Стало тихо.

— Не-ет, — пробормотал Семен. — Так же нельзя…

Вспомнился день, солнце, кладбище и желтое крыльцо. Мальчишка с конфетой и толстый щенок, слюнявящий его шнурки.

— Дебил, — сказал сам Семен, вылезая из ботинок. — Какой же ты дебил, Сема… ты же сдохнешь, ты же там точно сдохнешь…

Темная терраска, грязная плитка и запущенный двор. Ноги в одном шлепке и загорелые дочерна плечи.

Это все сейчас погибало на его, Семена, глазах. Тонуло прямо здесь, в вонючей, мутной воде.

Семен шагнул вперед и, зачерпывая освободившимися теперь руками грязную воду, нырнул.

Под водой было темно и глухо. Он сразу же поплыл вниз, дальше и дальше, удивляясь, как же здесь глубоко, а потом — ударился лицом о что-то мягкое и скользкое. Протянув руки, нащупал перед собой сапог на едва шевелящейся ноге и, вцепившись в нее, рванулся к воздуху. Тут же ногу в сапоге рвануло обратно — Цапа пыталась уйти вглубь, но ей, видимо, тяжело было тащить сразу двоих. Семен стал водить руками из стороны в сторону, стараясь подтягивать ногу девушки к своей груди, а затем резко распрямляться, отвоевывая у Цапы сантиметр за сантиметром. Наконец его ноги в носках заскользили по мягкому илу. Лицо Семена на мгновение вынырнуло на поверхность, и он, жадно вдохнув, стал тянуть Марину к берегу. Из воды показался сапог, из которого хлынула грязная вода, затем и вся нога Марины целиком. Семен хрипел и рычал, его мышцы напряглись, шея пошла венами. В этот момент он уже не думал, а только тащил. Зацепившись ногтями за траву, сжав зубы и выпучив глаза, весь перемазанный в тине, он выполз на берег. Повернувшись к пруду, ухватился обеими руками за Маринины ноги — и потащил к себе, надрывая спину. Над тиной появилась спина, затем и плечи, но голова Марины все еще оставалась под водой. Затем на поверхность, медленно и тяжело, выплыла Цапа. Видимо, ей удалось за что-то уцепиться ногами, потому что дальше вытащить Марину не получалось — она повисла между ними, хрипящими и грязными, ненавидящими друг друга и не желающими расцеплять пальцы.

— Сука. — Семен понял, что Марина умирает, прямо сейчас, в этот момент захлебывается вонючей водой, и он, перебирая руками по уже дрожащему в судорогах телу, пополз к Цапе. — Не хочешь по-хорошему, да, тварь? — Он дотянулся рукой до безвольного плеча Марины и, уцепившись за него, вновь зашел в воду. — Думаешь, я тогда шутки шутил? Думаешь, я, сука, шучу с тобой? — Он почти лег на спину Марине и, подтянувшись на руках, заглянул в круглые белесые глаза чудовища, нависшего над девушкой. — Помнишь, что я тебе обещал?

Цапа оскалилась, раззявив пасть и показав перепачканные в тине зубы.

Семен резко, почти прыжком, подался вперед, схватился за Цапины руки, показавшиеся над водой, и, подтянув ее к себе так, чтобы их лица оказались совсем рядом, вцепился зубами ей в нос, а затем стал рвать и жевать, захлебываясь слюной и кровью, выплеснувшейся ему в рот. Цапа завизжала и, отпустив девушку, попыталась оттолкнуть Семена, но тот крепко вцепился в ее запястья и лишь мотал головой, словно пес, чувствуя, как надрываются от нечеловеческого усилия мышцы его шеи. Все человеческое, разумное и рациональное в нем исчезло, а из глубин сознания выплыло что-то древнее, сильное и безгранично яростное, заставляющее рвать и кусать, хрипеть и давить, и с помощью зубов отвоевать жизнь у тварей, чьи глаза светятся в темноте нечеловеческой злобой. Старухины запястья щелкнули под руками Семена, выламываясь в обратную сторону, и он, распрямляя спину, на одних зубах вытянул визжащую тварь из болота, продолжая вгрызаться в ее нос, а затем рванул головой в сторону, чувствуя, как горькая плоть лопается и разламывается под его зубами. Безносая Цапа рухнула в пруд, визжа и скуля, она загребала по воде сломанными ручками, пытаясь отплыть подальше, а из рваной дыры на ее лице хлестала темная вязкая кровь. Семен разжал сведенные судорогой челюсти, и из его рта потекла кровь — на грудь, живот и на вонючую болотную воду. Затем вывалился и кусок носа, который он подхватил ладонью, сжал до хруста в пальцах — и, нагнувшись к воде, яростно заорал на уплывающую Цапу и на весь ее пруд, открывая всему миру крепкие, испачканные кровью зубы.

Цапа, мелькнув над водой кровавой дырой на лице, окончательно пропала из виду. Ряска неторопливо затягивала черные глазницы пруда, вновь собираясь в нетронутую мозаику. На берегу закашлялась, выташнивая болотную воду, Марина.

Семен неторопливо, тяжело ступая по илу, направился к берегу, затем, помогая себе руками, вылез на траву и замер, не зная, что делать дальше. Мыслей в голове не осталось, а былая ярость отхлынула назад, оставляя ему боль в мышцах, усталость и холод. Марина села на землю, обхватила руками колени и заплакала. Семен хотел ей что-то сказать — но не мог. Слова не складывались в предложения, адреналин оставил его сознание пустым и темным, будто древние пещеры первых из людей.

— Марина, — хрипло выговорил он, а затем сглотнул. Она подняла на него заплаканное лицо. Семен еще раз сглотнул, а затем нашел в своем сознании два слова, простых и знакомых всем с самого детства — таких обычных и таких бесконечно знакомых.

— Марина, — сказал он. — Пойдем… домой…

Перед деревней она снова расплакалась, и Семену пришлось остановиться. Мокрые, грязные и усталые, они стояли на дороге и обнимались. Марина что-то говорила, но из-за ее рыданий разобрать ничего было нельзя.

— Подожди. — Семен взял Марину за плечи. — Скажи еще раз. Кто там смотрит?

— Да все. — Марина не смотрела ему в глаза. — Ты посмотри на нас. Как мы в таком виде вдвоем пойдем? Обо мне и так…

Семен несколько раз сморгнул, потом посмотрел на себя. Отстраненно понял, что забыл у пруда снятые впопыхах ботинки.

— Марина, — сказал он. — Ты что, все еще кого-то боишься? Теперь?

Марина замолчала. Тогда Семен вытащил пальцами мокрую травинку из ее волос и отбросил прочь.

— Можно я переночую у тебя? — спросил он. — Положишь хоть на терраске своей.

— Нет, — покачала головой Марина. — На терраске нельзя. Страшно будет. — Она подняла к нему свое лицо. — Надо вместе. И я тебя держать буду, можно?

— Можно, — сказал Семен. — Только мне надо… сейчас… — Он разжал кулак, и Марина вскрикнула. — Сейчас только уберу…

— Зачем тебе это? Выкинь!

— Не могу. — Семен убрал руку во влажный карман. — Это подарок. Вот, пускай пока здесь полежит.

— Вытри руку, — брезгливо сказала Марина. — Я за нее не возьмусь, пока не вытрешь!

Семен вытер руку о мокрые штаны, развернул ладонь и показал ее Марине. Та осмотрела ее и, помешкав, кивнула.

— Хорошо. Все в порядке, давай сюда.

Она взяла его за ладонь и, повернувшись, повела на свет.

Волька сидел на берегу и бросал в воду камни. Солнце жарило макушку, но он не жаловался. Солнце — это не страшно. Страшно, когда его нет. Он любил бросать в воду камни. Они тогда падают на дно, и дно немного поднимается. Когда дно поднимется совсем — и воды больше не будет. Это называлось — наука. А без воды и утянуть никого не получится.

— Привет, Володька, — сказал хриплый, будто надорванный голос позади него. — Ты меня помнишь?

Волька помнил, но оборачиваться не стал. Оборачиваться было опасно. Лучше не оборачиваться, когда зовут, — тогда никто и не тронет.

Скрипнула галька — человек присел рядом с ним на корточки.

— Я там кое-кого встретил, — сказал он и протянул к Вольке руку, покрытую мелкими белыми бородавками. Волька, вздрогнув, отстранился — и наконец посмотрел человеку в лицо. Лицо было усталым и все в царапинах, правый глаз заплыл, а губы чернели полузатянувшимися ранами. — На болоте. Кое-кого, кого ты знаешь.

Человек раскрыл ладонь. Волька посмотрел туда — и ничего не понял. Тогда человек легонько пошевелил пальцами, непонятное «что-то» перевернулось — и вдруг стало понятным. Волька открыл от удивления рот и вновь посмотрел человеку в лицо. Теперь тот улыбался.