— Ладно, — сказал я. — Так и быть, приду. Зеб будет? Очень хотелось бы с ним поздороваться.

Она поморщилась.

— Зеб, может, и будет, но ты его вряд ли увидишь. Приходи один. И в темноте. Чтобы никакого света. Понятно?

— Ну уж нет, — отозвался я. — Я приехал с Энджи, тебе это наверняка известно, и не приду без нее, если, конечно, она захочет со мной. Но без света? Ты что, смеешься?

Для города с населением в пятьдесят тысяч человек, которые увлекаются расслабляющими веществами, огненным искусством и огромными машинами-мутантами, Блэк-Рок-Сити отличался на удивление низкой смертностью. Однако в городе, где смеются в лицо опасности, хождение в темноте без света, желательно очень яркого, считалось легкомыслием на грани безумия. Одним из самых рискованных поступков на Burning Man была прогулка по плайе без фонарика. Таких сорвиголов называли темнушниками, и темнушники постоянно подвергали себя риску закончить свою жизнь самым неожиданным способом: под колесами арт-байка, со свистом летящего по песку сквозь непроглядный мрак, или исполинского арт-мобиля, или же просто под ногами веселящихся собратьев, нечаянно споткнувшихся об упавшего бедолагу. И хотя неофициальный девиз Burning Man провозглашал «Безопасность в третью очередь», темнушников никто не любил.

Маша закрыла глаза и замерла как статуя. Ветер немного утих, но все равно на зубах скрипело, словно я сожрал полкило тальковой пудры, а глаза жгло, как от перечного спрея.

— Ну ладно, если хочешь, приводи свою девчонку. Но никакого света, хотя бы после того как минуешь последний арт-мобиль. И если вам обоим в итоге придется плохо, пеняй на себя.

Она развернулась на каблуках и скрылась за пыльной завесой, а я поспешил обратно в храм искать Энджи.

На Burning Man много чего сжигают. Главное событие — конечно, сожжение самого Человека, происходящее субботним вечером. Я сотни раз видел это на роликах, снятых под разными углами, с разными фигурами в главной роли (Человека каждый год делают непохожим на прошлогоднего). Зрелище шумное и первобытное, взрывчатка, спрятанная в постаменте, взвивается к небу огромными грибовидными облаками. А сожжение Храма, напротив, исполнено не буйного безумия, а тихой торжественности. Но обоим этим событиям предшествует множество маленьких сожжений.

Вчера, например, сжигали региональное искусство. Дружественные группы из разных концов Америки, Канады и вообще со всего света возвели множество деревянных строений всевозможных размеров — от парковой скамейки до витиеватых башен высотой с трехэтажный дом. Эти постройки кольцом обрамляли плайю — открытую площадь посреди Блэк-Рок-Сити, и мы обошли и осмотрели их в первый же день после прибытия, потому что нам сказали, что они сгорят первыми. Так оно и случилось. Все они — столько, сколько человеку и взглядом не охватить, — вспыхнули одновременно и горели каждая по-своему, а фестивальщики толпились вокруг, на безопасном расстоянии, где их удерживали рейнджеры Блэк-Рок, и дожидались, пока пламя немного угомонится и груды горящего дерева на платформах примут стабильные очертания. Все сожжения производились только на специальных платформах, потому принцип «Не оставляй следов» следовало понимать буквально: на твердой пустынной земле не должно было оставаться даже пепелищ.

То зрелище было впечатляющим, но сегодня предстояло событие еще более интересное — мы планировали сжечь Александрийскую библиотеку. Нет, конечно, не настоящую, с той разделался Юлий Цезарь (или кто-то еще) в 48 году до нашей эры, попутно уничтожив самую большую на то время коллекцию свитков. Та сгоревшая библиотека была, конечно, не первой и не последней, однако она стала символом бессмысленного уничтожения знаний. А здесь, на Burning Man, Александрийская библиотека была установлена на огромной повозке о двенадцати парах исполинских колес, и ее тащили, впрягаясь в канаты, добровольные команды из сотен участников фестиваля. Высоченное сооружение внутри было разгорожено на клетушки, в которых лежали свитки — рукописные копии книг, считающихся всеобщим достоянием и скачанных с «Гутенберга». Волонтеры, целый год работавшие над проектом, вручную переписывали их на длинные бумажные рулоны. Таким способом в свитки были превращены пятьдесят тысяч книг, и всем им предстояло сгореть. БИБЛИОТЕКИ ГОРЯТ — этим лозунгом пестрели все стены Александрийской библиотеки, его носили на костюмах библиотекари, помогавшие вам найти нужный свиток в лабиринте узких коридоров. Я зашел туда и перечитал Марка Твена — запомнившийся еще со школы забавный рассказ о том, как автор редактировал сельскохозяйственную газету. К моему восторгу, кто-то дал себе труд записать этот рассказ на страницах школьных тетрадей, склеенных в длиннющую ленту на сотни ярдов и скатанных в аккуратный свиток.

Помогая библиотекарше скручивать свиток и убирать его на полку — она согласилась, что этот рассказ Твена действительно очень смешной, — я не подумав брякнул:

— Как жаль, что все это скоро сгорит.

Она грустно улыбнулась и ответила:

— Да, конечно, но в этом-то все и дело. Девяносто процентов работ, защищенных авторским правом, являются сиротскими — никто не знает, кому принадлежат права на них, и неизвестно, каким образом вернуть их на книжные полки. Тем временем известные нам бумажные экземпляры таких книг ветшают или теряются. Именно они, эти девяносто процентов всего, что создано человечеством, и составляют самую большую на свете библиотеку, и эти книги ежеминутно гибнут — все равно что горят, только очень медленно. — Она грустно пожала плечами. — Библиотеки горят. Но, надеюсь, рано или поздно мы сумеем найти способ сделать как можно больше копий всемирного творческого наследия, спасем эти книги от огня.

Я читал Марка Твена и чувствовал, как дощатый пол мягко покачивается под ногами. Сотни добровольных помощников тянули канаты, перевозя Александрийскую библиотеку из конца в конец по открытой плайе и приглашая посетителей подняться на борт, прокатиться и почитать книжку-другую, пока она не погибла в огне. На выходе библиотекарша дала мне флешку:

— Это сжатая копия всего архива Гутенберга. Около пятидесяти тысяч книг, и с каждым днем их число растет. Туда же включен большой список книг из общественного достояния, которых у нас нет, и перечень библиотек в каждом городе, где их можно найти. Ты имеешь полное право взять любую из этих книг, отсканировать или перепечатать.

Маленькая флешка весила всего несколько граммов, но казалась тяжелой, будто гора записанных на ней книг. Я осторожно опустил ее в карман.

И вот теперь пришло время сжечь Александрийскую библиотеку. История повторяется.

Библиотеку осторожно втащили на платформу, смотали канаты. Суровые рейнджеры Блэк-Рок в форменных шляпах и диковинных нарядах окружили ее широким кольцом, никого не подпуская близко. Мы с Энджи стояли в первом ряду и глядели, как кучка инспекторов из бюро по землеустройству заканчивает осмотр сооружения. Мне были хорошо видны внутренние коридоры библиотеки — и зажигательные заряды, расставленные по всей длине через тщательно отмеренные интервалы, и свитки, разложенные на полках. Я задумался над действом, которое вот-вот начнется, и на глазах внезапно выступили слезы — слезы благоговения, печали, радости. Энджи заметила их, вытерла, поцеловала меня в ухо и шепнула:

— Ничего страшного. Библиотеки горят, так и должно быть.

Затем из толпы выступили три человека. Один изображал Цезаря — в белых римских одеждах и короне, с высокомерной улыбкой на губах. Следующий — в монашеской рясе и остроконечной митре с большим крестом. Это, должно быть, Теофил, патриарх Александрийский, еще один виновник сожжения библиотеки. Он обвел толпу покровительственным взглядом и обернулся к Цезарю. Потом появился и третий, в тюрбане, с остроконечной бородкой, — калиф Омар, последний из тех, кого принято обвинять в самом жестоком, самом кощунственном поджоге за всю человеческую историю. Все трое пожали друг другу руки, каждый достал из-за пояса факел и поднес его к огню, пылавшему в глиняном горшке посреди библиотечной террасы. Потом они разошлись в разные стороны, встали посередине задней и боковых стен библиотеки и под буйные крики зрителей торжественно воткнули факелы в гнезда над полом.