«Душа грустит о небесах. Она нездешних нив жилица…» – писал Есенин. Слишком поздно я понял, что, похоже, в моей жизни всё сложилось ровно наоборот, и именно небеса грустят о моей потерянной душе.

Это случилось пестрым весенним вечером. Я встретил Марию в магазине после учебного дня с лекциями по живописи и вызвался ее проводить: мне были приятны ее общество, голос, а также неторопливая, но чувственная манера общения.

– Скажите, почему вы здесь? – спросил я под конец разговора, прощаясь до завтра.

– Я живу в этом районе, – произнесла Маша очевидный ответ.

– Нет. Почему вы, умная, утонченная девушка, до сих пор остаетесь здесь, в этом городе, в этом колледже, где все мы только и делаем, что усмехаемся над вашей страстью к прекрасному и любим ваши лекции лишь за обилие голых людей на картинах?

Мария, кстати, и правда подозрительно часто говорил об эротизме – скрытым и явном – в искусстве разных лет, но чем это вызвано, я тогда не понимал. Она ответила не сразу. Я испугался, что обидел ее, и уже открыл было рот для извинений, но затем услышал:

– Я училась в Москве… и вернулась сюда только ради молодого человека. Оставила там карьеру и друзей, но нисколько не жалела об этом, ведь здесь, среди нищеты и дымящих труб, был он – тот, с которым хоть в ссылку! – она замолчала ненадолго, а потом обронила как бы невзначай: – У нас не сложилось, и с тех пор я одна… Бегаю по кругу в замкнутом колесе…

Я не знал, что ответить. Много сил уйдет, прежде чем я пойму: мужчина, если он задает вопрос, должен быть готов к ответу. Тогда же я еще не обладал должной чуткостью души, и все, что пришло мне на ум, – это обнять ее.

К тому моменту я уже встречался с девушками, ласкал и целовал их, но дальше этого никогда не продвигался. А еще я никогда не обнимал женщину, плачущую у меня на плече. Мы молча дошли до подъезда Маши, и после неловкой паузы она пригласила меня на чай. Квартира девушки расстраивала ветхостью и темнотой, но радовала идеальной чистотой и порядком. Повинуясь какому-то неконтролируемому, неподвластному страху инстинкту, я поцеловал ее после кружки чая с домашним пирогом: поцелуй был странный и неловкий, но искренний и словно бы ожидаемый с ее стороны. В ее выразительных глазах искрила тоска, сомнение, а еще – надежда… Я почувствовал напряжение в паху – возбуждение достаточно сильное, чтобы девушка могла ощутить его сквозь одежду. Мария осторожно, как ребенок, который хочет сунуть руку в клетку и погладить льва – хочет и боится, – прикоснулась рукой к моей груди и животу, не решаясь опуститься ниже. Ее глаза не отрывались от моих; там не было похоти, но горело желание вырваться из колеса одиночества – пусть и таким ненадежным способом.

Мы молча, с частым и жадным дыханием раздели друг друга. Каждый новый шаг становился немалым открытием. Я впервые увидел женскую грудь: мягкая, но упругая, она дарила неожиданно нежное ощущение при прикосновении, соски были темными и твердыми, как два камушка, и словно впивались в меня взглядом, гипнотизируя и маня. Я не торопился и со свойственной мне любознательностью изучал каждый сантиметр ее груди. Как оказалось, именно в подобной неторопливости и искренности в ласках нуждалась каждая женщина, с которой меня сводила судьба. Уже тогда мне нравилось фиксировать в памяти все черты женского тела, как художник, подмечая детали.

Грудь Маши была слегка изогнута в виде трамплина – в голове родилась милая и забавная ассоциация с лисим носиком. Робея, я поцеловал два прелестных носика и впервые познал вкус женской груди – терпкий, слегка горьковатый, но однозначно приятный.

– Я словно в дурмане, – тихо простонала девушка.

Не понимая, были ли это слова собственного оправдания либо комплимент мне, я не нашел иного ответа, кроме как опуститься ниже, знакомясь с телом моей первой девушки в жизни.

Дабы не смущать читателя (пока не смущать), я не стану продолжать. Я расскажу о многих аспектах близости с женщинами, но подробности любви с самой первой из них я оставлю себе и только себе. Скажу лишь, что, как и любой первый секс, он был неловок и скоротечен.

– Спасибо, – сказала моя муза, стыдливо прячась под одеялом, когда все закончилось.

– За что? – спросил ее личный Амур.

– За спасение от одиночества. За теплоту и внимание. За то, что помог вспомнить, как прекрасен может быть секс, но при этом не превратил его в дешевое порно.

Я не знал, чем ей ответить. Тогда я еще совсем не понимал, чего хотят женщины.

Провожая меня, Мария спросила у самого выхода:

– Дима, а что дальше?

– В смысле? – я выглядел дураком, да и был им на самом деле.

– Что сегодня произошло между нами и что будет дальше?

– Не знаю, – честно ответил я, – но ты мне очень нравишься, и, если ты не против, я бы хотел продолжить общение.

– Общение или только секс?

– Нет, не только секс.

– Хорошо. Мне было важно это услышать, – она поцеловала меня на прощание.

Так началась наша прекрасная двойная жизнь. Мария мастерски исполняла свою роль: днем – красивая, но отчужденно-холодная, вечером – мягкая, домашняя, открытая и искренняя. Это были странные, ни на что не похожие отношения: нас разделяла пропасть возраста, опыта и отсутствие внятной общей цели, но соединяли отчужденность от общества, сексуальное влечение друг к другу, а еще любовь к искусству и познанию. Так, каждый вечер, проведенный вместе, был непременно отмечен двумя событиями: порой нежным, а порой страстным сексом и долгими беседами обо всем на свете. С искренней жадностью, насытив тело, я подходил к ее стеллажам с книгами. Однажды, проводя пальцем по книжным корешкам (на которых, ровно как и на полках, никогда не было пыли – Мария уважала свои книги больше, чем иных людей), я наткнулся на тетради, исписанные вдоль и поперек красивым, образцово-каллиграфическим почерком.

– Заметки по философии? – с улыбкой я прочитал название, выведенное зеленым маркером.

– Да, я интересовалась когда-то, – она подошла, обнаженная, и обняла меня сзади.

– Можно открыть?

– Конечно.

Я заглянул внутрь тетради.

– А что за «парадокс лжеца»? – прочитал первую попавшуюся главу.

– Ох, Дима, зря ты это затеял, сейчас я начну умничать, и меня будет не остановить, – кокетливо подскочила ко мне Маша. – Это очень древний логический парадокс. Вот смотри. Я произношу очень простую фразу: «я лгу».

– И что же дальше?

– И всё, парадокс свершился! Если фраза, которую я произнесла, правдивая, это значит, что я всегда говорю ложь, что автоматически свидетельствует о том, что моя фраза лжива и я солгала, что лгу. То есть я говорю правду! Но это противоречит исходным предпосылкам о том, что утверждение «я лгу» верно. Если же исходить из предположения, что фраза не истинна, то мы вернемся к тому же противоречию. Получается, что ложь и правда тесно переплетены, и одно порождает другое.

– Получается, нос Пиноккио должен одновременно расти и уменьшаться?

– Да-да! – Маша захлопала в ладони. – Ты очень верно подметил!

Наблюдая за девушкой, я уже тогда задумался о том, что очень часто большой ум и одиночество идут рука об руку, но, конечно же, предпочел промолчать.

– А это? – спросил я, указывая на отдельно стоящую книгу в стороне.

– Этот труд посвящен реальной истории известных европейских сказок.

– А разве есть какие-то другие версии?

– Конечно, – с энтузиазмом, не знающим границ, она подхватила книгу, – и поверь, то, что ты читал в детстве, это очень облагороженная история. Например, ты помнишь Сказку о спящей красавице?

– Конечно, кое-кто именно этим вчера и занимался, – с огнем в глазах я намекнул, как прошлым вечером, дождавшись, когда Маша уснет, я забрался под одеяло и начал осыпать ее тело поцелуями.

Пробуждение от возбуждения – мое личное изобретение, чем я немало гордился.

– Я не об этом, дурачок! – она махнула рукой. – Вспомни: красавица укололась о веретено, после чего впала в вечный сон до тех пор, пока ее не поцеловал прекрасный принц. Знаешь, что было в старом оригинале? Много лет спустя после укола мимо домика, где спала красавица, проезжал король. Заглянув в дом, он сразу смекнул, какую выгоду можно извлечь из столь пикантной ситуации, и изнасиловал спящую бедняжку.