в избранные спасло их от полного выпадения.

Дэррил и Ванесса.

Мой палец надолго завис над иконкой Дэррила. Я шагал по Маркет-стрит и размышлял, удобно ли будет позвонить ему. Ведь Ван призналась, что я ей нравлюсь, и я не знал, известно ли об этом Дэррилу. К тому же Ван и Энджи годами терпеть друг друга не могли, и мне оставалось только гадать, то ли Дэррил ненавидит меня как соперника, то ли обижается на мою девушку за какие-то прошлые ссоры с Ван. Сначала мы перезванивались каждые несколько дней, потом дни стали перерастать в недели, недели — в месяцы. Чем больше времени проходит между встречами, тем труднее бывает вернуться к общению. Разговоры без повода становятся невозможны, а найти подходящий повод все как-то не удается.

На улице стало прохладно, меня пробила дрожь. Она словно проломила какие-то невидимые барьеры в моей душе, и через несколько минут меня затрясло всем телом, но уже не от холода. Тогда я нажал кнопку. Шел четвертый час ночи. Я ждал и ждал ответа.

«Привет, это Дэррил. Оставьте сообщение, а еще лучше — пришлите эсэмэс или письмо по электронке».

Я повесил трубку.

Странное дело — я страдал от одиночества и в то же время чувствовал, что за мной наблюдают. В телефоне был установлен «параноид-андроид», но и это не гарантировало защиты — взломать трубку станет сложнее, только и всего. Был ли телефон у меня на глазах все время, пока я сидел в машине со Шрамом и Тимми? Нет, он побывал у них в руках. Могли ли те хакеры, которые проникли в мой ноутбук, запустить червяка в мобильник?

Так оно даже лучше. В истерике позвонить человеку в три часа ночи — не лучший способ возобновления дружбы…

И тут телефон зазвонил. Дэррил.

— Привет, старик.

— Маркус, ты в норме? — В его голосе слышалась такая искренняя озабоченность, что я опять чуть не расплакался.

«Прости, старик, я просто нажал не ту кнопку. Прости. Ложись спать». Эти слова вертелись у меня на языке. Но не сорвались.

— Нет. Не в норме.

Взвыла сирена. Мимо промчалась пожарная машина. Я вскрикнул и подскочил.

— Ты где? — спросил он.

Я огляделся.

— На углу Маркет-стрит и Герреро.

— Стой на месте, — велел он. — Буду через пятнадцать минут.

Вот они какие, настоящие друзья.

Когда в Беркли проводилось сокращение штата, отец Дэррила не остался без работы, но вынужден был согласиться на «добровольное» снижение зарплаты. Однако они кое-как удержались на плаву и до продажи машины дело не дошло. У них осталась «хонда» десятилетней давности, и у Дэррила имелись собственные ключи. Машина была страшная как смертный грех, держалась на честном слове и на одном крыле, но тем не менее могла ездить и оказалась способна в три часа ночи домчаться от Твин-Пикс до центра города за пятнадцать минут, хотя, подозреваю, для этого Дэррилу пришлось несколько раз проскочить на желтый свет и, возможно, пару раз — на красный.

«Хонда» подъехала к обочине, щелкнули замки, я открыл дверь и сел. В этой машине я ездил уже миллион раз, и нос сразу уловил знакомые ароматы: старый кофе, отголоски утреннего сэндвича из «Макдоналдса», пригорелый и одновременно сыроватый запах, какой образуется в салоне, если машина с закрытыми окнами то раскаляется на солнцепеке, то остужается в туманной прохладе университетского кампуса в Беркли.

Дэррил был в тренировочных штанах и футболке, обут в незашнурованные конверсы на босу ногу, сквозь дырку в правом торчал большой палец. Ноги у Дэррила были великанские, и любые ботинки быстро рвались на мысках.

Первыми его словами были не «Что случилось?», и не «Ты знаешь, который час?», и не «Старик, ты передо мной в неоплатном долгу».

Нет, он сказал:

— Дружище, как я рад снова тебя видеть.

Он сумел подобрать самые лучшие слова.

— Угу, — отозвался я. — Тоже очень рад видеть тебя.

Я никак не мог решить, с чего начать рассказ. Дэррил знал о даркнете, просматривал документы. Вероятно, натыкался и на отчеты о «ЗИЗ», помогал их разбирать. Но сказать надо было очень многое, а я никак не мог начать. В раздумье закрыл глаза — и вдруг Дэррил встряхнул меня за плечо. Я разлепил веки, осмотрелся. Машина стояла у ворот его отца. Когда-то я знал это место не хуже собственного дома.