Господин «F», приняв из рук Судьи листок с приказом, совершенно не выказал никаких эмоций. Приказы Судьи не обсуждаются, а выполняются беспрекословно. «F», не меня выражения лица, прочитал, что решил Судья. Судья решил уничтожить пятнадцать человек — жителей посёлка Жупеево, подверженных наркозависимости. Это суровое решение. Здесь Судья проявил жестокость, а вот метод уничтожения слабоват. Судья приказывал уничтожать этих людей путём передозировки их организмов героином. Что это за смерть такая? Это же подарок судьбы этим людям: сдохнут в кайфе. Нет, вот раньше народ был изобретателен на выдумки, как извести себе подобных. Четвертование, повешение за шею или крюком за ребро, на кол сажали народ опять же. А дыба? Повисеть на дыбе то ещё мучение подследственному. А сейчас судьи пошли не те: нет в них той звериной жестокости. Этот Судья даже переживает, что отправляет людей на заклание. Так долго он не выдержит. Но, с другой стороны, он молодец: приговорил сразу пятнадцать человек. Оптом, так сказать.

На вопрос Судьи — найдётся ли у «F» столько доз героина, тот ответил утвердительно:

— Было бы что путное, а этого добра навалом.

Профессиональный палач, господин «F» видел, что Судью потряхивает. Но, то такое дело: профессия у него такая. Жалости не дождётся.

«F» задумался. Зря, наверное, он считает, что современные люди стали мягче: это он погорячился. Просто раньше происходило всё как бы нагляднее, ближе к природе. Жертвы и палачи жили рядом, бок обок. А сейчас где-то в научных институтах вежливые учёные изобретают оружие, способное поразить миллионы человек, выращивают вирусы-химеры или изобретают такую формулу веществ, что смогут отравить сотни миллионов особей. И кто тогда жёстче: древние каты или эти умники? Сейчас вежливые люди нажимают кнопку и летят в цель умные изделия, а эти вежливые люди даже не видят результатов своего труда. Пилот бомбардировщика не видит сотни убитых им людей и не чувствует их страданий. Слетал на задание, потом спокойно можно и пообедать. Но, хватит философии, пора готовится к ночи «длинных ножей». Наше дело маленькое: выполнить приказ Судьи. Если не мы этот приказ исполним, то кто-то другой сделает эту работу за нас. Только мы об этом не узнаем.

На бревне, заменяющем уличную лавочку, стоящую возле дома деда Онуфрия, сидели три деда. Сам Онуфрий, Витёк и его кум Пахом. Недалеко стоял столб, лампочка которого давала немного света, что привлекало ночных насекомых. Хотя на дворе стояла ночь, но деды не вставали с лавочки, и не потому, что им не надо тащиться домой, а потому, что они пребывали в пьяном виде до изумления, и идти просто не могли. А вы попробуйте отсидеть на восьми поминках по усопшим, да вчера ещё прошли поминки по семи представившимися. Вот так сразу посёлок лишился пятнадцать своих жителей. Тогда десять дней назад утром по посёлку прошуршала зловещая новость, что померло за одну ночь много поселковых торчков. Людишки, конечно, дрянь были, но у всех у них имелись родственники, которых деды знали всю свою жизнь: общались, бухали вместе, трудились вместе, переживали за судьбу непутёвых отпрысков. Такие вот дела. Тела умерших забрали в город на экспертизу: полицейским надо чётко знать от чего те коллективно представились. Но это уже случилось днём, когда в пятнадцати домах с утра уже лились слёзы. Хоть и непутёвые торчки людишки, но как только они померли, то всем их стало жалко. И родственников особенно жалко. Всё-таки родную кровь потеряли. Удивляло только то, что умерло столько человек за одну ночь. Точное число никто не мог сказать: говорили всякое. Одни говорили, что пять человек загнулось, а другие твердили, что больше пятидесяти будет, точно тебе говорю, сам считал.

Эксперты из города держали у себя тела умерших целую неделю, но потом отдали родственникам, сначала восемь трупов, а потом и остальные семь. Так и узнал народ, что умерло не пять или пятьдесят человек, а пятнадцать, но в одну ночь. Тут узнали и от чего умерли эти граждане: от передоза наркотиками. То есть это к ним пришла обычная смерть наркоманов, но вот количество мертвецов зашкаливало. В один день схоронили восемь покойников, да на другой день семь. Вот деды, которые посетили все поминки, и упились до синих помидоров и бойких белочек. Деды сейчас сидели на бревне и с трудом вспоминали, где они так набрались: не то на свадьбе, не то на проводах в армию, не то ещё где. Кроме того они втроём усугубили волшебную самогонку Онуфрия. Наверное, последний стакан стал перебором. Если так дела пойдут и дальше, то покойников в посёлке может и прибавиться. Организм дедушек может и не выдержать такого издевательства над собой.

Над посёлком витала смерть, выискивая кого бы ещё прибрать, раз тут случился такой урожай на покойников. Смерть деловито подлетела к дедам, но остолбенела в недоумении, когда столкнулась нос к носу с шустрой белочкой дедушек:

— Допрыгалась, — подумала дедова белочка с грустью. — Щас сдохну и хвост откину.

— Допилась на поминках, — подумала смерть. — Надо лететь отсюда подобру-поздорову, пока цела и при памяти.

Онуфрий, Витёк и Пахом — мужики в целом не плохие, и от уровня деревенских дурачков смогли продвинуться по интеллектуальной лестнице довольно далеко вверх, их можно считать даже умными дедушками. Важнейшее свойство умного деда, это воспринимать жизнь с философской отрешённостью, такой, какой она и является, то есть весьма сложной в понимании средними умами. Поэтому не надо пытаться исправить то, что изменить не дано простым смертным, а надо подумать, прежде всего, о себе. Есть деды и дурнее их. А эти склонны к философскому отношению к жизни, да и местная культура им близка. Особенно культура умеренного пития. Умеренное питиё — это хорошее настроение, а где хорошее настроение, там и песня:

— И уносят меня, — во всё горло красиво запел дед Пахом. — И уносят меня, в цветастую хрень, три белых коня, два красных слона, пингвин, шимпанзе и олень!

— Смотри, как нашего Пахома-то заколбасило, — толкнул локтём в бок Витька дед Онуфрий. — Чуешь, как от него попахивает оптимизмом. Он что, радоваться жизни научился? Тут горе такое, а он в пляс пошёл.

— Однова живём мужики. Вы, что, мужики, торчкам сочувствуете? Ну, это вы зря, — отмахнулся от дедов Пахом. Наверное, Пахом вспомнил, что пили они на поминках умерших наркозависимых сограждан. Поэтому и репертуар песни у него пришёлся в тему. От пения пот полился с деда Пахома в три ручья, его даже затрясло. — Каждый выбирает сам себе то, что делает его счастливее. Исключая аборты, естественно. Мы коммунизм строили, думали к восьмидесятому году построим, а эти научились только дурь глотать. Вот и наглотались. Теперь ни коммунизма… ни хрена, только Чубайс и Ксюша Собчак. Сдаётся мне деды, что нет никакого смысла что-то делать в этой жизни: не успеешь моргнуть, как уже трындец подкрался. Шмяк медным тазом по темечку и загремишь под фанфары.

Онуфрий стал замечать, что два его подельника стали немного заговариваться и неадекватно себя вести, что его огорчало. Вот зачем так много пить до такого состояния, когда забываешь своё имя: ну, выпей литр, ну, два, ну, три, но зачем же напиваться.

Дед Онуфрий опять слегка толкнул в бок начавшего кемарить Витька: «Ты в порядке? Скажи что-нибудь умное. Ну, что молчишь и сопишь? Хотя бы мяуки». Витёк от тычка Онуфрия вздрогнул и приоткрыл один глаз. Он мало что соображал, поэтому выдал: «Людей есть никак нельзя. Через человечье мясо могут вовнутрь тебя черти войти».

— Ты это к чему говоришь? — чуть отодвинулся от Витька Онуфрий. — У нас в посёлке события, а ты про людоедство заговорил…

— Чегой-то я немного запамятовал, — промямлил дед Витёк. — Что у нас тут стряслось? Не моего ли, случаем, внучка Гришку-дуболома в армию провожаем? Или мы его оженили?

— Да, какого такого Гришку в армию! — стал напоминать Онуфрий коллеге по пьянке. — Торчки у нас все померли, как есть все. Говорят трое только и осталось. Наверное, для развода их оставили.