На вытянутой руке не понесешь, тяжело. На спину положить боязно. Начальник птичника и писарь с любопытством смотрели, как Ласка с Вольфом попытаются клетку унести. У немцев не хватило фантазии предположить, что грузополучатель может прийти неподготовленным к получению груза.

— Слушай, птица… — вежливо обратился Ласка.

— Доминго!

— Тебя зовут Доминго?

— Да.

— Я Ласка Умной, — Ласка решил не говорить птице имя, которым крещен. Это священникам нужно крестильное имя, и перед королями-императорами-султанами положено полностью представляться, а не прозвищами.

— Что означает твое имя?

— Умный.

— Хороший знак. В моем мире человек с таким прозвищем был бы жрецом Кетцалькоатля, бога познания.

Попугай неплохо говорил по-немецки. Почти как человек, четко и понятно, хотя и не с таким выговором, как у венцев. На «р» он часто срывался в «ррр», а в остальном, если не видеть перед собой птицу, можно подумать, что человек говорит. Речь у него возникала где-то в горле, приоткрытый клюв при разговоре едва шевелился.

— Доминго, ты честная птица?

— Да.

— Если я тебя из клетки выпущу, что будешь делать?

— Ласка, ты честный человек? — спросил Доминго.

— Вот те крест! — Ласка истово перекрестился.

— Зачем я тебе?

— Один весьма ученый пан из Польши… Ты знаешь, что такое Польша?

— Знаю. Я про мир вокруг не меньше тебя знаю, хотя ничего толком не видел. Монахи очень умные и любят поговорить.

— Один весьма ученый пан из Польши звал в гости императорскую птицу. Большую, красивую и певчую.

— Ты московит.

— Я московит. А тебя приглашают в Польшу. Кормить-поить обещают, песенки слушать.

— Я не певчая птица.

— А когда выпьешь?

— Бррренди! Орррухо! Крррасное! Кагоррр! Тысяча черрртей!

Ласка посмотрел на птичников.

— Не положено, — сказал начальник, — Если только монахи носят.

— Пан Твардовский самого короля личный астролог, — сказал Ласка попугаю, — При дворе будешь жить, и по-настоящему, а не в клетке. Король такую свиту содержит, видел бы ты. Еды при дворе видимо-невидимо, любые яства кушают. И вино пьют, и бренди, и аквавиту, и коньяк, и меды ставленые. Птиц певчих в чистоте содержат, не обижают.

— Книги!

— Книги чтут. И типография у них где-то там тоже есть.

— Ведьмы!

— Что ведьмы?

— Ведьмы там есть?

Ласка задумался.

— Как без ведьм? — подал голос Вольф, — Ведьмы, ты уж извини, везде есть. Ты только первым к ним не лезь, а у них и без тебя забот хватит.

— Открррой.

Ласка начал откручивать проволоку, которой закрутили дверцу. Интересно, как убедили эту большую сильную птицу залезть в клетку по собственной воле?

— Монах сказал, забирают меня, — произнес попугай, как будто угадав мысли, — Надоело здесь. Тюрррьма.

— Кому тюрьма, а кому и полный пансион, — возмутился гефлюгельшталльфюрер, — Вон ты какой яркий да красивый. Ни разу тут у нас ни голода, ни холода не чувствовал. Жаровню с углями тебе на самый верх таскали, чтобы не мерз.

— Благодарррю!

— Сейчас зима начнется, каково бы тебе на воле было?

— Плохо, — сказал попугай, — Меня корррмить надо.

— А чем недоволен тогда?

— Корррмить надо и доверрррять! За рррешетку посадили!

— Я бы с человека побожиться потребовал, — сказал Ласка, — Но с птицы какой спрос. Под честное слово выпущу, только ты не улетай.

— Обещаю не улетать, — сказал попугай и немедленно взлетел под потолок.

Вольф бросился к дверям, но попугай спланировал на плечо Ласке.

— Как Эрррнан, — сказал он, — Только тот крррупнее был и в кирррасе. Хорррроший. Мудррррый.

С тяжелой птицей на плече Ласка добрался до постоялого двора. Вольф тащил «сопроводительную документацию». Добротную стальную клетку хозяйственные немцы тут же забрали обратно и сказали, что за нее компенсация не полагается. Обещали отдать птицу и бумаги, не более.

— Надо выпить! — сказал Вольф, — Никак не думал, что все нормально пройдет.

— И я не думал, — ответил Ласка.

— И я, — присоединился Доминго.

Через два дня на конюшне появился Фредерик с симпатичной темноволосой девушкой благородного происхождения, которая выглядела примерно лет на шестнадцать, как Ласка. На немку не похожа, скорее, итальянка. Но и горячей южанкой не выглядит. Это у европейских простолюдинов по внешности без труда можно понять, из какой местности человек происходит, а у дворян национальные особенности не так ярко выражены.

— Познакомьтесь. Ласка Умной из Московии, сын моего старого друга. Рафаэлла фон Нидерклаузиц, моя дочь.

— Очень приятно, — сказал Ласка.

Девушка кивнула в ответ.

— Ласка, есть дело на сто золотых талеров, — сказал Фредерик.

— Большие деньги.

— Останься при этом коне на месяц.

— Я бы рад остаться…

— На полный пансион вам обоим, твоей кобыле и попугаю. И сто золотых талеров сверху.

— Благодарю за щедрость, но у меня времени нет. Могу только на пару недель задержаться.

— Ты торопишься?

— Да. До Рождества я обязательно должен быть в Волыни, что под Полоцком. А до этого у меня дела в Кракове, которые могут затянуться.

— Хорошо, две недели и полсотни.

— О каком деле идет речь?

— Коня обучать. Он вроде и зверь дикий, но раз с одним человеком договорился, то и с другим сможет.

— Наверное. Он высокомерный и не очень добрый. Но умный.

— Правда, что ты говоришь по-лошадиному? — спросила Рафаэлла

— Правда.

Девушка посмотрела на Ласку внимательно и заинтересованно.

— Ты колдун? — спросила она.

— Нет, это у нас в роду дар Ужиного короля, который передается по мужской линии.

— Папа, поймай мне Ужиного короля!

— Рафи, давно прошли те времена, когда ужиные короли ползали по грешной земле, — ответил Фредерик.

— Тогда поймай мне еще кого-нибудь, кто раздает дары. И не говори, что никого не осталось.

— Не связывайся с колдовским миром.

— Ты же связываешься. И мама.

— Мама сидит в Аугсбурге и ведет счетные книги. Тебе это почему-то неинтересно.

— А ты?

— Рафи, ты знаешь, сколько раз меня там чуть не убили?

— Это все равно, что ты бы хвастался, сколько красоток тебе чуть не дали. Я вот тоже могу начать, что меня наемники крали — не украли…

— Рафи, перестань.

— … в замке нашли раньше, чем он взорвался…

— Рафи!

— Папа, я хочу быть феей. Колдуньей. Ведьмой на худой конец. Чтобы у меня был какой-нибудь дар.

— Шла бы ты лучше замуж.

— Никто не берет, бе-бе-бе! — Рафи высунула язык.

— Мама нашла тебе отличную партию.

— Гаэтано? Папа, ну это же смешно. Да, мы друзья с детства. Только я красавица, а он вепрь дикий и щетинистый. Чем вообще мама думала?

— Мама думала, что каждый мужчина в глубине души немного свинья.

— А каждая женщина немного Цирцея?

— Да. Но некоторые в большей степени, чем другие.

— Я в меньшей. Папа, я не могу выйти за Гаэтано.

— Рафи, тебя никто не торопит. И вообще, выходи за кого хочешь. Ласка, ты ведь не женат?

— Я помолвлен, — ответил Ласка, — С дочерью наших соседей и жду, пока она подрастет.

— Маменькин сынок, — бросила Рафаэлла.

— Но вы с отцом старые друзья, а Покровские нам просто соседи. И Рафаэллу ждать не надо, пока вырастет. Поэтому, если батя благословит, приеду свататься, — продолжил Ласка как ни в чем не бывало.

Ничто так не отрезвляет девиц, как понимание, что не они в жизни что-то решают. Во всяком случае, на Руси. Вот выйдет замуж, да родит, тогда да. Хоть хозяйство вести, как мама, хоть княжить, как Елена Глинская.

— А до свадьбы, значит, ни-ни? — язвительно спросила Рафаэлла.

— Родители запретили мне ложиться с католичками, — элегантно парировал Ласка.

Нет ничего плохого в том, чтобы пошутить с девушкой на романтические темы, но уж никак не при ее отце.