Я машинально ткнул пальцем в экран.
1982 г.
12 августа. Прогуливаясь по Воскресенской, встретил Альберта. Несмотря на осадок, оставшийся с последней встречи, нашей радости не было предела. Боже, сколько же мы не виделись… Сидели в баре на Арбате до утра, пока не подтянулись ребята. На рассвете уехали на озера. Жаль, взяли с собой так мало пива, пришлось ходить в ларек за суррогатом. По-моему, продукт дяди Яши, купленный в городе, даже в б/у виде был бы на вкус куда лучше, чем эта жижа. Плевать. Как же хорошо… Четыре долгих отличных дня. Альберт (ну и имечко же он себе выбрал в последний раз) сказал, что его тоже пригласили на работу в эту контору. Что ж, может быть из этого что-то и выйдет… Решили больше не расставаться друг с другом надолго.
1983 г.
Чувствую себя лабораторной мышью. Иногда бесит до жути, но… проклятье, как же интересно! От открывающихся перспектив просто дух захватывает! Да и платят опять же хорошо, грех жаловаться. Может быть, и прав был в свое время Володя, когда говорил, что за этими людьми лежит будущее? Придумать такое — это… просто даже не знаю. Это за гранью. Жаль, что ты этого уже не смог увидеть… Ты был бы рад.
1986 г.
Учеба, учеба, учеба… Решил переквалифицироваться и начать участвовать в общем процессе. Буду потрошить сам себя, ха-ха! Видел бы меня мой отец в этом нелепом белом халатике и нежных перчатках… Зарубил бы не задумываясь.
В моей голове повисла долгая пауза. Я ошарашено уставился на циферку в углу экрана, сообщающую мне о том, что на данный момент я нахожусь на 1046 странице. Это что дневник? Да быть того не может! Обалдеть, это ж сколько… я катнул пальцем по экрану влево, отматывая книгу на более поздние события, нужно было его писать, особенно если учесть, что заполнялся далеко он не каждый год. Два десятка страниц промелькнули в одно мгновенье, оставив перед моими глазами на последней вкладке всего одну, лаконичную до дрожи запись.
2017 г.
20 июня. Ночь. Убит Грин. Оборотень. Я и мой ученик отомстили за тебя. Прощай, брат. Пусть Волки Севера, укажут тебе путь к тому, во что ты верил…
Я нервно сглотнул вставший в горле комок и посмотрел на лежащего, на спине человека. Грин… В ту ночь он хотел спасти мне жизнь… В обычной жизни я мало общался с ним, как, впрочем, и с остальными волками, кроме Стена. Арн — добродушный улыбчивый здоровяк, почти всегда был в разъездах с Ремизовым, и нам некогда было особо разговаривать. Льет — с холодным, как стальной клинок, взглядом и сквозящим в каждой фразе высокомерием настоящего аристократа, больше вызывал неприязнь, чем желание поговорить, о чем либо. Хотя, насколько я успел его узнать сам, да и из разговоров с другими оперативниками, парень он был весьма неплохой. Однако глубоко ненавидел излишнее панибратство и всегда держал дистанцию. И Грин… Всегда молчаливый, слегка задумчивый человек, неопределенного возраста. Говорил он обычно редко и всегда только по делу. Мне он часто напоминал своим поведением Атоса из мушкетеров. Не то инфантильное существо, что показано в романе великого французского автора, а именно героя старого советского фильма. Скрытного, молчаливого, склонного к грусти и меланхолии человека, любящего притопить свои печали в паре-другой литрах горючего. Но с другой стороны надежного, как сталь, для которого слова верность и честь — далеко не пустой звук. Вечно общительный и жизнерадостный до умопомрачения Стен, смотрелся на фоне этих ребят более чем странно. Однако при этом пользовался среди них непререкаемым авторитетом, что само по себе уже говорило о многом.
Я виновато оглянулся на забормотавшего во сне друга. Однако, не смог побороть в себе любопытства и удержаться от того, чтобы не листнуть книжку дальше. Конечно, это было не совсем красиво, но я ведь вовсе не собирался читать его личные секреты и изучать чужую жизнь по полочкам, хоть это наверняка и было бы очень интересно. Нет. Мне хотелось узнать нечто совершенно другое.
Чувствительный сенсор, несмотря на легкое прикосновение, отмотал под сотню страниц сразу. Странная настройка… обычно в электронных книгах все совсем по-другому. Я перехватил кожаный чехольчик поудобнее, и с удивлением уставился в экран. Сейчас передо мной был уже не электронный текст. Перед моими глазами застыло изображение старой желтоватой бумаги непонятного формата, сплошь испещренной тонким убористым почерком на непонятном языке. Единственное, что было неизменным — это общий стиль изложения: вначале дата, затем — описание каких-то важных для автора событий и комментарии к ним. Немного помыкавшись, я все-таки сумел выковырять из текста парочку смутно знакомых мне слов, позволивших разве что идентифицировать язык, на котором велось повествование. Явно французский, но… какой-то странный. Хотя, я взглянул на дату, застывшую в левом верхнем углу листа и извещавшую о том, что Стен (если это, конечно, был он), писал все это дело 18 марта 1834 года, что я могу вообще знать о том, какой именно он тогда был? Я современный-то английский никак не могу нормально выучить, что уж говорить о разных там диалектах старой Европы?
Снова листнуть книгу в сторону давно уже ушедших воспоминаний. 1789 г. И снова тот же самый язык. Стен был французом? Да нет, быть того не может, я слышал о нем совсем другое… Нет, ну просто охренеть можно! Личный дневник датированный таким годом, да это еще и только 826 страница! Я с опаской посмотрел на мерно вздымающуюся спину, источающего мощный перегар человека. Сколько же тебе лет…
Я снова принялся листать книгу, уже стараясь не особенно присматриваться к тексту (все равно я в нем ничего не мог разобрать, хотя почерк у моего наставника, надо признать, был просто великолепным, но против лингвистики не попрешь) и, ориентируясь исключительно по датам. Числа и текст менялись так стремительно, что через несколько минут мне начало становиться как-то не по себе. Французский язык давно уже канул в лету, уступив место сначала староанглийскому, а потом и вовсе славянскому, так изобилующему различными «ятями» и твердыми знаками в конце слов. Текст в дневнике также не был однородным. Иногда бывало, на какое-то событие тратилось аж чуть ли не десяток листов, а бывало, на несколько лет вообще не было ни одной записи. А бывало и так, что они были настолько короткими, что умещались всего лишь в одно-два слова. Интересна была также и сама бумага, на которой был написан дневник. Очень часто это были донельзя ветхие, полурассыпавшиеся по краям листы толстой бумаги, отсканированные с довольно неплохим качеством на весьма хорошем оборудовании. Но изредка встречались и вообще какие-то непонятные клочки то ли ткани, то ли кожи, на которых было нацарапано пером пара другая заметок. Один раз попалось даже что-то очень напоминающее то ли старую портянку, то ли неимоверных размеров носовой платок, на котором довольно коряво было выведено несколько предложений на совсем уж непонятно мне языке. Определить же кто именно это писал, Стен или же кто-то другой — тоже не представлялось никакой возможности, так как, насколько я успел заметить, по мере просмотра всего дневника, почерк у моего наставника со временем также претерпевал довольно серьезные изменения. А специалистом по каллиграфии я опять же не был.
Еще пара десятков страниц и пошли вообще какие-то непонятные закорючки, но опять же нанесенные почти выцветшей от времени краской на кожу. Вот что это за хрень? Я некоторое время вертел книгу и так и эдак, пытаясь разобраться, что же такое там написано. Даже дату разобрать было невозможно — везде одни и те же непонятные крючочки, составленные из палок, нанесенных на лист чернилами явно умелой рукой и с большим мастерством. Это что, руны? В голове неожиданно всплыло воспоминание, когда я в детстве читал одну интересную книгу про разные народы Мира и их историю. Так вот подобные знаки, кажется, встречались то ли у датчан, то ли у шведов, а может и вовсе у норвежцев. В любом случае в те времена этих стран еще и в помине даже не было, а те племена, что проживали на их территориях, звались совершенно по-другому. Хм… а если…
